Весной теплые солнечные лучи заставляли огромную массу ледника отдавать больше влаги, чем поглощать. И именно в этот период года дождь шел не только на леднике, но и на жаждущей воды окружающей его плодородной земле. Лето в ледниковый период могло быть жарким, но оно было коротким, а рост растений после долгой и влажной первобытной весны был взрывоподобным и изобильным.

Животные ледникового периода тучнели и росли также весной, когда свежая зелень изобиловала богатыми и питательными веществами, в которых они как раз нуждались в это время. Так заложено природой, что весной, будь она влажной или засушливой, у животных начинают расти кости, бивни и рога, происходит линька. Поскольку весна начиналась рано и длилась долго, то и у животных долгий период роста приводил к увеличению их размеров.

В течение длинной весны все животные пользовались растительным зеленым изобилием на равных правах, но с окончанием сезона, в условиях жесткой конкуренции, борьбы за выживание им приходилось яростно сражаться уже за менее питательные и менее усвояемые травы и растения. Эта конкуренция выражалась не в мелких стычках из-за того, кто будет есть первым или есть больше, или в охране территорий. Стадные животные равнин не ограничивались одной территорией. Мигрируя на большие расстояния, они были высокосоциальными, ища компанию себе подобных и деля пастбища с другими животными, привыкшими к открытым степным просторам.

Но когда случалось, что несколько видов животных поедали один и тот же корм и имели схожие привычки, то преимущество получал непременно только один вид. Другие находили себе новую нишу, использовали другую пишу, мигрировали на новые территории или же вымирали. Различные виды травоядных не конкурировали между собой в добывании одной и той же пищи.

Сражения всегда происходили между самцами одного и того же вида, как правило, во время течки у самок, когда часто демонстрации особенно больших рогов или бивней было достаточно, чтобы установить главенство и право на размножение (таковы были генетические причины великолепных украшений, рост которым дала весна).

Но как только кончалось весеннее пресыщение, жизнь часто меняющих места обитателей степей входила в установленное русло, и начиналось совсем не легкое существование. Летом им нужно было сохранить то, что они получили весной, и пополнить запасы жира, чтобы встретить более жестокое время года. Осенью у некоторых животных начиналась течка, а некоторые начинали наращивать шерсть или принимали другие защитные меры. Но самым тяжелым сезоном года была зима. Зимой им нужно было просто выжить.

Зима определяла возможности земли и решала, кому выжить, а кому умереть. Зимой было тяжело самцам с большими и тяжелыми украшениями, которые надо было сохранить или вырастить заново. Зимой тяжело приходилось и самкам, которые были меньше по размеру, потому что им надо было кормить не только самих себя, но и отпрысков, которые развивались внутри их или бегали рядом. Но особенно тяжело зима доставалась молодняку, у которого не было запасов, как у взрослых, и которые уже потратили на рост то, что им дала весна. Если им удавалось уцелеть в первый год, то возможность выжить становилась более вероятной.

На сухих холодных травяных равнинах возле ледников кормилось и сохранялось большое количество разнообразных животных, потому что вид кормов одних животных и привычные места обитания плавно входили в промежутки среды обитания других. Даже у хищников была излюбленная добыча. Но изобретательные и созидательные новые виды, те, которые не могли полностью воспринять окружающее, изменяли это окружающее на пользу себе.

Эйла была странно спокойной, когда они остановились на отдых возле очередного бурлящего горного потока, чтобы доесть оленину и свежую зелень из утренних запасов.

— Уже не очень далеко. Тонолан и я останавливались здесь поблизости, когда отправлялись в путь.

— Дух захватывает! — сказала она, но лишь частица ее изумлялась захватывающему дух виду.

— Почему ты такая молчаливая, Эйла?

— Я думала о твоих родственниках и начала как-то по-настоящему понимать, что у меня нет родных.

— Они у тебя есть! А как же Мамутои? Разве Эйла не из племени Мамутои?

