— Я решила пройти дальше по тропе, чтобы узнать, что там. Затем я обнаружила нужные растения. Эта местность очень похожа на ту, где я выросла. Некоторых трав я не видела с тех пор, как ушла из Клана.

— Да что же такого полезного в этих травах, что ты должна была их собрать именно сейчас? Для чего используется это? — Он указал на «золотую нить».

Эйла понимала, почему он говорит таким сердитым тоном, понимала, что он беспокоился за нее, но вопрос застал ее врасплох.

— Это… против укусов, — растерянно ответила она. Это звучало неубедительно, ответ, хоть и правдивый, не был полным.

Эйлу воспитывали в обычаях Клана, а женщины Клана не смели уклониться от ответа на прямой вопрос, особенно когда спрашивали мужчины. Даже Иза не смогла бы ничего утаить, но ей и не пришлось бы это делать, поскольку ни один мужчина в Клане не стал бы спрашивать целительницу о травах и их употреблении.

В случае надобности она могла использовать это средство, но Иза говорила ей, что опасно, если люди, особенно мужчины, поймут, что она знает, как победить сильнейшего из духов, то есть уберечься от беременности. Такие секреты могли знать только целительницы.

Внезапно Эйла подумала, что если это могло противостоять Великой Матери, то не были ли чудесные лекарства Изы сильнее, чем Она? Разве может быть такое? Но если Она создала все растения — значит, Она сделала это специально, с какой-то целью? Она, должно быть, позволяет это использовать, когда женщина находится в опасности или в трудном положении. Но почему никто из женщин не знал об этом растении? Хотя, может быть, оно было им известно, поскольку росло рядом. Надо бы спросить у женщин Шарамудои, но что они скажут ей? Если они не знают, то как можно расспрашивать, не рассказав им об этом растении? Вопросы были, но не было ответов.

— Почему тебе понадобились травы против укусов именно сейчас?

— Я вовсе не желала, чтобы ты тревожился за меня. — Эйла улыбнулась. — В этих местах я чувствую себя как дома, и мне хотелось получше рассмотреть все.

Неожиданно Джондалар тоже улыбнулся:

— И ты позавтракала черной смородиной, не так ли? Вот что тебя задержало. Я не знаю никого, кто любил бы черную смородину, как ты.

Он заметил ее замешательство, но, догадавшись, почему ей так не хотелось рассказывать о причине задержки, невольно обрадовался.

— Да, я поела ягод. Может быть, сходим туда еще раз и наберем. Они такие спелые и сладкие. Но я искала и кое-что другое.

— У меня такое чувство, что мы съедим всю черную смородину в округе, — сказал он, целуя ее измазанные смородиновым соком губы.

Ему стало легче на душе оттого, что с Эйлой все в порядке и так ловко удалось выведать ее пристрастие к сладким ягодам. Она лишь улыбалась, подтверждая справедливость его догадки. Да, она любила черную смородину, но больше всего она любила его. Ее вдруг ошеломило чувство тепла и любви к нему, захотелось остаться с ним наедине, прикасаться к нему, обнимать, давать ему Наслаждение, и чтобы он дарил ей Наслаждение так, как умел только он. Ее взгляд лучился любовью, и он ответил ей таким же взглядом своих синих глаз. Ей пришлось отвернуться, чтобы успокоиться.

— Как Рошарио? — спросила она. — Еще не проснулась?

— Проснулась и говорит, что хочет есть. Пришла Каролио с пристани, она что-то готовит для нас, но мы решили подождать тебя.

— Пойду проведаю ее, а затем искупаюсь.

Она уже приближалась к дому, когда навстречу ей вышел Доландо, следом выскочил Волк, бросился к ней и, положив лапы на ее плечи, лизнул в лицо.

— Волк, отпусти! В руках у меня целая охапка трав.

— Кажется, он рад тебя видеть, — сказал Доландо. — Я тоже рад. Рошарио нуждается в тебе.

Он явно хотел, чтобы она продолжала лечить его подругу, несмотря на вчерашние угрозы.

— Тебе что-нибудь нужно? Что я могу сделать для тебя? — спросил он, заметив, что она принесла много трав.

— Я хотела бы высушить все это, и мне нужна вешалка. Ее нетрудно сделать, но мне потребуются дерево, сухожилия и ремни для подвешивания.

