На лице князя, читавшего послание, Варяжко ясно видел обуревавшие того мысли и чувства - злость, недоверие, но также и сомнение, нерешительность. Закончив с чтением, Ярополк еще минуту сидел в глубокой задумчивости, его пальцы нервно стучали по столу. После высказался с гневом: - Не верю покаянию этого подлого города. Надо сжечь его, а народ продать в полон - вот лучшее, что я вижу, а не прощение.
Слова князя поразили Варяжко - не ожидал от обычно сдержанного и мирного государственного мужа такой злости и недальновидности. Как же он будет управлять страной, если не видит компромисса в конфликте с важным для Руси городом, вторым после Киева? Переборол растерянность и промолвил, стараясь сохранять в голосе спокойствие:
- Позволь, княже, слово свое сказать, - после кивка того, продолжил, - ты прав, верить народу новгородскому нельзя. Он будет за тебя, пока ему это выгодно. Но все же, княже, не толкай его сейчас к беглому князю. Если откажешь принять его клятву и пойдешь войной, то он уже бесповоротно встанет на сторону Владимира - даже ради своего выживания. А погубить весь народ - разве для этого собирали Русь прежние великие князья? Прости, княже, за дерзкую речь, но в этом моя правда. Хочешь, казни меня, но я тебе сказал, как есть.
Видно было, какого усилия стоило Ярополку не завестись от резких слов юноши. Его лицо вспыхнуло от злости, он уже хотел высказать ее сгоряча, но сдержался, через долгую минуту устало проговорил:
- Иди, Варяжко, мне надо подумать. Останешься в гостевой светлице - я скажу о том тиуну, пока не дам тебе ответ.
Случившаяся размолвка обескуражила Варяжко, зародило большее сомнение - стоило ли поддерживать этого, далеко не лучшего правителя Руси? Он и прежде ясно понимал слабость Ярополка, но все же представлял его предпочтительным перед Владимиром по принципу меньшего зла для Руси. Но сейчас появилась мысль, что и Ярополк способен на жестокость - готов залить кровью непокорный город! Раздираемый такими мыслями, Варяжко дождался тиуна, задержавшимся у князя, вместе с ним пошел в гостевую комнату на первом этаже княжеских хором. Там еще оказался другой гость - из Германии, прибывший по поручению своего короля и Императора Священной Римской Империи Оттона II. Посланник сносно говорил на славянском, подступил с расспросами к новоприбывшему, сам рассказывал о своих заботах.
Так и провел Варяжко несколько дней с разговорчивым соседом, пока Ярополк не вызвал его к себе. Не раз встречался с ним в хоромах и во дворе, тот только холодно отвечал на поклоны юноши. В палате застал, кроме князя, нового воеводу - тот сидел на лавке по правую руку от Ярополка и внимательно разглядывал вошедшего Варяжко. После недолгого молчания князь сказал о своем решении: - Я приму роту от Новгорода. Прибуду в сечень, заодно с полюдьем. Пусть готовят дань. Возьми грамоту, передашь старейшинам новгородским.
Когда Варяжко забрал со стола свиток пергаментный и собрался уже уходить, поклонившись, его остановил Брячислав вопросом:
- Вот скажи, молодец, как же новгородцы пошли на такое - просить покаяния и дать роту князю? Прежде такого не бывало, даже когда Рюрик подавил их смуту не малой кровью - не пошли на поклон к нему. Нет ли здесь злого умысла, подвоха?
- Признаюсь, боярин - о том надоумил я, когда говорил с купцом новгородским о том, что им делать после такого бунта. Он отнесся ко мне добром, схоронил от смутьянов. Вот и подумал, как же помочь ему и другим новгородцам, но не в ущерб чести княжеской и Руси. Так еще можно больше привязать народ к Ярополку Святославичу - клятва перед лицом богов не пустое слово, не раз подумают, прежде чем нарушить ее.
- Резонно. Скажи тогда, парень, что следует нам предпринять после. Вроде и без того князь держал там своего посадника, боярина Истислава - упокой боги его душу! Что же поменяется?
