В какой-то момент я поймала себя на том, что крадусь по коридору на цыпочках, выгнув спину дугой и напряженно задрав крылья и хвост. Когти бесшумно вязли в толстых коврах, не издавая ни звука. Я тихо фыркнула, остановилась, складывая крылья и опуская хвост. Чувствую себя то ли разведчиком, то ли уличной кошкой, забравшейся в чужой дом. Тоже мне, Штирлиц чешуйчатый.

По дому я бродила без всякой цели, но, очевидно, мой нос и мое любопытство лучше знали, что мне нужно, безошибочно выведя к открытому окну. С улицы привлекательно пахло свежим воздухом и незнакомыми ночными цветами. Я, как завороженная, взобралась на широкий подоконник и с трепетом выглянула наружу. По двору бегали два здоровущих черных пса, где-то дальше, невидимый с моего места, ходил охранник. Я слышала его шаги и тихое покашливание. Уже не в первый раз убеждаюсь, что в темноте вижу ненамного хуже, чем днем.

Нестерпимо захотелось расправить крылья и взмыть в небо. Только в этот момент осознала, насколько моему телу не хватает свободного полета. Можно сколько угодно летать по помещению, ловко лавируя между предметами мебели, но с небом это не сравнится никогда. Небо – это бесконечный простор и свобода, это ветер, держащий крылья. И сейчас мне безумно хотелось туда, ощутить все, чего мне так не хватало. Понимаю, что нельзя, понимаю, что может быть опасно, но сопротивляться этому желанию почти невозможно. Крылья нервно подрагивали, от возбуждения готовые в любой миг расправиться и подбросить меня в воздух. Я уже до половины свесилась из окна, цепляясь когтями за подоконник, чтобы не выпасть…

– И куда это ты собралась?

От неожиданности я присела и разжала пальцы. Тут же почувствовала, как меня крепко хватают за хвост и втягивают в дом, не давая выпасть из окна. Так я и повисла вниз головой, понуро свесив лапы и крылья. Впрочем, притвориться мертвой тушкой не удалось.

– Тебе же говорили, что нельзя на улицу одной.

Оборачивалась я с изрядной опаской, однако Бьёрн особо сердитым не выглядел и, кажется, ругать меня не собирался, уже легче.

Но летать-то как хочется!

Я сложила лапки в молитвенном жесте и сделала очень жалобные глаза. Не самое простое дело, скажу я вам, изображать такие пантомимы, вися вверх хвостом, как вяленая вобла. Телохранитель строго нахмурился, и я сделала глаза еще более жалобными, даже исхитрилась издать звук, похожий на писк голодного котенка.

– Нельзя, – строго заявил рыжий.

Вот зануда! Ну чуть-чуть, хоть несколько минут, пусти, а? Я же с ума сойду, небо вот оно, рядом, но почти недоступно.

– Ладно, но только над домом и недолго, – для наглядности сопроводив свои слова понятным жестом, разрешил он неохотно. – И вернешься сразу, как позову.

Я с энтузиазмом закивала и мигом рванула в окно, стоило только Бьёрну разжать руку, чуть не встретилась с рамой, сделав в полете замысловатый кульбит. Быстрей отсюда, пока этот доблестный страж не передумал и не поймал меня за хвост снова.

Ночное небо. И почему его часто сравнивают с бархатом? По-моему, ночное небо похоже на темную глазурь, усыпанную сияющими искорками звезд. И запах… ночь пахнет совершенно по-особенному, даже в городе. Она пахнет ветром, свободой, предутренней росой, грозовыми тучами, облетающими с деревьев по осени листьями или ночными цветами. Ночь имеет много запахов.

Я носилась над домом на предельной скорости так, что начало ломить крылья. Это было такое невыразимо великолепное ощущение, что хотелось смеяться и кувыркаться в воздухе. Этому желанию я тоже поддалась с легкостью, резвясь высоко над домом, иногда ныряя вниз, чтобы показаться на глаза пристально наблюдающему телохранителю. Не удержалась от маленького хулиганства. Псы по двору бегают такие важные, сытые, с лоснящейся шерстью. На бреющем полете прошлась когтями по хребту одного из псов, едва хвоста не лишилась (и дался всем мой хвост!), у собачки тоже отменная реакция.

