— Так что же случилось? Что заставило тебя прийти ко мне? — тихо спросил он. — Ты была очень расстроена, Софи.

Она избегала его взгляда.

— Мне казалось, вы мой друг, Эдвард.

Его неуверенность возросла.

— Да, это так…

«И потому мы не должны быть здесь. Я не хочу причинить тебе горе, Софи, Боже, я не хочу, не должен…»

Софи натянуто улыбнулась:

— Я рада.

У Эдварда что-то сжалось внутри.

— Вы с матерью поругались после моего ухода?

Лицо Софи оставалось напряженным.

— Не совсем так.

— Софи?

— Это неправда. Ну, что она не хочет, чтобы я продавала свои картины.

Эдвард промолчал, страдая за Софи, что-то жгло его изнутри…

Софи наконец улыбнулась по-настоящему. Эдвард пристально смотрел на нее.

— Что она сказала, Софи?

Девушка опустила глаза.

— Она просто хотела защитить меня, — ответила она, не поднимая взгляда.

— Ты не нуждаешься в защите, Софи.

— Да, даже от тебя.

Она вскинула ресницы, ее янтарные глаза посмотрели прямо на него, смело и открыто.

Эдвард онемел. Он долго молча глядел на нее. И наконец за него ответил святой, сидевший в его душе, а не демон, постоянно его искушавший:

— Даже от меня.

Теперь Софи смотрела в сторону. Ее пальцы, вертевшие серебряную вилку, чуть заметно дрожали. А потом Софи сказала нечто потрясшее Эдварда до глубины души. Отвернувшись к окну, она негромко, чуть охрипшим голосом произнесла:

— Даже если бы я нуждалась в защите от тебя, я не хотела бы ее.

Эдвард вздрогнул. После всего, что произошло за последние дни, он не мог ошибиться в значении ее слов.

Он обрадовался тому, что именно в этот момент принесли заказанную еду. Теперь Эдвард был настороже: он чувствовал опасность, исходившую от них обоих. Как только минует приближающийся шквал, им надо немедленно отправляться в обратный путь.

Через несколько минут ветер уже гнул деревья, а дождь хлынул сплошным потоком.

Они смотрели на бурю, разразившуюся за окном, почти не дотрагиваясь до еды. Воды залива почернели, и на волнах как безумные прыгали белые барашки пены. Но вот наконец взгляды Эдварда и Софи встретились.

И ему показалось, что все вокруг них перестало существовать, словно они с Софи остались одни среди бушующей бури. И мир стал примитивным и первобытным и даже пугающим, но они укрылись в теплой маленькой пещере, предназначенной лишь для них двоих. Эдварда охватило безумное желание, зародившееся не только в его чреслах, но и в сердце, в душе. Желание, с которым он должен был бороться каждой частицей своего существа, всей своей волей… Ведь мир на самом деле — холодный черный вакуум, и они с Софи — единственные живые существа, единственный мужчина и единственная женщина, которым судьбой предназначено вместе пройти сквозь вечность…

— Как все это романтично, — тихо произнесла Софи.

Ее лицо в неверном свете пляшущих огоньков свечей выглядело загадочным и прекрасным. Эдвард старался не обращать внимания на охватившие его чувства.

— Буря скоро кончится.

Ему показалось, что на глазах Софи блеснули слезы.

Эдвард отвернулся к окну, вглядываясь во тьму, царившую снаружи. Он невольно подумал о том, что в гостинице полным-полно свободных номеров. Ни одну женщину в своей жизни он не желал так сильно, как Софи, и никогда не хотел Софи так страстно, как в эту минуту. Эдвард резко отодвинул от себя тарелку и попытался так же решительно отогнать мрачное искушение. Ветер снаружи вдруг так усилился, что стены здания задрожали. Листья, сорванные с деревьев, кружились и плясали в воздухе, ударяясь о стекла. Всмотревшись в воцарившийся снаружи мрак, Эдвард подумал, что едва ли им удастся выбраться в ближайшие часы… а там уж наступит настоящая ночь.

Словно услышав его мысли, к столику подошел владелец гостиницы.

— Послушайте, сэр, у меня не слишком хорошие новости.

— В чем дело? — спросил Эдвард, уже зная, что услышит в ответ. Сердце в его груди заколотилось с такой же силой, с какой снаружи бушевала буря.