- Наверное, в том нет тайны, но прежде власть княжеская в Новгороде особой силы не имела. Боярин против воли города не мог идти, да и народ сам решал свои дела, не обращаясь к наместнику. Теперь же мы можем судить - что ему дозволено, а что нет. Прежде всего нужно ввести свою управу - от городских старшин до квартальных, - из тех мужей, кто послушен нам, а не тех, кого избирают новгородцы. Никто не может пойти против воли княжеской, даже вече, для того набрать из верных воев особую стражу - не прежнюю городскую, а свою, под рукой наместника. Она будет следить за возмутителями порядка, пресекать на корню смуту, ловить зачинщиков и подстрекателей. Да и дружину надо поболее, чтобы смогла подавить бунт, если он снова случится. Это главное, что предстоит совершить неотложно. Есть еще и другие меры, но их можно потом, со временем.
Воевода переглянулся с князем, после бросил задумчиво:
- Не все так просто, парень. Тут с кондачка не решишь, надо крепко подумать. Ладно, ступай, поезжай в Новгород.
По тому, как свободно вел себя Брячислав при князе, Варяжко понял - кто же нынче правит Ярополком. К чему такое приведет - не знал, но оно только добавило сомнений в верности своего выбора. Князь явно не самостоятельный, неизвестно - что от него ожидать завтра? Но что-то иного пока нет - с этой мыслью покинул палату, в тот же день княжеские хоромы. В Киеве пробыл еще две недели, пока по свежему льду не пошел первый обоз в Новгород. На торжище уговорился с одним из торговых людей снять угол на то время. Изба у того находилась в Подоле, под горой, топилась по-черному, но Варяжко не стал искать лучшее место, остановился здесь. Вместе с хозяином проживали жена и две дочери-погодки - обе на выданье. В первую же ночь, не стыдясь родителей, они прошли через постель юноши - одна за другой.
Девицы сложением удались не в мать, а в отца, худого, как жердь. В далеком будущем они бы неплохо смотрелись на подиуме, а сейчас о таких говорили - ни кожи ни рожи. По-видимому, вниманием парней не могли похвалиться, вот и ухватились за пригожего молодца, какими-то судьбами оказавшимся в их избе. Крутились вокруг него и так и сяк, пытаясь соблазнить своими скудными прелестями. Варяжко видел их потуги, но не противился, даже поощрял. Погладил как бы невзначай старшую за тощий зад, после и младшую не обошел - легонько коснулся чуть выступающей из сорочки груди, а те едва сдерживались, готовые тут же наброситься на него. Может быть, сказался месяц с лишним без женской ласки, но идущий от них запах и возбуждение завели Варяжко, вспыхнувшее вожделение подавило разум, оставив только похоть.
Хозяева, по-видимому, заметили нетерпение дочерей - после ужина, когда на улице стемнело, не стали зажигать светильник, а улеглись спать. Едва они перестали копошиться на полати и стихли, как юноша услышал крадущиеся шаги, после почувствовал прикосновение чьих-то рук, торопливо сбрасывающих с него мех, а потом голого девичьего тела, уже без сорочки. Не заставил ждать пришедшую девицу - споро стянул портки и сходу, без всякой подготовки, вошел в тугое лоно. Трудился усердно, не жалея сил, а та прижимала его к себе и стонала, сначала приглушенно, а потом на всю избу. После скорой разрядки и небольшого перерыва продолжил терзать девушку, пока она не откинулась бессильно. Чуть придя в себя, сошла с лавки и на неверных ногах ушла в свой угол. Через минуту ее заменила сестра и все началось, как с первой. Только она оказалась невинной, пришлось Варяжко прерваться, дать ей отойти от боли.
Уснул с приятной истомой, нисколько не жалея о происшедшей близости. Каких-то терзаний, угрызений не испытывал, принял как принесшую удовольствие интрижку. Да и не вызывали в это время подобные связи какого-либо порицания - занимались ими с кем и где хотели, разве что не на виду у всех, даже юные девицы. Если же у них наступала беременность, то никто не осуждал, напротив - такая невеста ценилась больше, как доказавшая свою способность родить детей. То, что его Милава до близости с ним оказалась нетронутой, объяснял ее природной скромностью, да и сложившимися с ней обстоятельствами - не ходила на игрища, где обычно юнцы и юницы сходились в любовной связи, из-за страха перед насильником, сыном местного волостеля.
