Снег!

Я прежде никогда не видела его, хотя и знала, что это такое. Торговцы, следовавшие через Тавр зимой, рассказывали о нем нам, детям, и мы внимательно слушали, но описание не шло ни в какое сравнение с тем, что разворачивалось теперь на моих глазах. Я открыла дверь и глядела на улицу, от удивления потеряв дар речи: отблески огня проникали наружу, освещая картину потрясающей красоты, доказательство величия природы и богов, обитающих в ней и принимающих различные формы в зависимости от времени года и места.

Бесчисленные белые хлопья, танцуя, падали с неба, мягкие и легкие, кружась в воздухе, и ложились на землю, становившуюся с каждым мгновением все белее. Образовался рыхлый, пушистый ковер, похожий на шерстку новорожденного ягненка. Струйки дыма, поднимавшиеся над домами там, вдалеке, уносили с собой отсвет огня питавших их очагов. Снег вызывал у меня чувство ошеломления, столь глубокое и сильное, что я не могу ни описать его, ни даже воскресить в памяти.

Несмотря на то что стояла ночь, над землей разливался свет — едва заметный, слабый, рассеянный и вездесущий, не дающий тени, но тем не менее можно было гулять и не заблудиться, различая все предметы и фигуры. Снежный покров делал мир светлее.

Кто знает почему, но в тот момент я подумала, что только белый плащ Менона-фессалийца мог бы сравниться по чистоте с этим полотном, цельность которого нарушали только чьи-то одинокие следы. Следы… то ли я видела их, то ли нет — быть может, мне померещилось.

Послышался лай собаки, и ее лесной собрат ответил воем из лесов, покрывавших горы, превратившиеся в белых спящих великанов; раздались голоса наших воинов, потом перекличка часовых, затем все смолкло.

Весь мир побелел — и небо, и земля, — и все погрузилось в полную тишину.

Спала глубоким сном у огня — яркое пламя горело всю ночь, распространяя мягкое, приятное тепло. Может быть, тишина, может, эта мягкая атмосфера подарили мне крепкий сон, или же сознание того, что я сделала правильный выбор, когда последовала за Ксеном: благодаря этому решению я приобрела богатейший опыт, узрела сказочные картины, зачарованные края, испытала чувство ярости и восторга, минуты мучительной нежности.

Ксен, лежавший рядом, тоже источал тепло, иногда ворочался. В какой-то момент, открыв глаза, увидела, как его рука тянется к мечу, но потом снова обмякла. Возле коптильни, под навесом, его конь Галис время от времени фыркал, тихонько ржал и бил в мерзлую землю копытом. Это гордое, могучее животное много раз спасало Ксена от смертельной опасности. Я любила его; встав среди ночи, отнесла ему попону, чтобы укрыть от сурового холода. Он потерся мордой о мое плечо — по-своему отблагодарил.

На следующее утро мы проснулись от невероятного шума, доносившегося снаружи; Ксен выскочил с мечом в руке, но тревога оказалась ложной. Наши, словно дети, играли в снегу: обтирались, закапывали друг друга, лепили снежки и швырялись — руками и из пращей.

Жители деревень тоже выглянули из домов и с улыбкой наблюдали, как воины, явившиеся из далеких земель, столь безобидно развлекаются. Некоторые из их малышей тоже присоединились к игре, прежде чем родители успели им помешать.

Солнце ярко сияло над заснеженной долиной, и белое покрывало сверкало волшебным блеском, словно на него были нашиты алмазы или горный хрусталь. Я снова увидела на горизонте вдали три пика, стоящих на некотором расстоянии друг от друга, залитых светом утренней зари, алые, словно рубины, и подумала: а как же они будут выглядеть, когда мы подойдем к ним поближе? Потом вдруг раздались вопли тревоги и отчаяния: в некоторых домах начался пожар.

— Потушите огонь, скорее! — закричал Софос, и люди с ведрами и бадьями бросились гасить пламя снегом: ведь вода замерзла.

Все было бесполезно: дома с деревянными и соломенными крышами быстро превратились в пепел, остались лишь почерневшие развалины, казавшиеся оскорблением среди всеобщей ослепительной белизны. Хозяева стояли в сторонке и плакали. Софос велел трубить сбор, и люди выстроились на площадке позади деревни.

