Более того, Ксен также пришел к убеждению, что передвижение столь великой армии заметили в столицах — в Сузах и, возможно, в Спарте. Мы позже убедились в этом. И действительно, Ксен вскоре проведал, что в Греции в то время происходило нечто важное, оказавшее позже влияние на судьбы всех нас.

Кое-кто в Спарте в свое время решил, что сможет изменить расстановку сил в нашем мире, а теперь не знал, каким образом управлять событиями, которые сам же и вдохновил. Инструментом стала армия наемников, пересекающая Анатолию, но как контролировать ситуацию? Как остаться вне игры и одновременно быть в ее середине?

В Спарте уже начинало светать, когда двух царей, одного за другим, разбудили вестовые, передавшие им приказ как можно скорее явиться в зал совета, где пятеро эфоров, [3]людей, которым принадлежала власть в полисе, уже собрались на совещание.

Вероятно, они долго обсуждали происходящее, пытались при помощи осведомителей установить, где в данный момент находится армия и где на границе между Киликией и Сирией можно ее перехватить.

Теперь казалось очевидным, что цель Кира именно такова, как все и предполагали (внешне никто ничего не показывал): война в самом сердце империи с целью свергнуть Артаксеркса.

— Против собственного брата, — заключил кто-то. — Вряд ли можно предполагать здесь что-то другое.

Па какое-то мгновение в зале совета повисло тягостное молчание, потом цари и эфоры вполголоса обменялись несколькими фразами.

Наконец заговорил старейший из эфоров:

— Когда мы приняли решение удовлетворить просьбу Кира, все тщательно обдумали; мы считаем, что сделали наилучший выбор, исходя из интересов города. Мы могли отказать ему, но тогда Кир прибег бы к помощи кого-то другого: афинян, например, или фиванцев, или македонцев. Подобного случая лучше не упускать: если Кир действительно идет войной на брата, он будет обязан нам троном в случае победы, и тогда наша власть в той части света окажется безграничной. Если же он проиграет, армия будет уничтожена, уцелевших добьют или продадут в рабство в отдаленные местности, и никто не сможет обвинить нас в том, что мы замышляли зло против Великого царя или поддерживали действия узурпатора. Ни один из набранных воинов не знает причины, по которой они собрались в Сардах под началом Кира, кроме одного — но он никогда не заговорит. А еще среди них нет ни одного военачальника, ни одного воина регулярной спартанской армии.

Кое-кто — возможно, цари — подумал о том, как сильно изменились времена за три поколения. Леонид и триста спартанцев сражались в Фермопильском ущелье против трехсот тысяч персов, афиняне на море выставили в битве сто кораблей против пятисот, и все греческие города вступили с неприятелем в открытую схватку. Бок о бок они разгром или армию самой огромной, богатой и могущественной империи в мире, сохранив свободу для всех греков. А теперь весь полуостров покрыт руинами и следами разрушений. Лучшие из молодых пали за тридцать лет внутренней войны. Спарта сделалась повелительницей кладбища городов и народов, ставших тенями самих себя, и, чтобы сохранять эту видимость власти, она продолжала выпрашивать деньги у варваров, своих прежних врагов. Нынешний поход знаменовал собой последний рубеж. Дошло до того, что на предприятие, почти наверняка безнадежное, бросили отборный отряд из более чем десяти тысяч лучших воинов, хотя существовала высокая вероятность того, что всех их истребят. Да что же это за город, которым они правят? И что за люди пятеро негодяев, называемых эфорами, стоящие у власти и несущие за все ответственность?

Быть может, именно так им хотелось воскликнуть, потомкам героев прежних времен, но они ограничились более разумной беседой: может случиться нечто непредвиденное, некий третий вариант развития событий, по которому ситуация выйдет из-под контроля. Такую вероятность тоже следовало предусмотреть.

