– Я в этом уверен.

– Вы уверены?

– Да.

Он внимательно посмотрел на меня.

– Тогда позвольте сказать вам одну вещь. Не разгуливайте в этом мундире.

– Почему?

– На рукавах ясно видны места, откуда спороты звездочки. Сукно другого цвета.

Я промолчал.

– Если у вас нет бумаг, я могу достать вам бумаги.

– Какие бумаги?

– Отпускное свидетельство.

– Мне не нужны бумаги. У меня есть бумаги.

– Хорошо, – сказал он. – Но если вам нужны бумаги, я могу достать вам все, что угодно.

– Сколько стоят такие бумаги?

– Смотря что именно. Цена умеренная.

– Сейчас мне ничего не нужно.

Он пожал плечами.

– У меня все как следует, – сказал я.

Когда я выходил, он сказал:

– Не забывайте, что я ваш друг.

– Не забуду.

– Еще увидимся.

– Непременно, – сказал я.

Выйдя, я обогнул вокзал, где могла быть военная полиция, и нанял экипаж у ограды маленького парка. Я дал кучеру адрес госпиталя. Приехав в госпиталь, я вошел в каморку швейцара. Его жена расцеловала меня. Он пожал мне руку.

– Вы вернулись! Вы невредимы!

– Да.

– Вы завтракали?

– Да.

– Как ваше здоровье, tenente? Как здоровье? – спрашивала жена.

– Прекрасно.

– Может быть, позавтракаете с нами?

– Нет, спасибо. Скажите, мисс Баркли сейчас в госпитале?

– Мисс Баркли?

– Сестра-англичанка.

– Его милая, – сказала жена. Она потрепала меня по плечу и улыбнулась.

– Нет, – сказал швейцар. – Она уехала.

У меня упало сердце.

– Вы уверены? Я говорю о молодой англичанке – высокая, блондинка.

– Я уверен. Она поехала в Стрезу.

– Когда она уехала?

– Два дня тому назад, вместе с другой сестрой-англичанкой.

– Так, – сказал я. – Я хочу попросить вас кое о чем. Никому не говорите, что вы меня видели. Это крайне важно.

– Я не скажу никому, – сказал швейцар.

Я протянул ему бумажку в десять лир. Он оттолкнул ее.

– Я обещал вам, что не скажу никому, – сказал он. – Мне денег не надо.

– Чем мы можем помочь вам, signor tenente? – спросила его жена.

– Только этим, – сказал я.

– Мы будем немы, – сказал швейцар. – Вы мне дайте знать, если что-нибудь понадобится.

– Хорошо, – сказал я. – До свидания. Еще увидимся.

Они стояли в дверях, глядя мне вслед.

Я сел в экипаж и дал кучеру адрес Симмонса, того моего знакомого, который учился петь.

Симмонс жил на другом конце города, близ Порта-Маджента. Он лежал в постели и был еще совсем сонный, когда я пришел к нему.

– Ужасно рано вы встаете, Генри, – сказал он.

– Я приехал ранним поездом.

– Что это за история с отступлением? Вы были на фронте? Хотите сигарету? Вон там, в ящике на столе.

Комната была большая, с кроватью у стены, роялем в противоположном углу, комодом и столом. Я сел на стул возле кровати. Симмонс сидел, подложив подушки под спину, и курил.

– Плохие у меня дела, Сим, – сказал я.

– У меня тоже, – сказал он. – У меня всегда плохие дела. Курить не хотите?

– Нет, – сказал я. – Что нужно для того, чтобы уехать в Швейцарию?

– Вам? Вас итальянцы не выпустят за границу.

– Да. Это я знаю. Ну, а швейцарцы? Как поступят швейцарцы?

– Они вас интернируют.

– Я знаю. Но какая механика этого дела?

– Никакой. Это очень просто. Вы можете ездить куда угодно. Нужно, кажется, только являться на проверку или что-то в этом роде. А что? Вас преследует полиция?

– Пока еще не ясно.

– Если не хотите говорить, не надо. Хотя любопытно было бы послушать. Здесь не бывает никаких происшествий. Я с треском провалился в Пьяченце.

– Да что вы!

– Да, да, очень скверно прошло. И ведь хорошо пел. Я собираюсь попробовать еще раз – здесь, в «Лирико».

– Очень жаль, что мне не удастся послушать.

– Вы страшно любезны. У вас что, серьезные неприятности?

– Не знаю.

– Если не хотите говорить, не надо. А почему вы здесь, а не на этом треклятом фронте?

– Я решил, что с меня довольно.

– Молодец. Я всегда знал, что вы не лишены здравого смысла. Я могу вам чем-нибудь помочь?