— У меня есть кое-что получше. Шамуд тоже лечил высушенными травами, и я знаю, где находятся его приспособления. Можешь воспользоваться ими.

— Великолепно, Доландо.

Он кивнул и ушел куда-то. Увидев Рошарио, сидевшую на кровати, Эйла улыбнулась. Положив травы, она подошла к женщине.

— Не знала, что Волк вернется сюда, — сказала Эйла. — Надеюсь, он не побеспокоил тебя?

— Нет. Он меня охранял. Едва войдя, сразу подошел ко мне. Я погладила его. Тогда он отошел в этот угол и лег, все время следя за входом. Этот угол теперь его место.

— Ты хорошо спала? — устраивая Рошарио поудобнее, спросила Эйла.

— Это была самая лучшая ночь с тех пор, как я сломала руку. Особенно после того, как мы с Доландо как следует наговорились. — Она посмотрела на высокую светловолосую незнакомку. Джондалар привел ее совсем недавно, и она так много изменила в их жизни за столь короткое время. — Он, совсем не подумав, наговорил вчера тебе обидных слов, он просто растерялся. Долгие годы он переживал смерть Доралдо, так и не смог смириться с ней. Он не знал всех обстоятельств до вчерашнего вечера. Сейчас он пытается выжечь в себе многолетнюю ненависть к тем, кого он считал грязными животными, и ко всему, что с этим связано, включая тебя.

— А как ты? Он ведь был твоим сыном.

— Я тоже ненавидела их, но мы взяли Джетамио, когда умерла ее мать. Она, конечно, не могла заменить сына, но ее болезнь требовала такой заботы и ухода, что у меня не было сил все время скорбеть о его смерти. Как только я почувствовала, что она стала моей дочерью, то начала реже вспоминать сына. Доландо тоже полюбил Джетамио, но мальчики, особенно родившиеся в собственном доме, имеют особое значение для мужчин. Он не мог забыть смерть Доралдо, так как вырастил его. — В глазах Рошарио сверкнули слезы. — А теперь умерла и Джетамио. Я боялась брать к себе Дарво, опасаясь, что и он умрет молодым.

— Это нелегко — потерять сына или дочь.

Рошарио увидела, как гримаса боли скользнула по лицу молодой женщины, она встала и, подойдя к костру, начала готовить снадобья, которые вскоре и принесла в деревянных чашках. Рошарио никогда не видела таких. У Шарамудои инструменты, утварь и посуда обычно украшались орнаментом, резным или расписным, иногда применялись оба способа одновременно, как у Шамуда. Чашки же Эйлы, очень тонко сделанные, хорошей формы, прекрасно отшлифованные, были совершенно гладкими, свободными от украшений.

— Сейчас болит? — спросила Эйла, помогая Рошарио лечь.

— Немного, но гораздо меньше, чем прежде. Эйла стала снимать повязку.

— Думаю, что опухоль стала меньше, — сказала она, рассматривая руку. — Это хороший признак. Я наложу шину на случай, если ты захочешь встать, а вечером опять смажу. Когда опухоль спадет, я сделаю повязку из березовой коры, которую ты будешь носить, пока кость не срастется, по крайней мере полтора полнолуния, — говорила Эйла, снимая влажную повязку из кожи косули и рассматривая синяк, появившийся после вчерашних ее манипуляций.

— Березовую кору?

— Если ее размочить в горячей воде, она становится мягкой и легко принимает любую форму. Когда же она высохнет, то будет так держать кость, что она срастется прямо, даже если ты будешь ходить и двигать рукой.

— Ты хочешь сказать, что я встану и смогу что-то делать? — радостно улыбаясь, спросила Рошарио.

— Пока в твоем распоряжении будет одна рука, но почему тебе не стоять на двух ногах? Ты ведь лежала из-за боли.

— Это так.

— Прежде чем я наложу повязку, хочу, чтобы ты пошевелила пальцами. Это может быть больно.

Эйла старалась не выказывать тревоги. Если что-то будет мешать Рошарио двигать пальцами, то это означало бы, что из-за внутренних повреждений возможности руки будут ограниченными. Обе внимательно смотрели на кисть руки и облегченно вздохнули, когда Рошарио согнула средний палец, а затем и остальные.

— Это хорошо, — сказала Эйла. — Теперь сожми в кулак. Больно?