Лукулл раскрыл цисту и, отбрасывая на стол золотые фибулы и браслеты, достал перстень. Медленно поворачивая его, он всматривался в каждую черточку на гемме. В памяти вставал образ Суллы, победителя Митридата. Теперь, когда вспоминают его имя, говорят о проскрипциях и казнях. Болтуны с ростр толкуют о мрачном и кровожадном тиране. Выдумали басню о гневе Аполлона, наславшего чудовищную болезнь за ограбление дельфийского храма. Забыли о том, что Сулла спас Италию от мятежей и раздоров, вернул сенату достоинство, рабам страх. Он был веселым и находчивым собеседником, человеком отчаянной смелости. Правда, в его поведении всегда ощущалось что-то загадочное. Верил ли он в свое счастье или создал легенду о нем, чтобы обмануть других. Этот перстень, отнятый у мятежника Аристиона, он считал своим талисманом и не захотел вернуть его Митридату. За несколько дней до кончины он призвал Лукулла к себе в ванную комнату (он не выходил из воды, чтобы унять нестерпимый зуд) и снял перстень со среднего пальца. Почему он призвал не Мурену, успешно воевавшего с Митридатом и мечтавшего о новой схватке с ним, не Помпея, которого он сам незаслуженно провозгласил Великим, а его, Лукулла? Было ли это случайным капризом или завещанием войны?

Сулла должен был понимать, что Митридат не удержится в границах Понта. Люди такого рода отравлены честолюбием и рвутся в бой, не соразмеряя своих сил. Уже старик, он думает о войне, заключает союзы, строит флот. Раньше ему помогали эллины, теперь римляне. Говорят, что Серторий принял царское золото и отправил в Синопу своего друга Марка Магия. Это опытный и талантливый начальник, не чета Котте, вообразившему себя властелином Вифинии. Захватив золото Никомеда, он унаследовал его спесь. Пример Мания Аквилия ничему его не научил.

Сзади послышались легкие шаги. В таблин вступила Клодия. В утреннем свете она казалась еще более привлекательной.

Вчера он высказал ей все, что накопилось у него на душе. Это были резкие и горькие слова. Он уличал ее во лжи, напоминал о ее былых прегрешениях. Казалось, разговор будет последним, и самолюбивая римлянка навсегда покинет этот дом. Но этого не случилось.

– Я узнала, – произнесла Клодия низким грудным голосом, – что жестокий Митридат похищает моего Лукулла. Тиренские трубы зовут его в поход. Но Клодия займет место среди воинов. Она пойдет за Лукуллом к Гирканскому морю, обучится скакать на коне, стрелять из лука.

Она откинула назад руку, словно натягивая невидимую тетиву. Упала стола, обнажив мраморную белизну плеч. Клодия – амазонка! Сам Митридат, этот ценитель женской красоты, захотел бы скрестить с ней оружие.

– Римляне не берут на войну жен, – сказал Лукулл.

В его голосе не было суровости. Сцена примирения была разыграна Клодией так очаровательно, что ей можно было простить притворство.

– Римляне оставляют жен на попечение пенатов, хранителей домашнего очага. И когда возвращаются, усталые и иссеченные шрамами, они застают жен за прялкой, а не с кифарами в руках, в окружении рабынь, а не поклонников.

Лениво потянувшись, Клодия положила на плечи Лукулла обо руки. От нее исходил густой запах кинамона. Это был дух царских покоев, дразнящий и дурманящий запах Азии, побежденной на полях сражений, но ставшей победительницей в домах сенаторов и консулов. Это была роскошь частной жизни, против которой боролся старик Катон на словах, содействуя ее торжеству на деле. Она пришла из заморских стран вместе с трофеями завоевательных походов и толпами чужеземных рабов. Это они, ловкие и лукавые эллины, пышнокудрые сирийцы, коварные египтяне, обучили Порций и Лукреций искусству высоких причесок и соблазнительных поз, пляскам, игре на кифаре, притворству.

– Ты оставляешь меня на попечение пенатов. Но кому я поручу тебя? Кто будет охранять тебя от вражеских стрел, от суровой непогоды? Кто поможет тебе преодолевать горы и бурные потоки? Я решила: с тобою пойдет Клодий. Он будет твоим телохранителем.

