И, боже мой, я стал любить ее еще больше.

У Маломара был тяжелый день и потом еще встреча с Моузесом Уортбергом и Джеффом Уэгоном. Он бился за фильм, его с Мерлином детище. Уортбергу и Уэгону сценарий не понравился сразу же, как только он показал им самый первый вариант фильма. И они стали постоянно повторять ему свое «ф». Они хотели превратить фильм в обычный дешевый боевик, дать в нем больше движения, загрубить характеры. Маломар твердо стоял на своем.

— Сценарий хорош, — говорил он. — И потом не забывайте, что это только первый вариант.

Уортберг сказал:

— Можешь не говорить этого нам, мы ведь знаем. Исходя из этого, мы и судим.

Маломар холодно заметил:

— Вы знаете, что я всегда высоко ценил ваши мнения и очень тщательно их обдумываю. Но все, что вы до сих пор говорили, удивляет меня. Ведь все это совершенно не имеет отношения к фильму, все это совсем не по адресу.

Уэгон примирительно заявил со своей очаровательной улыбкой на лице:

— Маломар, вы знаете, что мы верим в вас. Именно поэтому мы подписали контракт, как вы его подготовили. Черт возьми, фильм полностью в ваших руках. Но нам нужно подкреплять наше суждение рекламой. Мы позволили вам потратить на миллион долларов больше, чем предполагалось по нашему бюджету. Это, я полагаю, дает нам моральное право на высказывание своего мнения по окончательному оформлению этой картины, как она будет выглядеть.

Маломар сказал:

— Это был заниженный бюджет с самого начала. Мы все знали и знаем это и мы все согласились с ним.

Уортберг сказал:

— Вы знаете, что во всех наших контрактах предусмотрено, что если вы выходите за рамки бюджета, то начинаете терять ваши пункты в самом фильме. Вы хотите взять на себя этот риск?

— О, боже, — сказал Маломар. — Я не могу поверить в то, что если фильм принесет много денег, то вы, ребята, будете вспоминать это условие.

Уортберг хитро ухмыльнулся.

— Мы можем вспомнить, а можем не вспомнить об этом условии. Но вы можете подпасть под него, если будете настаивать на своем варианте фильма.

Маломар пожал плечами.

— Я беру на себя этот риск, — сказал он. — И если у вас, ребята, все, то я пошел в монтажную.

Когда он вышел из телерадиоцентра, чтобы его отвезли на киностудию, Маломар почувствовал себя совершенно обессиленным. Он подумал, не поехать ли ему домой и немного вздремнуть, но у него было слишком много работы. Он хотел поработать хотя бы еще часов пять. Он почувствовал, как легкое покалывание в груди начинается опять. «Эти мерзавцы все-таки доконают меня» — подумал он. И он вдруг понял, что с того времени, как с ним случился инфаркт, Уортберг и Уэгон стали меньше бояться его, стали больше с ним спорить, стали больше докучать ему своими напоминаниями о расходах. Может эти мерзавцы действительно пытаются убить его?

Он вздохнул. Ему ужасно надоело иметь дело с этими отвратительными типами, да и с этим Мерлином, который вечно раздражается проклятиями в адрес постановщиков и Голливуда, говорит, что все они ничего не понимают в искусстве. А он, Маломар, рискует своей жизнью ради спасения мерлиновского варианта картины. У него было большое желание вызвать Мерлина л выгнать его на арену с Уортбергом и Уэгоном, биться с ними, но он знал, что Мерлин сразу же убежит с арены и бросит заниматься фильмом. Мерлин не верил в их дело так, как верил он, Маломар, и у него не было его, Маломара, любви к кино и к тому, что оно может.

Ну да ладно, черт с ними, подумал Маломар. Он сделает картину по-своему и она будет хороша, и Мерлин будет счастлив, а когда фильм принесет деньги, то в студии будут очень довольны и, если попытаются отнять у него его долю из-за перерасхода бюджета, то он организует свою компанию где-нибудь в другом месте, чтобы ставить фильмы, как хочет.

Когда лимузин остановился, Маломар ощутил подъем настроения, который он ощущал всегда, — то приподнятое настроение артиста, который направляется на работу, зная, что создаст нечто прекрасное.

