— Тост, господа, замечательный тост! — Расплескивая ром, Гримшоу постучал стаканом по столу и встал.

Бэрч и Эдвуд придвинули к себе посуду и приготовились слушать. Миссионера, привыкшего вставать с рассветом, клонило в сон. Он давно уже клевал носом, но старался придать физиономии выражение живейшего интереса.

— Предлагаю выпить… — комиссар сделал паузу и обвел взглядом сидящих за столом. Его лицо было неестественно бледным, верхняя губа задралась, топорща усики и обнажив идеально ровную полоску зубов. — Предлагаю выпить… — еще раз повторил он, — за то, чтобы люди навсегда забыли о братоубийстве… Чтобы кровь человеческая не проливалась в этом мире… Во веки веков… Никогда!

И он одним длинным глотком опорожнил стакан.

— Браво! — восторженно зааплодировал мистер Бэрч и тоже пригубил.

Эдвуд с интересом взглянул на покрасневшего комиссара и покачал головой.

— Стоит ли говорить о несбыточном, мистер Гримшоу? — нехотя сказал он, продолжая держать свою порцию рома и рассматривая золотистую жидкость на свет. — Напомню вам слова Пифагора: «Делай великое, не обещая великого». А я добавлю: лучше сделай самую малость, чем… — Он засмеялся, отхлебнул из стакана и повернулся к миссионеру: — Разве не так, дорогой мистер Бэрч?

— Э-э… — протянул тот, пожимая круглыми плечами. — Добрые дела… Конечно… Э-э…

— Погодите поддакивать, мистер Бэрч! — бесцеремонно прервал его Гримшоу. Губы его тряслись, глаза сверлили невозмутимое лицо ботаника. — Этот ученый господин считает, что я даже заикаться не смею о жалости к людям… Я — убийца, я — насильник, грабитель туземцев, не так ли?! Что же вы не отвечаете мне, мистер Эдвуд?

— Я слушаю вас, — просто ответил доктор, переглянувшись с Генри.

— Так вот, знайте же, что именно я… — Гримшоу задохнулся и рванул ворот мундира. — Я пытался сделать все, чтобы не пролилась кровь детей и женщин… Пытался спасти их… уговаривал… А потом… — Он грузно опустился на стул и, обхватив голову руками, продолжал, почти выкрикивая: — Этот проклятый Те Нгаро… Упрямые варвары… Если б вы только видели, что было, когда они пошли на прорыв!.. Я метался между солдатами, но что я мог сделать?.. Они были пьяные от крови. Хуже, чем дикари… На моих глазах… штыками… беременную женщину… детей… раненых… И это — европейцы… британцы… — Он поднял голову. В глазах Гримшоу блестели слезы. — Думаете, я смогу забыть… До своего последнего часа буду помнить, как убегал от нас маорийский мальчик… вниз по склону… падал… оглядывался… И как лейтенант смеялся и целился в него… И в конце концов — попал… О мерзость!..

Схватив бутылку, Гримшоу выплеснул себе остатки рома и жадно прильнул к стакану. Тягучая струйка скользнула по подбородку и закапала на скатерть, расплываясь желтым пятном.

Все подавленно молчали. Опустив стакан на стол, Гримшоу оцепенело уставился на пустую бутылку. Затем, будто отгоняя навязчивую мысль, поморщился и поднял глаза на Эдвуда.

— Скажите, господин ученый, — произнес он негромко и почти спокойно, хотя по лицу его было видно, с каким трудом ему дается сейчас каждое слово. — Зачем это нужно? Зачем вашей дорогой матери-природе понадобилось, чтобы белые, черные, желтые уничтожали друг друга? Откуда эта взаимная ненависть, эта пропасть между расами?

Лицо Вильяма Эдвуда стало жестким. Запустив пятерню в бороду, он с оскорбительным пренебрежением смотрел в глаза Гримшоу. Генри почудилось, что молодой чиновник вот-вот не вынесет убийственного взгляда, взорвется, закричит, может быть, выхватит пистолет и выстрелит в ботаника.

Но ничего похожего не произошло. Земельный комиссар напряженно ждал ответа.

— Вы сказали: «Зачем это нужно?» — наконец проговорил Эдвуд, нажимая на слово «зачем». — А я бы повернул ваш вопрос так: кому это нужно? Английскому крестьянину незачем убивать маорийцев. Впрочем, негров и папуасов — тоже. И здешние аборигены, как вы сами знаете, не только не убивали, но и сами зазывали к себе в деревни европейцев. Значит, цвет кожи — не самое главное, уважаемый сэр!..

