На следующий день Женевьева объявила, что Алана достаточно поправилась, чтобы одеться и погулять по замку.

— Где твоя одежда? — поинтересовалась она. Девушка вспыхнула.

— Меррик сжег мою одежду, — призналась она, чувствуя себя в высшей степени неловко.

У нее было странное чувство, что Женевьеве известно об их с Мерриком отношениях, хотя не было сказано ни слова.

— Меррик дал мне поносить вашу одежду, но, боюсь, она изорвалась, когда… — девушка замолчала.

Впрочем, можно было и не продолжать, и так все было ясно.

— Ладно, это неважно. Я подберу тебе что-нибудь другое. У меня много одежды, некоторые платья я уже давно не ношу. Кое-что я уже отдала твоей сестре. Признаюсь, мне стало стыдно, когда она рассказала, что лишилась своих нарядов.

— Сибил? — Алана удивленно вскинула глаза.

— Да, Сибил. Меррик забрал ее из кухни, и теперь она прислуживает мне. — Женевьева улыбалась, как бы говоря: «Видишь? Мой брат умеет быть великодушным!»

Алана сдержанно улыбнулась Женевьеве.

— Спасибо, — прошептала она. — Обещаю, я найду возможность отблагодарить вас…

Женевьева не позволила ей продолжать, взяв ее руки в свои.

— Не надо больше слов, Алана. Ты спасла жизнь моему сыну, и я перед тобой в вечном долгу.

Первое время Женевьева оставалась в замке. В тех редких случаях, когда она куда-то выходила, ее сопровождали либо Сибил, либо Алана. Никто не говорил ни слова, но при виде Аланы многие останавливались — и норманны, и саксы, — бросая взгляды, полные осуждения.

Однажды ее охватило желание самой посмотреть на разрушения в часовне. Девушка прежде убедилась, что в часовне никого нет. Если бы тут оказался отец Эдгар, она не смогла бы ни собраться с духом, ни заговорить, ни хотя бы взглянуть на него. Она прошла в центр нефа.

Медленно Алана обвела взглядом часовню. В душе разгорелось негодование. На том месте, где высокая статуя Христа протягивала руки к народу, остался лишь обломок. У статуи святой девы Марии не было головы. Алане стало дурно.

Послышался шорох, и, обернувшись, девушка увидела, что позади нее стоит Сибил.

— Сибил! Хвала Господу, это ты! — Алана обняла сестру. — Как я рада тебя видеть!

Сибил слегка улыбнулась. Она окинула Алану взглядом.

— А я тебя рада видеть, Алана! Алана улыбнулась.

— Женевьева рассказала мне, что теперь ты прислуживаешь ей. Я так рада, что наконец-то тебе удалось выбраться из кухни.

Сибил искривила полные губы:

— Все равно я не могу смириться с положением служанки, сестра!

Улыбка Аланы поблекла.

— Но это не столь унизительно, как прислуживать норманнам, и уж, конечно, Женевьева обращается с тобой хорошо.

Сибил пожала плечами:

— Пожалуй, да.

Алана нахмурилась. Она не могла представить себе, чтобы Женевьева кому-то могла показаться не такой добросердечной, заботливой, доброй и сострадательной женщиной, какой предстала перед ней.

Сибил посматривала на сестру с любопытством.

— Должна признаться, Алана, я удивлена, застав тебя здесь. Меньше всего ожидала я встретить тебя в часовне.

Алана закусила губу.

Я… я хотела посмотреть сама на часовню, — тихо проговорила она.

Сибил взмахнула рукой.

Меррик пришел в бешенство, увидев, во что превратилось убранство часовни. Видит Бог на небесах, стены дрожали от его ярости! Однако я уверила его, что ты никогда не сделала бы такого, и просила быть к тебе снисходительным. «Она уже достаточно наказана», — сказала ему я.

Пальцы Аланы сжали ткань юбки. Ей вдруг захотелось оказаться в своей комнате. Но Сибил не замечала ее замешательства.

О, Алана, если бы ты видела, что здесь творилось! Колонны были черны от сажи, повсюду грязь, отбросы, нечистоты… на полу… на стенах… Никогда в жизни не видела я такой мерзости! И где! В божьем доме!

Алана живо представила все, что описывала Сибил, и тошнота подкатила к горлу. Какой безумец, удивлялась она, совершил такое злодеяние? И в самом деле, какая проклятая душа осмелилась бросить вызов божьему гневу?..