— Это не то же самое. Мне не хватает их, и я всегда буду их любить, но было не так уж трудно покинуть их. Гораздо труднее далось расставание с Дарком. — В ее глазах появилась боль.

— Эйла, знаю, что это, должно быть, больно — расстаться с сыном. — Он обнял ее. — Его уже не вернешь, но Великая Мать, возможно, позволит тебе иметь еще детей… когда-нибудь… Может быть, детей моего духа. Казалось, она не слышит его.

— Они говорили, что Дарк — урод, но это было не так. Он был человек Клана и в то же время мой. Он был частью того и другого. Они ведь не считали, что я — уродина. Просто безобразная… я была выше любого мужчины в Клане… большая и безобразная.

— Эйла, ты не большая и не безобразная. Ты прекрасна, и помни: мои родные — твои родные.

Она посмотрела на него:

— Пока не появился ты, у меня никого не было. А сейчас есть ты, которого я люблю, и, возможно, когда-нибудь родится ребенок от тебя. И я буду счастлива тогда. — Она улыбнулась.

Ее улыбка слегка успокоила его, и тем более стало легче на душе, когда она упомянула о ребенке. Он посмотрел на солнце.

— Мы не успеем добраться сегодня до Пещеры Даланара, если не поторопимся. Идем, Эйла. Лошадям нужна хорошая встряска. Мы поскачем прямо через поле, потому что я не выдержу еще ночь в шатре, когда мы так близко.

Из леса выскочил Волк, полный игривости и энергии. Он прыгнул и, положив лапы на ее плечи, лизнул в лицо. Она обняла его и подумала, что это ее семья: великолепный волк, верная и терпеливая кобыла, резвый жеребец и прекрасный заботливый мужчина, с родными которого она вскоре познакомится.

Она молчала, пока они собирались, а затем вдруг стала вынимать вещи из разных свертков.

— Джондалар, я собираюсь искупаться и надеть чистую тунику и штаны. — Она сняла кожаную тунику, которая была на ней.

— Почему бы тебе не подождать, пока мы доберемся? Ты замерзнешь, Эйла. Эта река, по-моему, вытекает прямо из ледника.

— Мне все равно. Я не хочу, чтобы твои родные увидели меня грязной и измотанной после Путешествия.

Они подъехали к реке с зеленоватой от льдинок водой, русло было достаточно полноводным, хотя паводок позднее мог достичь более высокого уровня. Свернув на восток, они ехали вверх по течению реки до тех пор, пока не нашли, где перейти вброд. Затем путники стали подниматься на юго-восток. Уже под вечер они добрались до пологого склона, кончающегося возле скальной стены, в которой под выступом виднелся вход в пещеру.

Спиной к ним среди обломков и целых кусков кремня на земле сидела молодая женщина. Она держала пробойник — деревянную заостренную палочку, поставив ее на плиту из серого камня, и готовилась ударить по ней тяжелым костяным молотком. Она так увлеклась своей работой, что не заметила, как Джондалар тихо подобрался к ней.

— Учись, учись постоянно, Джоплайя. Когда-нибудь станешь таким же хорошим мастером, как и я, — улыбаясь, сказал он.

Удар молотка пришелся мимо и раздробил будущее острие. Она крутнулась волчком, не сходя с места, и лицо ее выразило глубочайшее неверие в то, что видели ее глаза.

— Джондалар! О Джондалар! Неужели это ты? — закричала она, бросаясь в его объятия. Обняв, он поднял ее и стал кружиться. Она прижалась к нему, боясь, чтобы он тут же не исчез. — Мама! Даланар! Джондалар вернулся! Джондалар здесь!

Из пещеры выбежали люди, и высокий, похожий на Джондалара пожилой человек поспешил к ним. Он и Джондалар крепко обнялись, затем, отступив на шаг, посмотрели друг на друга и снова обнялись.

Эйла, держа поводья и дав команду Волку, чтобы тот держался рядом, наблюдала за этой сценой.

— Итак, ты вернулся! Тебя так долго не было! Я уж и не верил, что ты вернешься! — воскликнул мужчина.