Он работал со своими режиссерами почти семь часов, и когда машина подвезла его к дому, была почти полночь. Он так устал, что сразу же лег спать. Он чуть ли не стонал от утомления. В груди у него опять начинались боли, потом перекинулись на спину, но через несколько минут начались снова, и он старался тихо лежать, пытаясь заснуть. Он был доволен. У него был удачный день, он хорошо поработал. Он отбил атаку этих мошенников и делал фильм кадр за кадром.

Маломар любил сидеть в монтажной со своими режиссерами и постановщиком. Он любил сидеть в темноте и решать, что должны и чего не должны эти крошечные мелькающие изображения крошечных кадров на пленке, и, как божество, он как бы вкладывал в них их души. Если они были «хорошими», он делал их прекрасными и физически, говоря режиссеру, как смонтировать неприкрашенный кадр так, чтобы нос был не слишком костлявым, а рот не слишком выразительным. Он мог сделать глаза героини прекрасными лучшим освещением в кадре, а ее жесты более грациозными и трогательными. Добро он не заставлял впадать в отчаяние и не обрекал на поражение. Он был милосерден к нему.

В то же время он был очень придирчив к воплощению зла, к злодеям. Тот ли у них цвет галстука, тот ли покрой пиджака, которые нужны, чтобы как можно лучше подчеркнуть и выразить их злодейскую суть? Не улыбаются ли они так, что внушают доверие? Не слишком ли приличны черты их лиц? Такие кадры он приказывал вырезать на монтажной машине. Большей частью он отказывался позволять им быть скучными и надоедливыми. Злодей должен быть интересным. В своей монтажной Маломар внимательно следил за каждым пером, выпадающим из хвоста воробья. Тот мир, который он создавал, должен жить по логике разума, и когда он заканчивал создавать этот особый мир, вы обычно были рады увидеть, что такой мир существует.

Маломар создал сотни таких миров. Они всегда жили в его мозгу, подобно, пожалуй, даже тем бесчисленным галактикам, созданным Богом, которые должны были существовать в Его мозгу. Искусство, которым владел Маломар, удивляло даже его самого. Но все изменялось, когда он выходил из затемненной монтажной и погружался в мир, созданный Богом, но который был совершенно бессмыслен.

Маломар перенес три инфаркта за последние несколько лет. От перегрузки в работе, говорил врач. Но Маломар всегда чувствовал, что Бог заглядывает в монтажную, присутствует там. Он, Маломар, последний из людей, у которых будут случаться инфаркты. Кто же будет следить за всеми этими мирами, которые нужно создавать? Он и о себе заботился также хорошо. Ел очень умеренно и регулярно. Занимался спортом. Пил мало. Регулярно занимался блудом, но не чрезмерно. Никогда не употреблял наркотики. Он был еще молод, красив, выглядел, как герой. И он старался вести себя хорошо, насколько это было возможно в том мире, за которым наблюдал Бог. В монтажной Маломара такой человек, как Маломар, никогда не умрет от инфаркта. Редактор будет вырезать кадры, постановщик требовать переделки сценария. Он будет командовать режиссерами и всеми актерами, чтобы спасти свое творение. Такому человеку не должно быть позволено погибнуть.

Но Маломар не мог вырезать свою боль в груди. И часто вечером, очень поздно ночью, в своем огромном доме, он глотал сердечные таблетки. А потом лежал в постели, застыв от страха. И уж когда ему становилось хуже нельзя, вызывал своего личного врача. Тот приходил и сидел с ним всю ночь, осматривал, успокаивал, брал его руку и держал, пока не кончался приступ и Маломару легчало. Врач никогда не отказывал ему, потому что Маломар писал сценарий, обеспечивая жизнь врачу. Маломар сделал его вхожим к прекрасным актрисам, так что тот мог делаться их врачом, а иногда и более, чем врачом. Когда Маломар прежде, в те дни, когда с ним еще не случился его первый инфаркт, мог позволить себе более интенсивную жизнь в любви, когда его огромный дом до позднего вечера, а то и ночи напролет заполняли его гости, кинозвезды и манекенщицы, врач был его сотрапезником, и они вместе проводили отбор лучших из лучших женщин, приготовившихся к этому вечеру.