Мелисса утерла слезы:

— В последнее время ты совсем меня не навещала.

— Была очень занята. Однако, если я тебе нужна, можешь в любое время рассчитывать на меня. Я тебя не оставлю.

Бросила фразу, слышанную от Софоса и от Ксена. Произнося ее, почувствовала себя немного военачальником: ведь в нашей компании был человек, более слабый, чем я, — Мелисса.

Она крепко обняла меня, проговорила:

— Спасибо, — и ушла.

Пока она удалялась, я заметила, что Клеанор-аркадиец смотрит ей вслед, и Тимасий-дарданец тоже, — и ни один из них не смотрел на ее ступни.

Ночью Софос произнес перед армией краткую речь:

— Воины! Нам удалось добраться до местности, где конница наших противников больше не будет докучать. Хотел бы я сказать вам, что наихудшее осталось позади, но не могу, потому что это неправда, а лгали вам и без меня уже слишком много. Худшее еще ожидает впереди. Наш путь предрешен: двигаясь на восток, мы очутились бы в самом сердце Персидской империи, на юге мы уже были, на западе нас поджидает Тиссаферн со своей армией: он догнал нас и хочет уничтожить. Значит, мы должны отправляться на север, в сторону гор, очень высоких и неприступных, — туда, куда он не последует за нами. А знаете почему? Потому что оттуда никто и никогда не возвращался. Это гористый край, где покрытые льдом вершины пронзают небо; там обитают дикие, свирепые племена. И это еще не все: здешняя зима — худший из наших врагов. Нам придется идти по узким руслам рек, по крутым тропинкам, оружием прокладывая себе путь, встречая на нем неистовые грозы, сверкание молний, град и ужасные снежные бури. Поймите: в подобных условиях повозки будут нам только обузой. Сожжем их, а вещи погрузим на спины животных. Так мы станем быстрее и легче. Я уже говорил, когда персы убили наших полководцев, что это нас не сломит, и повторяю теперь: им не удастся остановить спартанцев! А теперь жгите повозки!

Люди повиновались: выгрузили провизию, палатки и оружие и собрали повозки в одно место. Какое-то время все мешкали, после чего один воин, которого я никогда прежде не видела, взял из огня головню и бросил в кучу. Пламя вспыхнуло почти мгновенно, раздуваемое ветром, и охватило сухое, старое, потрескивающее дерево. Разгорелся огромный костер — наверняка он был издалека виден нашим врагам. Яркое пламя освещало воинов, которые стояли неподвижно, словно зачарованные, и молча смотрели на огонь.

В тот момент никто из них даже представить себе не мог, что случится после того, как дерево превратится в пепел.

Когда костер начал угасать, в долине прямо перед нами, у подножия гор, запылал еще один — по размерам он сильно отличался от того, на котором только что сгорели двести или триста повозок.

— Взгляни туда, Клеоним: что это? — спросил один из воинов.

— Не знаю, — ответил полководец, коренастый и темноволосый.

Ксен, стоявший поблизости, подошел к Софосу, и они какое-то время переговаривались. Вскоре к месту, где горело пламя, послали двух конных разведчиков. Тем временем люди начинали понемногу расходиться: каждый возвращался туда, где лежал его скарб и прежде всего оружие. Еды у нас оставалось вдоволь.

Придется непросто — воины привыкли класть вещи на повозки и знали, как и где их найти, а теперь предстояло кое-как перевязать имущество и погрузить на спину осла или мула. Люди лениво переругивались. Северные красоты заставляли поневоле умолкать: тяжелые, раздутые облака грудились над огромной горной цепью, и время от времени из них извергался пучок ослепительных молний, а в долине раскатисто грохотал гром, отражаясь от мрачных и неприступных скал. Я слышала, как люди говорили:

— Вот куда мы должны идти.

За спинами оставался враждебный край, но все же в нем властвовали солнечный свет и тепло, — а нам предстояло углубиться в царство ночи и бурь. Поворачиваясь к югу, мы еще ощущали жаркое дыхание земли, расположенной между двумя реками; глядя на север, мы слышали лишь далекое и угрожающее эхо грозы. Мы стояли на границе между мирами, одинаково недобрыми, но один нес в себе лишь людскую злобу, а второй — злобу стихий.