– Вы так заняты.

– Ничуть не бывало, дорогой Генри. Ничуть не бывало. Я буду рад чем-нибудь заняться.

– Вы примерно моего роста. Не сходите ли вы купить для меня штатский костюм? У меня есть костюмы, но они все в Риме.

– Да, ведь вы там жили раньше. Что за гнусное место! Как вы могли там жить?

– Я хотел стать архитектором.

– Самое неподходящее для этого место. Не покупайте ничего. Я вам дам все, что нужно. Я вас так разодену, что вы будете неотразимы. Идите вон туда, в гардеробную. Там есть стенной шкаф. Берите все, что вам понравится. И ничего вам не нужно покупать, дорогой мой.

– Я бы все-таки охотнее купил, Сим.

– Дорогой мой, мне гораздо легче отдать вам все, что я имею, чем идти за покупками. У вас есть паспорт? Без паспорта вы далеко не уедете.

– Да. Мой старый паспорт при мне.

– Тогда одевайтесь, дорогой мой, и вперед, в добрую старую Гельвецию.

– Это все не так просто. Мне еще нужно в Стрезу.

– Чего же лучше, дорогой мой! А там в лодочку – и прямым сообщением на другую сторону. Если б не мое пение, я поехал бы с вами. И поеду.

– Вы там можете перейти на тирольский фальцет.

– И перейду, дорогой мой. Хотя ведь я умею петь. В этом-то и странность.

– Головой ручаюсь, что вы умеете петь.

Он откинулся назад и закурил еще сигарету.

– Головой лучше не ручайтесь. Хотя все-таки я умею петь. Это очень забавно, но я умею петь. Я люблю петь. Послушайте. – Он зарычал из «Африканки»; шея его напружилась, жилы вздулись. – Я умею петь, – сказал он. – А там как им угодно.

Я посмотрел в окно.

– Я пойду отпущу экипаж.

– Возвращайтесь скорее, дорогой мой, и сядем завтракать.

Он встал с постели, выпрямился, глубоко вдохнул воздух и начал делать гимнастические упражнения. Я сошел вниз и расплатился с кучером.

В штатском я чувствовал себя как на маскараде. Я очень долго носил военную форму, и мне теперь не хватало ощущения подтянутости в одежде. Брюки словно болтались. Я взял в Милане билет до Стрезы. Я купил себе новую шляпу. Шляпу Сима я не мог надеть, но костюм был очень хороший. От него пахло табаком, и когда я сидел в купе и смотрел в окно, у меня было такое чувство, что моя новая шляпа очень новая, а костюм очень старый. Настроение у меня было тоскливое, как мокрый ломбардский ландшафт за окном. В купе сидели какие-то летчики, которые оценили меня не слишком высоко. Они избегали смотреть на меня и подчеркивали свое презрение к штатскому моего возраста. Я не чувствовал себя оскорбленным. В прежнее время я бы оскорбил их и затеял драку. Они сошли в Галларате, и я был рад, что остался один. У меня была газета, но я не читал ее, потому что не хотел читать о войне. Я решил забыть про войну. Я заключил сепаратный мир. Я чувствовал себя отчаянно одиноким и был рад, когда поезд прибыл в Отрезу.

На вокзале я ожидал увидеть комиссионеров из отелей, но ни одного не было. Сезон уже давно окончился, и поезд никто не встречал. Я вышел из вагона со своим чемоданом, – это был чемодан Сима, очень легкий, потому что в нем не было ничего, кроме двух сорочек, – и постоял на перроне под дождем, пока поезд не тронулся. Я спросил у одного из вокзальных служащих, не знает ли он, какие отели еще открыты. «Гранд-отель» был открыт, и «Дез'иль-Борроме», и несколько маленьких отелей, которые не закрывались круглый год. Я пошел под дождем к «Дез'иль-Борроме», с чемоданом в руке. Я увидел проезжавший по улице экипаж и сделал знак кучеру. Лучше было приехать в экипаже. Мы подкатили к подъезду большого отеля, и портье вышел навстречу с зонтиком и был очень вежлив.

Я выбрал хороший номер. Он был большой и светлый, с видом на озеро. Над озером низко нависли тучи, но я знал, что при солнечном свете оно очень красиво. Я оказал, что ожидаю свою жену. В номере стояла большая двуспальная кровать, letto matrimoniale [супружеское ложе (итал.)], с атласным одеялом. Это был очень шикарный отель. Я прошел по длинному коридору и потом по широкой лестнице спустился в бар. Бармен был мой старый знакомый, и я сидел на высоком табурете и ел соленый миндаль и хрустящий картофель. Мартини был холодный и чистый на вкус.