Гримшоу угрюмо молчал. «Ох, напрасно доктор откровенничает с ним», — с неудовольствием подумал Генри. Но Эдвуд, видимо под влиянием выпитого, забыл об осторожности и решил высказаться до конца.

— Так вот, господин комиссар, — продолжал ботаник, все больше горячась, — советую вам поискать иные причины вражды. По-вашему, сэр, выходит, что раса угнетает расу. А я вот узнаю, что земельные участки дорожают и что переселенцы идут на годы в кабалу к таким же белокожим, как они сами. Мелкие колонисты зубами скрипят от злости, что их так ловко надули. Нет уж, сэр…

— Довольно, мистер Эдвуд! — Гримшоу резко встал, пошатнулся, но, стиснув зубы, заставил себя держаться прямо. — Простите, уважаемый Бэрч, но я… покину вас. Мне… неприятно слушать этого… мистера путешественника. А вы, — он повернулся к ботанику и презрительно сощурился, — вы плохой англичанин, сэр!… Мне жаль этого бедного юношу, которого вы испортите, если…

Он не договорил. Выйдя из-за стола, коротко кивнул Бэрчу, затем — Генри и не быстрыми, но достаточно уверенными шагами двинулся через гостиную. У порога Гримшоу обернулся.

— Вы горько пожалеете о сказанном, Вильям Эдвуд, — с угрозой бросил он и, нажав на дверь плечом, вывалился в коридор.

— О господи! — всплеснул пухлыми ручками Бэрч и неодобрительно покачал головой. — Напрасно вы, сэр, нехорошо! Это же скандал… К чему?..

Ботаник, вслед за ним и Генри встали из-за стола.

— Простите, уважаемый Бэрч. Это была всего лишь дискуссия, — холодно сказал Эдвуд. — Не смеем больше утомлять вас. Спокойной ночи, мистер Бэрч!..

Стычка Эдвуда с Гримшоу расстроила Генри. Земельный комиссар из одного самолюбия постарается насолить доктору, так пренебрежительно отнесшемуся к его излияниям. Какого дьявола ввязался Эдвуд в этот щекотливый спор? Это все ром. В трезвом виде доктор не стал бы откровенничать с губернаторским чиновником. Правда, когда они вышли из гостиной в коридор, Вильям Эдвуд сказал ему: «Не робейте, дружок! Этого хлыща я нарочно взвинтил. Важно, чтобы вы думать привыкли…» Но поверить, что скандальный спор был начат специально ради него, Генри не мог. Эдвуд мог преспокойно высказаться перед ним и в отсутствие Гримшоу. Нет, одни только пьяные способны дразнить гусей, трезвому такое и в голову не может прийти. Ром виноват, ром…

Сон не шел, и Генри, беспокойно ворочаясь с боку на бок, использовал все известные ему способы, помогающие скорее уснуть. Но, начиная считать про себя, он всякий раз сбивался на первой же сотне, а вместо приятных, убаюкивающих картин, которые он заставлял себя воображать, в голову упорно лезли тревожные мысли о том, что может произойти, если отец не приедет ни завтра, ни послезавтра.

Размышляя о всякой всячине и браня себя за глупую манеру спать днем и глазеть в потолок ночью, Генри капитулировал: зажег свечу и, свесив ноги с кровати, принялся без особого интереса читать засаленную книжечку без начала и конца — единственное светское чтиво, которое нашлось в доме досточтимого Сэмюэля Бэрча. Книжка сначала показалась ему скучной, но постепенно Генри увлекся остроумным жизнеописанием пройдохи испанца и о сне уже не помышлял.

Дверь заскрипела, когда Генри принялся еще раз смаковать сценку встречи монаха с переодетым ловеласом. Все еще находясь во власти прочитанного, юноша зажал пальцем строчку и, продолжая улыбаться, рассеянно поднял голову.

Шелестнув страницами, книга мягко шлепнулась на пол. Генри вскочил.

В дверях стоял Гримшоу.

— Что случилось, сэр? — выдавил Генри.

Он видел, что земельный комиссар пьян — и теперь уже без намека на притворство. Лицо его было похоже на белую маску, оно ничего не выражало, глаза казались стеклянными. Опершись обеими руками о дверной косяк, Гримшоу смотрел на юношу.