Вернулись разведчики и сообщили о том, что узнали касательно костров, горевших на равнине. Тиссаферн велел сжечь последние деревни, остававшиеся на берегу реки, чтобы мы не могли пополнить там свои запасы продовольствия. Наши всадники видели сотни отчаявшихся земледельцев, вместе с семьями спасавшихся бегством. Люди забрали то немногое, что сумели утащить на себе.

Я пыталась угадать, о чем думают бедняги, с самого рождения ведшие мирную жизнь, тихое существование. Вдруг исчезает их привычный, однообразный мир, и они смотрят обескураженно на огонь, пожирающий их прошлое, настоящее и будущее.

Война.

Когда Ксен улегся рядом со мной, я спросила:

— Как мы будем жить? Чем питаться?

— Тем, что найдем, — ответил он.

Вопросов больше не задавала. Отлично поняла, что он имеет в виду: мы будем продвигаться, забирая провизию у обитателей земель, по которым пройдем, — словно саранча, оставляя позади себя пустыню. Сейчас все спят и, вероятно, думают о женах и детях, оставшихся дома, но завтра они снова станут армией «десяти тысяч», злыми духами войны, спрячут человеческие лица под шлемами, потому что на протяжении многих недель или, может, месяцев им день и ночь придется побеждать или умирать.

На следующий день лишь дым поднимался над равниной, а войско Тиссаферна выстроилось у входа в ущелье. Персы все еще боялись, что мы захотим вернуться назад. Но кому и голову могла прийти мысль о том, чтобы бросить вызов самой могущественной империи на Земле?

Двинулись в путь, следуя вдоль стремительного и пенистого потока, впадавшего в Тигр. Один из воинов попытался измерить его глубину, но копье полностью погрузилось в воду, так и не достав дна.

Пожитки мы с Ксеном погрузили на спины трех мулов, привязанных друг к другу и образовавших небольшой караван. Я шла впереди и вела первого из них под уздцы. Взглядом поискав Мелиссу, так и не обнаружила ее. Тропинка была не очень широкой, и армия растянулась длинной вереницей, змеившейся по долине в направлении перевала.

Мы начали подниматься, карабкаясь по горной тропинке, усыпанной острыми камнями; иногда валуны скатывались и падали в поток, кипевший внизу в брызгах белоснежной пены среди гигантских скал. Склоны горы поросли лесом, вековыми деревьями с огромными узловатыми стволами. Я передвигалась с большим трудом; раньше мне никогда не случалось бывать в горах, и, несмотря на усталость, царапины и порезы, меня воодушевляло сознание того, что с каждым шагом я оказываюсь все выше.

Я привыкла к тому, что на большом протяжении местность остается прежней — все та же бесконечная и плоская степь или пустыня, — но теперь новые картины открывались чуть ли не за каждым поворотом тропинки. Все это давало ощущение чуда, повергало в изумление.

В какой-то момент я обернулась, и внимание мое привлекли две картины. Одна — вдали: армия Тиссаферна, направлявшаяся к западу и похожая на длинную черную змею, скользящую по песку пустыни; другая — вблизи: беременная девушка, которую я раньше видела на повозке.

Персидский полководец вел свою армию в Анатолию, к морю, чтобы принять управление новой провинцией вместо Кира: теперь он был уверен, что все мы погибнем среди горных круч и остроконечных пиков севера, в краю, рождающем бури и грохочущий ветер. Девушка лежала у края тропинки, не в силах пошевелиться, обессиленная. Для нее и для ребенка, которого она носила, не существовало никакого «завтра». Никто не останавливался. Мужчины проходили мимо, опираясь на копья, иногда касаясь ее своими плащами, но ни один не протянул руки.

Я постепенно замедлила шаг, воспользовавшись тем, что Ксен был далеко, замыкая шествие со своими всадниками, и остановилась. Привязав мула, находившегося во главе нашего каравана, к маленькому дубу, приблизилась к девушке.

— Вставай немедленно.