— Кто поджег дома? — спросил он.

— Они загорелись от солнца, — отшутились некоторые.

— Все?.. Ну хорошо. Если поджигатели выйдут вперед и признаются, то отделаются наказанием, если же я сам выясню, кто это сделал — а я выясню, — то их ждет смертная казнь. У нас договор с персами: они пропустят нас, если мы не станем жечь деревни. Тот, кто играл с огнем, поставил под угрозу жизни товарищей.

Человек двадцать воинов, среди их числа — шутники, один за другим шагнули вперед.

— Почему? — спросил Софос.

— Мы думали, что сегодня уйдем отсюда.

— Значит, вам все равно, что будет с людьми, среди зимы оставшимися без крыши над головой?

Воины молчали, словно лишились дара речи.

— Отлично. Вы повели себя как дураки, а посему на своей шкуре должны узнать, что такое остаться без крыши над головой зимой. Сегодня будете ночевать под открытым небом. Если не выживете — тем лучше: избавлюсь от нескольких идиотов. А теперь помогите жителям сожженных домов починить крышу и вставить окна и двери.

Воины подчинились, а когда наступила ночь, их отвели за границу лагеря, находившегося под охраной дозорных, оставив лишь кинжалы и плащи в качестве единственных средств к спасению.

Небо тем временем покрылось тучами. Пошел снег.

Я переживала за парней.

Они ведь не понимали, что делают: просто молодые дураки. Сожгли дома несчастных селян, не причинивших им ни малейшего вреда, но разве не естественно, что на десять тысяч человек нашлось два десятка глупцов?

Никого ведь не убили. А теперь они за свой дерзкий поступок могли поплатиться жизнью.

— Если по-прежнему будет ясно, они умрут, — буркнул Ксен.

— Почему?

— Или же их убьют враги, если заметят, что они остались за линией наблюдения часовых, или от холода.

— Но почему ясная погода смертельна для них?

— Потому что тепло поднимается вверх; если есть облака, они его задерживают, как крыша над головой.

— Приказ Софоса касается всех?

— Даже тебя.

— Но я не воин.

— Это ничего не меняет. Приказы Софоса имеют силу для всех. Он верховный главнокомандующий; кроме того, эти дураки сами виноваты. Пусть на себе испытают, что значит не иметь крыши над головой в такой земле, как эта.

Я постаралась придумать способ вынести из лагеря одеяла, но Ксен запретил. Тогда села у окна и время от времени глядела на небо: на западе показались облака. Но они были еще слишком далеко. Если небо не затянет, юноши погибнут.

Ксен рассказал одну историю — из тех, что показывают в театрах, — о девушке, которая ослушалась приказа царя своего города из жалости к двум молодым людям — своим братьям.

— Царь одного древнего города в моей стране — он называется Фивы, — прежде чем уйти, оставил царство двум сыновьям при условии, что оба поклянутся править по году, чередуясь. По прошествии первого года тот, чей срок истек, покинет город, а второй придет и сядет на царство. К сожалению, жажда власти пересилила, и когда Полиник — так звали второго — явился, чтобы принять бразды правления, его брат, Этеокл, отказался уходить. Тогда Полиник организовал содружество из семи царей и начал осаду Фив.

Воины обеих сторон ожесточенно бились, их дух подпитывался безжалостной ненавистью. Под конец братья решили сразиться друг с другом, но из этой схватки до последней капли крови никто не вышел победителем. Оба умерли от полученных ран. Новый царь, по имени Креонт, велел оставить тела непогребенными в качестве устрашения любому, кто не чтит законы кровной связи и верность принесенным клятвам.

У юношей была сестра по имени Антигона, невеста сына Креонта. Не обращая внимания на приказ царя, пригрозившего смертной казнью тому, кто нарушит его повеление, Антигона совершила над телами братьев ритуал погребения, бросив на них несколько горстей земли. Стражники заметили ее, арестовали и привели в суд. Антигона заявила, что невиновна, ибо существует нечто более важное, чем воля царей и городов, — закон сердца, веление природы, внушающее милость к мертвым: каким бы ни было их преступление, нравственный долг велит хоронить умерших близких. Закон души и совести выше прочих, установленных человеком.