— Сейчас нам передали по телеграфу — этот шторм означает приближение урагана, что пришел с Карибских островов. Его эпицентр в Виргинии, и ожидают, что Лонг-Айленд он заденет лишь краем, сегодня ночью. Вы не можете уехать сейчас. Но у меня много отличных комнат. — Хозяин гостиницы широко улыбнулся. — Они говорят, что завтра будет отличная погода.

Эдвард кивнул, и хозяин ушел. Внутренне сжавшись в комок, Эдвард повернулся к девушке:

— Он прав. Мы не можем уехать сейчас, Софи. Мне очень жаль.

Софи смотрела ему прямо в глаза.

— А мне нет.

Софи стояла у окна в маленькой нарядной комнате. Спустилась ночь, и бесконечные струи дождя время от времени вспыхивали серебром, отражая падающий из окна свет. Софи слушала шум льющейся с неба воды, смотрела на потоки, текущие по оконному стеклу. Она думала об Эдварде. Осмелится ли она?

Она повернулась и посмотрела на дверь возле кровати, соединяющую их комнаты. Это казалось невозможным, но Эдвард не пришел к ней. Он не сделал ни малейшей попытки совратить ее. Софи не могла понять: если он не имел такого намерения, то зачем все было?

Неужели она и все остальные тоже так сильно в нем ошибались? Неужели он и вправду хочет быть просто ее другом — благородным другом и все? Софи знала, что ей надо радоваться, если дело обстоит именно так, но ей хотелось рыдать, и не от радости, а от отчаяния, от неутоленного желания.

Но раз уж она зашла так далеко, незачем поворачивать назад.

Софи прошлась было по комнате, но вдруг резко остановилась на середине. Совсем недавно, когда Эдвард уговаривал ее показать свои картины торговцу, он предупреждал, что профессиональный художник должен быть готов к отказам и разочарованиям, что ей нужно заранее привыкнуть к этой мысли. А Софи не стала объяснять ему, что давно к этому привыкла — как женщина и просто как человек, что ее уже отвергали сотни раз за ее жизнь… И сейчас она, неподвижно застыв посреди комнаты, безмолвно проливала слезы. Быть отвергнутой друзьями ее матери, или Генри Мартеном, или Кармин Вандербильт, или торговцем картинами вроде Жака Дюран-Ру — это все ерунда, но если ее отвергнет человек, которого она любит…

Софи принялась рассматривать себя в зеркале, висящем над небольшим бюро. Владелец гостиницы был настолько любезен, что принес Софи ночную рубашку и пеньюар своей дочери, которые, правда, были немного великоваты Софи. Она медленно сбросила пеньюар.

Рубашка, сшитая из тонкого белого хлопка, была без рукавов и держалась на розовых лентах. Слишком длинная, она ниспадала до самых туфелек Софи, закрывая искривленную лодыжку. Все же если присмотреться, сквозь тонкую ткань можно было заметить изъян… Но Софи решила, что вовсе не выглядит уродиной, она похожа на распутницу. Девушка закрыла глаза. Осмелится ли она?

Дрожа от волнения, Софи подняла руки и, выдернув шпильки, распустила волосы. Она долго расчесывала пальцами густые длинные пряди, пока они не превратились в настоящую гриву. Потом чуть пощипала щеки. Она решилась. Она сама пойдет к нему, потому что теперь уже очевидно — Эдвард совсем не тот грязный распутник, каким его представляли все, и он не собирается являться к ней в комнату. Софи решила сама пойти к нему, она любила его и хотела, чтобы ей хоть раз ответили на любовь.

Софи быстро пересекла комнату, боясь, что к ней вернется здравый смысл, боясь, что страх остановит ее… И постучала в дверь. Сердце ее бешено колотилось в груди, а время, казалось, остановилось.

Дверь резко распахнулась, и Софи увидела Эдварда — в одних брюках, без рубашки, босиком. Глаза его были расширены, губы крепко сжаты — он не улыбался, даже глазами. Софи смотрела на его лицо, боясь, что ее взгляд случайно скользнет ниже…

Голос Эдварда прозвучал как рычание. Гневное рычание.

— Какого черта тебе нужно, Софи?

— Эдвард… — прошептала она, чувствуя, что задыхается, и молясь, чтобы Эдвард не отверг ее, чтобы он любил ее — пусть только сегодня, только одну ночь. — Я боюсь оставаться одна.