– Клодий? Телохранителем? Пусть он лучше стережет мое доброе имя здесь и не знакомит свою сестру со всякими бездельниками.

Клодия топнула ножкой. Ее личико покраснело.

– Валерий не бездельник, а великий поэт. А брат мой давно мечтает о ратных подвигах. Еще ребенком он слышал о тебе и твоем плавании в Египет. И когда ты посещал дом моего отца, он был твоим первым ходатаем.

– Хорошо! – молвил Лукулл, смягчившись. Ему было приятно, что равнодушная к делам Марса Клодия помнит об этом эпизоде. – Я возьму с собой твоего братца. Только пусть он не думает, что я его допущу в свой шатер. Пусть он подышит дымом солдатских костров, натрет мозоли. Тогда я сделаю его легатом.

Клодия обняла Лукулла.

– Я знала, что ты мне не откажешь. Благодарная Клодия клянется хранить тебе верность, как Пенелопа.

Она выбросила жестом легионера тонкую холеную руку. Блеснули ярко накрашенные ногти.

Лукулл расхохотался:

– А уроки твоего веронца? Ты думаешь, я их забыл?

Говорит она, что любит

Одного меня на свете,

И клянется: «Сам Юпитер

В этом будет мне свидетель!»

То, в чем женщина любая

Брату нашему клянется,

Написать в воде текучей

Или в воздухе придется.

К счастью, моя Клодия, – продолжил он после паузы, – я не удаляюсь, как Одиссей, на двадцать лет. Не позднее, чем через год, я проведу по Священной дороге самого враждебного и ненавистного из царей.

Клодия захлопала в ладоши.

– Как интересно! Я буду супругой триумфатора.

…На равнине у Брундизия происходили последние приготовления войска. Солдаты отрабатывали отражение атаки боевых колесниц. Это упражнение было новым и сложным, поэтому им руководил Лициний Мурена. Лукулл доверил ему обучение воинов, так как знал, что Мурена начал службу в легионе, которым командовал его отец, легат Суллы. Лагерь был для него родным домом. В свои тридцать шесть лет он уже имел пять наград за взятие городов.

– Раз! – кричал Мурена.

И солдаты отвели копье назад.

– Два!

Они выбросили его вправо.

– Три!

Копья задергались. Послышался смех.

Мурена обернулся в гневе и растерянности. Он увидел юношу, одетого и причесанного столь тщательно, словно он только что вышел из терм. Казалось, он пришел не в лагерь, а на прогулку или на свидание.

– Что тебе здесь надо, бездельник? – закричал Мурена.

– Меня прислал Лукулл, – молвил юноша, одергивая тогу. – Он сказал: «Направляйся к Мурене, пусть он проведет тебя сквозь копья!»

Солдаты затряслись от хохота. Этот желторотый птенец не знает, что пройти сквозь копья означает наказание палками.

Юноша покраснел. На глазах его выступили слезы. Он скинул тогу и остался в короткой тунике. Тело было крепким и загорелым.

– Что вы смеетесь, мужланы! – выкрикнул он, поднимая с земли чье-то копье.

Не торопясь, он отвел руку назад и с силой метнул его в тонкий столб, украшенный легионным орлом.

Копье впилось в центр столба и задрожало. Из уст воинов вырвался удивленный вздох. Этот юнец превратил в мишень лагерную святыню! Но какая меткость!

И в этот момент из-за оливковой рощицы, отделявшей лагерь от виллы какого-то сенатора, показался всадник на взмыленном коне. В том, с какой стремительностью он приближался, чувствовалось, что произошло что-то, сулящее перемены.

Выхватив из рук всадника свиток, Мурена пробежал его глазами. И через мгновение все поле огласил крик: «На корабли!» Его подхватили сотни ликующих голосов. Наконец-то наступило время, когда вместо утомительного учения можно попробовать свои силы в схватке с неприятелем, увидеть неведомые страны и города. Солдаты выбивали колья палаток, сворачивали парусину, сносили к преторию оружие и военные значки. Слышалось ржание коней, выводимых из стойл, кричали мулы.

– Что же ты стоишь, Клодий! – сказал Мурена, положив руку на плечо юноши.

– Откуда ты знаешь мое имя?

– Я знаком с твоей сестрой. Но об этом потом. За работу!