Бьёрн тут же высунулся в окно и сделал мне недвусмысленный жест рукой. Пришлось возвращаться.

И вдруг меня пронзила мысль, от которой я едва не сложила крылья на лету. До меня внезапно дошло, что Бьёрн со мной разговаривал! Он мне книгу читал, и я его понимала!

Вот почему тот роман показался таким странным, я же больше половины слов не поняла. Или понимала не вполне четко. Вот это новости! Это что же получается: я за несколько дней выучила незнакомый язык на самом примитивном уровне? Стихи, пожалуй, читать еще не смогу и, как выяснилось, самые незамысловатые литературные произведения пока не вполне воспринимаю. Однако короткие фразы телохранителя перевела свободно. Хотя…

В задумчивости я выровняла полет и аккуратно приземлилась на подоконник. Тут же была сграбастана в охапку. Ладно, пусть несет, а мне подумать надо и кое-что понять. Я действительно поняла несколько коротких фраз, сказанных Бьёрном? Пришлось вспомнить все, что он мне говорил, до мелочей, несколько раз прокрутить в голове. Ага, вот! Некоторые слова я все-таки не поняла, потому что не знала или не помнила, совершенно машинально додумала по контексту. Абсолютно не факт, что правильно додумала, но приблизительный смысл, полагаю, верен. Выводы? Язык я еще не выучила, но учу с невозможной скоростью. И мозг у меня работает как неслабый компьютер. Чего не понимаю, это почему с такими возможностями драконы не смогли развиться до полноценной разумной расы? Очевидно, у драконов мозг устроен как-то по-особенному. Еще одна деталь, которую не мешало бы как-то выяснить. Правда, пока не совсем понятно как…

Остаток ночи прошел вполне спокойно, поскольку я решила больше не искать себе приключений, а удовлетворенно уснула под боком у Бьёрна. Все больше замечаю за собой кошачьи повадки: использовать окружающих людей в качестве подушки и грелки, оказывается, очень удобно. И главное, тебя в любом случае не поймут неправильно.

Асмунд, услышав сообщение о смерти графа, мгновенно подобрался и стал серьезным. Это он умел отлично – на лету менять собственное настроение. Или уж скорее поведение, поскольку большей частью это было лишь игрой на публику.

Телохранителей они временно отослали заниматься своими делами (Ингельд хотел оставить с ними и Кэт, но та намертво вцепилась в рукав, всем своим видом давая понять, что избавиться от нее можно только вместе с этой деталью одежды), и советник пригласил друга в свой кабинет. Ингельд весьма не любил пускать кого-то на личную территорию, коей считал и кабинет, даже если речь шла о лучшем друге. Поэтому в кабинете не было и лишнего кресла для посетителей, его пришлось принести из комнаты. Разговор предстоял серьезный, и Регди был уверен, что уж тут-то их никто не побеспокоит. Ради этого, пожалуй, стоит на время придушить собственную паранойю.

– Меня интересует только одно, – сказал советник, ссаживая Кэт на стол, – почему о смерти графа я узнал от постороннего человека, а не от тебя?

На это Асмунд лишь недовольно передернул плечами:

– И у меня бывают осечки. Можно подумать, ты не знаешь, как легко этот старый лис вычисляет моих людей в своем окружении. Лучшие мои специалисты продержались не больше недели. И на ком я теперь буду новичков экзаменовать?

Ингельд понимающе кивнул. Он тоже неоднократно пытался внедрить своих шпионов в окружение учителя. У него, конечно, были не столь обширные возможности, как у Асмунда, но нужные люди все же имелись. Что нисколько не мешало графу спустя какое-то время отправлять их обратно. Благо хоть живыми и здоровыми, разбрасываться такими специалистами было бы по меньшей мере расточительно. Граф же иногда снисходил до пояснений, на чем прокололся очередной невезучий шпион. Бесспорно, этот старый интриган был в какой-то мере почти гением. Ученикам так и не удалось его превзойти.

– Тем не менее присматривать со стороны твои люди могли бы, – счел нужным заметить советник.

– Разумеется, как и твои, очевидно, – пожал плечами Асмунд. – Как видишь, этого оказалось недостаточно. Думаю, смерть графа старались тщательно скрыть. Все-таки очень уж вовремя он умер.