Она покачала головой.

— Не могу себе представить, кто мог бы сделать это.

— И я тоже, — вздохнула Сибил. — Мне пора идти, сестра. Женевьева, должно быть, удивляется, куда я запропастилась, — она погладила Алану по плечу и ушла.

Алана застыла на месте, как каменная, мысли метались в голове. Сибил сказала, Меррик пришел в ярость. В этом можно было не сомневаться. Она вздрогнула. Оставалось только догадываться, что произойдет, когда он вернется. Алана радовалась, что Меррик уехал и ей не пришлось с ним столкнуться — чего опасалась она всем сердцем, и сейчас больше, чем когда-либо раньше.

Поверил ли он, что она способна на подобное святотатство? Сердце у нее обливалось кровью. Ведь никакая она не ведьма и почитает Господа, как все!

И вдруг страх захлестнул ее… Спокойствие, царившее в церкви до сих пор, было нарушено.

Появилось странное напряжение. Дрожь сотрясла се тело, пронзив самые глубины существа. Что-то надвигалось… что-то злое…

Она развернулась и побежала, словно спасаясь от смерча. Остановилась Алана, лишь вбежав в спальню Меррика. Захлопнув за собой дверь, она прислонилась к ней, чтобы отдышаться.

От дурного предчувствия холодок пробежал по спине.

Кажется, и здесь она не одна!

Девушка искала убежище, но перед нею оказался тот самый человек, которого она боялась больше всего на свете.

Душа Аланы ушла в пятки. Меррик только что отстегнул свой меч и отложил в сторону. Хотя на нем не было боевых доспехов, исходившие от него сила и мощь были такими же все покоряющими, как всегда.

Он смерил девушку взглядом с ног до головы.

— Похоже, ты выздоровела, саксонка. Алана вспыхнула и опустила глаза.

— Да, — прошептала она.

Девушка чувствовала на себе его взгляд, но не могла собраться с духом, чтобы встретиться с ним глазами. Молчание казалось бесконечным.

— Я стремился поскорее вернуться, саксонка. Однако почему-то мне кажется, ты не горишь желанием меня видеть.

«Потому что так оно и есть», — чуть не выпалила Алана. Она судорожно проглотила слюну, отчаянно пытаясь собрать всю свою храбрость.

Меррик нетерпеливо обратился к ней;

— Ну же, саксонка! Разве ты не хочешь приветствовать своего лорда подобающим образом?

Она скованно сделала реверанс и слегка поклонилась. Алана так дрожала, что боялась никогда не выпрямиться. Еле слышно она проговорила:

— Я… я благодарю тебя… за то, что ты сдержал слово и позволил Сибил прислуживать твоей сестре, покинув кухню.

Меррик долго молчал. Когда наконец он заговорил, Алана услышала совсем не то, что ожидала.

— Где ты только что была, саксонка? Девушка упрямо вздернула подбородок. Лицо Меррика не было слишком суровым, хотя он и не улыбался. Лгать нельзя, поняла она, да Алана и не осмелилась бы солгать.

Кончиком языка облизнула она пересохшие губы.

— Я… я была в часовне.

— В часовне? Но зачем?

Взгляд Меррика казался несокрушимым, чего нельзя было сказать о ее храбрости.

— Ч-чтобы увидеть зверское бесчинство, учиненное там. Я хотела знать… почему меня били плетью люди.

Рыцарь поднял бровь.

— Так-так… А ты не знала, что произошло в часовне?

Его слова — всего лишь хитрость, поняла Алана.

— Нет! — воскликнула она. — Я ничего не знала об этом, пока не вернулась в то утро…

— Вернулась? Откуда?

Алана, охваченная ужасом, смотрела на него. Он знал. Святое распятие, он все знал.

Еще раз спрашиваю тебя, саксонка! Где ты была в то утро, если не в часовне?

Лицо рыцаря казалось высеченным из камня, а голос — тверже камня: О, она скорее предпочтет быть снопа высеченной, чем терпеть его жалящий и беспощадный взгляд!

Меррик ждал, она солжет. Каким-то образом она чувствовала это, но не собиралась оправдывать его ожидания.

— Я ходила повидать Обри. Он стар, и некому о нем позаботиться…

Меррик скрестил руки на груди, тон его голоса был таким же надменным, как и поза.