Главный эфор признал справедливость этого допущения; на самом деле, его уже приняли к сведению. Поэтому военачальник регулярной армии, один из самых лучших, присоединится к войскам — у него будут четкие указания, раскрывать которые ему не положено. Речь шла о тайной миссии, и она должна была оставаться таковой любой ценой. Только когда все закончится, царям обо всем сообщат.

Для столь деликатной миссии избрали человека храброго, но также и умного и прежде всего отличающегося исключительной преданностью делу; он двинется в путь завтра, на корабле из Гития. Царям сообщат, кто он такой, лишь через шесть дней после его отправления.

Совещание вскоре закончилось, и оба царя среди ночи вернулись к себе, встревоженные и обеспокоенные. Несколько часов спустя илот разбудил спартанского посланца и сопроводил туда, где ждал конь, уже оседланный и готовый. Воин сел верхом, прикрепил рядом дорожный мешок и отправился в путь. Солнце всходило над морем, когда военачальник добрался до первых домов Гития. Военная триера, ожидавшая его, стояла на якоре, голубой флаг развевался над кормой: то был условный знак. Посланец поднялся на борт по мостику, держа коня под уздцы.

На рассвете армия покинула лагерь в Тиане, но, прежде чем двинуться в путь, Кир велел Клеарху отправить один из отрядов через другой перевал, в Тарс, крупнейший город в здешних краях, столицу Киликии. Если киликийцы окажут сопротивление, тайный отряд атакует их с запада и все будет решено. Клеарх выбрал Менона-фессалийца и отправил во главе отряда к перевалу через Тавр, который приведет его на равнину к востоку от Тарса. В то же время основная часть армии двинется сквозь «Киликийские ворота» и прибудет к столице с севера.

Менон еще затемно выступил первым, воспользовавшись услугами проводника из местных; Кир же на рассвете повел армию прямиком к подножию гор. После того как дорога начала подниматься вверх, до самого выхода из ущелья больше не было возможности сделать привал — не только огромной армии, но и простому каравану. Возникла необходимость разделить путь на две части. Разбив лагерь у подножия Тавра, Кир на рассвете снова двинулся в путь, с тем чтобы добраться до «Ворот» к закату. Дорога представляла собой извилистую тропу, порой ведущую по краю крутого обрыва над долиной. Если бы киликийский царь решил оказать сопротивление, то на протяжении нескольких дней, а может, и месяцев, мог бы сдерживать войско.

Напряжение в рядах воинов оставались велико: они продолжали смотреть вверх, на скалистые отроги. Кроме того, путь, обычно оживленный благодаря караванам из Месопотамии в Анатолию, к морю, и обратно, опустел: ни одного осла, ни одного верблюда — попадались лишь земледельцы с корзинами на спине, бредущие на свои поля. Некоторые останавливались у тропинки, чтобы понаблюдать за прохождением длинной колонны. Несомненно, распространился слух о том, что на дороге может случиться нечто опасное, и никто не рискнул двигаться по ней, пока все не закончится.

Прежде чем начать прохождение через перевал, на узкой троне которого могло поместиться лишь одно вьючное животное, царевич послал вперед разведчиков: вернувшись, они сообщили, что наверху никого нет, а с другой стороны вершину обнаружил пустой лагерь. Возможно, он был частью плана по оказанию сопротивления, от которого впоследствии отказались. Кир со своими людьми остановился в брошенном лагере, а колонна продолжала идти всю ночь: когда последний добрался до вершины, нора было отправляться дальше. Менон со своим отрядом шел через другой перевал, западнее. Он двигался довольно быстро, ни о чем не беспокоясь, в том числе потому, что проводник сообщил ему: в этой части все спокойно.

Перевал являлся водоразделом двух рек, одна из которых текла в сторону анатолийского плоскогорья, а вторая спускалась к морю. Сначала подъем выглядел достаточно ровным и умеренным, тропа была открытой и легко просматривалась, но, когда отряд преодолел седловину, Менон увидел, что долина второй реки представляет собой ущелье с обрывистыми неровными высокими стенами. Действительно, спуск здесь был гораздо круче, течение — быстрее.