Софос оглядел лица полководцев, прочитал в них одинаковую решимость и ответил просто:

— Это можно.

— В таком случае в путь. Чем быстрее выступим, тем быстрее доберемся до цели.

Мы выдвинулись, несмотря на то что было уже за полдень, и отправились в северную часть долины, туда, где тропинка, по которой мы добрались до города, уходила в горы. Перед нами открылось узкое длинное ущелье с водопадом. Как всегда, впереди ступали разведчики вместе с проводником, а замыкал шествие Ксен с конным отрядом.

Дни становились длиннее, мы заметили это, поднимаясь по склону холма, так как солнце долго еще сияло справа над долиной, пока не спряталось за горизонт. Мы остановились на небольшой поляне, своего рода террасе, поросшей травой, достаточно просторной, чтобы на ней мог поместиться весь лагерь.

Ксен и остальные добрались до гребня, высившегося над нами, и увидели деревни, стоявшие на другой террасе. Во мраке виднелись огни костров.

— Почему бы нам не напасть на них сейчас? — спросил Агасий. — Разделаемся с этим, а потом спокойно поужинаем.

— Нет, — ответил Софос. — Мне не хочется атаковать ночью в горах. Позавтракаем до рассвета, а потом выдвинемся.

Проводник сделал шаг вперед.

— Детей и женщин тоже, — напомнил он, — кроме тех, что решите оставить себе.

— Нет, — возразил Софос, — это не оговаривалось в условиях. Мы убьем всех тех, кто окажет вооруженное сопротивление, и подожжем деревни. Больше ни о чем не проси.

В ту ночь над нами сверкали мириады звезд; Млечный Путь, пересекавший небесную твердь от одного края до другого, казалось, колыхался, словно его раскачивал таинственный ветер, а воздух наполнял аромат неведомых цветов.

После ужина Софос отправился на гребень, с копьем в руке. Ксен подошел к нему.

— Поверить не могу: всего четыре дня — и мы увидим море, — произнес он.

— Вообще-то не стоит в это безоглядно верить. Пока не увидим.

— Да. Ведь нам уже встретилось множество преград на пути.

Они какое-то время молчали, потом Ксен снова заговорил:

— Что ты собираешься делать по возвращении?

— Ничего… я никогда не попаду в Спарту.

Ксен больше ничего не сказал, потому что невозможно было ничего добавить к приговору, вынесенному Софосом самому себе. Они еще какое-то время сидели на гребне и смотрели на деревни, которые на следующий день предстояло предать огню и мечу.

Пока мужчины разбивали лагерь, я нашла под большой скалой, зеленой от мха, источник с прозрачной водой и, когда тьма стала непроглядной, разделась и медленно погрузилась в его ледяные струи. От холода едва переводила дух, но все же в конце концов мне удалось помыться. Словно снова возродилась к жизни и, добравшись до постели, заснула глубоким сном.

Разбудил меня рев множества голосов, крики ужаса, зловещий треск огня. Выбежав на улицу, увидела, что лагерь пусти его охраняет лишь маленький отряд. Добравшись до гребня, я стала наблюдать: наши воины платили цену, запрошенную с них за возможность увидеть море, — несли местным смерть.

Жители деревни сражались изо всех сил, но их осталось мало, потому что наши напали внезапно, перед восходом солнца. Многие лежали на земле, раненые, женщины с детьми на руках бежали прочь, стремясь укрыться в лесу, другие рыдали над телами убитых мужей. Мальчики подбирали оружие павших отцов и пытались сражаться с неумолимым врагом, словно с небес обрушившимся на спящую деревню. Хижины с деревянными и соломенными крышами полыхали словно факелы, вверх поднимались столбы густого дыма и искры. Вскоре смолкло все, кроме треска пламени. Армия двинулась дальше, вслед за проводником, и но очереди уничтожила все деревни, расположенные в этих горах, оставив позади только развалины, почерневшие от гари. Побоище длилось три дня кряду, и лишь когда проводник заявил, что удовлетворен, мы вернулись на дорогу, ведущую к перевалу через горную цепь, по которой шли.

По мере подъема снова появлялся снег, но лишь отдельными пятнами, то там, то тут, при этом на пастбищах показывались белые сочные цветы, очень красивые. Еще выше мы увидели целые поля пурпурных цветов с тонкими лепестками, расположенными в форме звезды: они росли так густо и буйно, что образовывали целый ковер, удивительный, великолепный. Девушки стали собирать их и украшать волосы, я тоже сорвала один. Мне было жаль смотреть на то, как воины топчут их.

Голова колонны уже перебиралась через гребень, а мы с вьючными животными еще шли позади; Ксен и его люди спешились и вели лошадей под уздцы. Наконец достигли плоскогорья, достаточно широкого, чтобы там могли поместиться два отряда: оно тянулось на запад с небольшим подъемом.

Вдруг впереди послышались неясные крики. Ксен вместе с Ликием из Сиракуз и прочими своими людьми воскликнул:

— По коням, по коням! На головные отряды напали, вперед, вперед!

Все произошло в одно мгновение: воины вскочили на лошадей и во всю прыть помчались вдоль остановившейся колонны. Военачальники строили отряды, чтобы отвести их вперед, туда, где шел бой, и оказать помощь, тем более что крики становились все громче.

Однако в них было что-то странное; мне кажется, я уловила это, а потому бросилась бежать туда, откуда они доносились.

Протяжный, мощный возглас прозвучал подобно раскату грома; чем ближе я подбиралась, тем сильнее он становился, и сердце в груди моей трепетало.

Воины произносили одно слово — слово, которое я слышала столько раз: его произносили с надеждой и мольбой в ледяные ночи, наполнявшие душу отчаянием, во время нашего бесконечного похода. Оно упоминалось в печальных песнях, звучавших в лагере, когда солнце умирало в серой пелене зимних облаков.

Море.

Да, они кричали:

— Море! Море! Море! Мо-о-оре!

Когда я добежала до гребня, задыхаясь, обливаясь потом, Ксен увидел меня и воскликнул:

— Смотри, это море!

Вокруг творилось что-то невообразимое: воины, казалось, сошли с ума, они все время повторяли это слово, обнимались, обнимали военачальников, словно благодарили их за неугасимую надежду; потом стали размахивать мечами, бить ими о щиты, не переставая при этом кричать, — и воздух дрожал от оглушительного грохота бронзы.

Я стояла неподвижно, ошеломленная, и смотрела перед собой. Густой слой облаков, скрывавший подножие огромной горной цепи, постепенно рассеивался, и с каждым мгновением, с каждым криком прогалина становилась все больше, открывая ярко-синюю, сверкающую водную ширь, прозрачную и переливчатую, испещренную тысячами сияющих волн, украшенных белой пеной. Я никогда прежде не видела его.

Море.

Казалось, радость и ликование никогда не утихнут. Близость моря воспринималась воинами не только как конец кошмара, но и как преддверие дома. Это означало, что теперь войско пойдет по знакомым местам, где расположены греческие поселения, города и деревни, основанные выходцами с их родины. Вдруг кто-то прокричал что-то — я не расслышала, — и некоторые воины стали собирать близлежащие камни в груду. Остальные понемногу присоединялись, и под конец вся армия, а также многие девушки, принялась таскать булыжники — каждый по мере своих сил и возможностей. Они складывали их в ложбине, сооружая большие курганы в том месте, где первые ряды из колонны увидели море. Воины хотели оставить память о походе на века, может быть, тысячелетия, передать потомкам историю своей победы над врагами, голодом, жаждой, холодом, ранами, болезнями и предательством. Навсегда запечатлеть свой невероятный подвиг.

Воодушевление было таким сильным, что груды камней росли на глазах и вскоре достигли впечатляющих размеров. Проводник стоял в стороне и молчал, задумчиво глядя вперед, словно не понимал, что делают греки, не улавливая, как мне кажется, смысла происходящего. Не двигался и бесстрастно наблюдал за предприятием — сколь неожиданным, столь и грандиозным. Холмы увеличивались в размерах с каждым часом.