— Ты пугаешь меня, — прошептала я, но вопросов задавать не стала и больше не промолвила ни слова. Просто знала: что бы я ни произнесла — его это разозлит; однако взгляд мой, вероятно, и сам по себе оказался красноречив. Случилось то, чего я боялась; больше всего меня огорчало то обстоятельство, что всего этого мы могли избежать, если бы кто-нибудь из великих воинов послушал простую девушку.

Ксен набросил на плечи серый плащ и вышел из палатки, медленно, шагом, двинувшись на середину лагеря. Я проводила его взглядом.

Зрелище удручало. Воины, обескураженные, собирались повсюду небольшими группками и переговаривались вполголоса. Некоторые сидели в стороне, низко опустив голову. Возможно, думали о своих домах, женах, детях, которых больше никогда не увидят. Откуда-то доносились грустная песня, приглушенный хор голосов, слова на северном диалекте, непонятном мне. Быть может, то пели люди Менона-фессалийца, которым не хватало своего командира в чудесном белом плаще, обладателя самого красивого и мощного голоса, светловолосого солиста.

Кто-то развел костер, иные пытались что-нибудь приготовить на ужин, но большинство словно впали в оцепенение, пораженные случившимся. Их некому стало вести вперед, враг окружал со всех сторон, парни даже не знали, где находятся, какой дорогой им возвращаться домой. Вдруг я увидела, как Ксен вскочил на колесницу и воскликнул:

— Люди!

Во внезапно наступившей тишине голос его звучал подобно сигналу трубы, многие обернулись. В отсветах пламени костра он походил на призрака.

Вероятно, Ксен заранее продумал, как себя вести, тщательно все взвесил, поразмыслил над тем, что надеть, в каком виде появиться перед воинами.

— Люди! — вскричал он снова. — Персы предали нас, взяли в плен военачальников, зверски убили наших товарищей, отправившихся на встречу под знаменем мира. Они поклялись, что мы будем двигаться бок о бок до самого берега моря, пообещали соблюдать условия договора ради будущих дружеских и, быть может, союзнических отношений. И Арией тоже нас предал. Его армия уже давно стоит лагерем вместе с людьми Тиссаферна, он прекратил всяческие отношения с нами…

По мере того как летописец говорил, воины подходили поближе к колеснице, сначала маленькими группами, потом целыми отрядами. Многие взяли в руки оружие и стояли в полном боевом снаряжении, показывая, что не испытывают страха. Оглядывая пространство вокруг, я заметила, как из темноты показалась фигура всадника: он двигался шагом, а потом замер неподвижно на границе лагеря.

Ксен продолжал:

— Мы не можем пребывать в бездействии и ждать милости от судьбы. Необходимо что-то предпринять. К сожалению, мы ничего не можем сделать для того, чтобы спасти наших командиров. Вероятно, они сейчас уже мертвы, и я надеюсь, что смерть их была быстрой и достойной воинов, но нам следует думать о будущем, о том, как вернуться домой, о долгой дороге, что отделяет нас от родины…

Я услышала, как один из воинов, стоявших рядом со мной, сказал, повернувшись к соседу:

— Разве это не летописец?

— Да, он самый. Но если парень знает какой-нибудь способ вывести нас из этого ада, стоит его послушать.

— Неподалеку отсюда, — говорил между тем Ксен, — на циновке лежит воин со вспоротым животом. Он в агонии, и лекарь не знает, окажется ли он завтра среди живых или уже спустится в Аид. Вы его видели: у него хватило мужества добраться сюда, держа собственные кишки руками, чтобы предупредить нас и спасти от нападения. Мы не должны допустить, чтобы жертва оказалась напрасной, мы обязаны стать достойными этого сверхчеловеческого мужества. Предлагаю созвать совет и избрать новых командиров вместо тех, что мы потеряли. Вы видели, как я сражался в Кунаксе, но я не принадлежу к вашей армии — здесь лишь по предложению Проксена-беотийца, — однако служил в коннице и знаю, как организуются подобные отряды. Они нужны, чтобы исследовать перевалы и занимать ущелья, по которым предстоит переходить горы, чтобы проводить разведку на местности и упреждать возможные засады; наконец для того, чтобы преследовать обращенного в бегство врага, дабы он больше не представлял угрозы.

Всадник, легонько толкнув коня пятками, медленно подъехал к колеснице, с которой Ксен произносил свою речь. Софос. Кто же еще?

Может, он приехал потому, что наконец настал его час; более того, мне показалось, что он досадует на предприимчивость Ксена, словно и сам хотел оказаться на его месте.

— А куда мы пойдем, афинянин? — вдруг спросил он.

Ксен посмотрел на Софоса и все понял.

— Куда пойдем? Выбор не слишком большой. Вернуться назад мы не можем, на восток идти — тоже, потому что так мы будем только удаляться от дома и в конечном счете окажемся в самом сердце империи; на запад также нельзя — там Тиссаферн и Арией. Стало быть, надлежит двигаться на север, через горы, и добираться до наших городов, что стоят на Понте Евксинском. На побережье будет легко найти корабли, которые доставят нас домой.

— Отличный план, — одобрил Софос, спешиваясь и поднимаясь на колесницу рядом с Ксеном. — У кого-нибудь есть вопросы или возражения?

Ответом на его внезапное появление стал неясный гул. До сих пор Софос держался в стороне, не высказывал своего мнения, с ним редко советовались. Никто даже не знал, сражался ли он в битве при Кунаксе, однако мне было известно, что нет. В определенные моменты нашего похода этот человек будто и вовсе исчезал. Но теперь стало ясно, что настал его черед.

Я также размышляла над тем, какова могла быть его роль во всем происходящем. Вероятно, ему надлежало наблюдать за событиями, чтобы докладывать о них, но, кроме того, он являлся запасным игроком, которому в случае необходимости хватит ума, храбрости и хитрости, чтобы принять правильное решение. Видно было, что в жизни он занимался лишь одним — сражался. А теперь стоял на колеснице рядом с Ксеном, в доспехах, в черном плаще. Несомненный знак — все поняли, что происходит, и никто больше не претендовал на позицию главнокомандующего.

Вперед выступил один из наших переводчиков-персов:

— Я слышал, что в той стороне тоже не спастись. Края там непроходимые, климат очень суров, между собой чередуются высокие горные вершины, обрывистые пропасти, реки с водоворотами, бесконечные ледники. В тех пустынных краях живут дикие племена, очень дорожащие своей землей, неукротимые. Рассказывают, будто несколько лет назад туда отправилась армия Великого царя, насчитывавшая сто тысяч человек. Ни один не вернулся.

После слов переводчика шум смолк, и в лагере снова началось смятение.

— Я и не обещал, что это будет увлекательная прогулка, — ответил Ксен. — Я сказал, что у нас нет выбора. Но если у кого-то есть идеи получше, пускай выступит вперед и изложит их.

Наступила полная тишина, только вой шакалов и пение ночных птиц были в ней отчетливо слышны.

Заговорил Софос.

— Люди! — произнес он громовым голосом. — Вы хорошо слышали: у нас нет выбора, — следовательно, пойдем на север. Мы выдержим предстоящие нам испытания: поднимемся на горы, следуя вдоль русел рек, наши быстрые отряды займут перевалы и будут удерживать до тех пор, пока последний из воинов не минует их. Мы никого не оставим, ни больных, ни раненых. Мы никого не бросим! По дороге раздобудем все необходимое: одеяла и плащи, чтобы укрываться от холода, и пищу. Если на нас нападут, ответим, и тот, кто это сделает, раскается. Армия Великого царя, превосходящая нас числом в тридцать раз, не победила, так не остановят нас и дикие горные племена. Я Хирисоф-спартанец, и прошу вас довериться мне и избрать меня командующим вместо Клеарха. Вы можете рассчитывать на меня днем и ночью, в холод и в жару, здоровые и больные. Я рискну чем угодно, пойду навстречу любой опасности и угрозе; всеми богами Олимпа и Аида клянусь: я отведу вас домой!

При других обстоятельствах после таких слов поднялся бы шум, раздались бы ликующие крики, но тогда слишком велика была неизвестность и неуверенность, слишком сильны сомнения. Воины понимали, сколько трудностей и какого рода ожидает их, знали, что многие из них падут и Кера уже простерла черную сень над теми, кого утащит за собой в Анд. В одобрение речи раздались лишь отдельные голоса. Софос заговорил снова: