Не вина этого человека, что викинги сделали из него хеймнара. И он оставил при себе его мать, не вышвырнул ее на улицу, хотя имел на это право.

А потом он вынужден был наблюдать, как сын его до полусмерти истязает его дочь. Медленно, так, чтобы Вульфгар мог проследить за всеми его движениями, Шеф вынул из кармана одолженный серебряный амулет, подышал на него, потер ладонью поверхность. И возложил Вульфгару на грудь.

То был молот Тора.

Затем оба молча выскользнули из шатра в кромешную тьму и зашагали туда, где скрежетали и позвякивали лопаты. Вдруг Шеф понял, что не посчитался с одним важным обстоятельством. Надо было задуматься об этом раньше. Ведь с ним дама благородного звания и воспитания, выросшая в уюте и достатке… И тем не менее существует один-единственный способ вытащить ее отсюда. Квикка с друзьями могут за себя не бояться: их постыдное занятие, а также самый их рост и походка, безошибочно выдающие их рабскую принадлежность, станут для них надежным пропуском. Сам он может подобрать копье и щит, пойти впереди тачки, громко жалуясь на то, что по прихоти воевод ему, знатному тану, приходится сопровождать тачку с дерьмом, чтобы только заставить рабов не слоняться без дела. Но вот как быть с Годи-вой… Ей придется залезть в тачку. И лежать рядом с трупом под слоем испражнений.

Но только он набрался решимости объяснить ей создавшееся положение, извиняться, убеждать в том, что другого выхода нет, как Годива шагнула и остановилась рядом с тачкой.

— Снимай-ка крышку, — приказала она Квикке. Ухватившись за обвешанный нечистотами край телеги, она прыгнула в темное зловонное месиво.

— А теперь двигай, — донесся ее глухой голос. — После двора короля Бургреда мне здесь совсем неплохо дышится.

Раздался невообразимый скрежет, и тачка медленно подалась вперед. Шеф шагал рядом, держа копье наперевес.

Шеф оценил выражение лиц поджидавших его друзей. Кроме презрения и злобы, других чувств на них написано не было.

— Решил расслабиться? — спросил его Альфред.

— Надеюсь, она хотя бы того стоила… — пробормотал Бранд, изумленно поглядывая на сутулую, потасканную девицу в крестьянском платье, которая, сидя в раскорячку на своем пони, показалась из-за спины Шефа.

— Такое поведение недостойно военачальника, — заявил Торвин. — В самый грозный миг — между двух врагов — оставить армию и ускакать неизвестно куда, чтобы устроить свои делишки! Понимаю, ты к нам и заявился тогда, чтобы спасти эту девушку. Но неужели нельзя было выбрать для этого другое время… Она могла бы подождать.

— Она и так ждала очень долго, — отрезал Шеф. Он одним прыжком соскочил с лошади, слегка морщась от боли в бедрах. Опять пришлось провести в седле целые сутки. Утешало одно: даже если Бургред бросится в погоню сломя голову, подгоняемый бешенством Вульфгара и епископов, раньше чем через два дня мерсийскому королю сюда не добраться.

Шеф повернулся к Квикке и его товарищам.

— Ступайте сейчас к себе, — сказал он. — И запомните: нами будут гордиться наши потомки. Когда придет время, вы поймете, что мы совершили подвиг…

Когда же помощники, включая Ханда, удалились, он вновь осмотрел членов своего Совета.

— Итак, теперь нам известно, где стоит Бургред. Для него это два дня пути, хотя подозреваю, что он постарается не затягивать сборы. Наши границы, по моим подсчетам, он пересечет на вторую ночь после этой… А как поживает Ивар?

— Скверные известия, — отозвался Бранд. — Два дня назад он с сорока судами подошел к устью Уза… Я, понятно, имею в виду норфолкский Уз, а не йоркширский. Напал на Линн, стены порушил в два счета, а потом сровнял городишко с землей. Людей, как всегда, не осталось, поэтому рассказать некому, что он там вытворял… Ясно только, что это его рук работа.

— Устье Уза… — пробормотал Шеф. — Но ведь это же в двадцати милях от нас. И Бургреду до нас — столько же.

Не ожидая распоряжений ярла, отец Бонифаций извлек огромную карту Норфолка, составленную по велению Шефа и обычно висящую в его главной приемной. Шеф наклонился над картой, пытаясь оценить положение.

— Первым делом… — начал он.

— Первым делом, — вдруг перебил его Бранд, — нам надо потолковать о том, можем ли мы и дальше считать тебя своим ярлом.

Шеф поднял голову и смерил того пронзительным взором. Два глаза против одного. Бранд вынужден был уступить.

— Ладно, ладно, — буркнул он. — Вижу, ты опять что-то замыслил. Может, и соблаговолишь когда поделиться с нами…

— Ну а пока, — вставил Альфред, — уж если ты ради дамы пошел на такие подвиги, было бы нелишне уделить ей еще минутку внимания, а не бросать ее стоять неприкаянной рядом с палаткой…

Шеф вновь увидал перед собой угрюмые лица друзей и перевел взгляд на Годиву. У той было мокрое от слез лицо.

«Да сколько можно нянчиться с вами, увещевать… — едва не завопил он. — Нет у меня времени убеждать каждого, что я буду любить его по гроб жизни! Мы все с вами — колесики в большой машине. Боюсь только, что когда вы об этом узнаете, то расхотите вращаться…»

— Это моя вина, — сказал он. — Прости меня, Годива. Стоило нам наконец доехать, как я успокоился и стал думать совсем о другом… Дай-ка я познакомлю тебя со своими друзьями.

Увенчанные драконами носы ладей бороздили теперь мелкие, заросшие илом воды Уза. Строем в кильватере по сорок они вошли в западные пределы земли Пути, погубить которую с их помощью и вознамерился Ивар. Мачты и убранные паруса хорошо просматривались из всех точек этой покрытой вечнозеленой травой и ровной, как блюдце, местности. На некоторых кораблях гребцы, чтобы занять себя, горланили песни, чего не происходило на ладье самого Ивара — там люди не нуждались ни в песне, ни в помощи запевалы. Где бы ни находился теперь Ивар Рагнарссон, он всегда внушал окружающим чувство тревоги и неуверенности, в чем не могли не признаться себе даже бывалые участники его походов, которые вслух готовы были бесконечно хвастать, будто нет человека, перед которым они бы робели.

Рулевые, свободная смена гребцов и трепещущие рабы Ивара, приставленные к его машинам, что размещены были на шести первых судах, давно уже показывали друг другу на перекинутый через Уз мост, под которым вскоре предстояло пройти ладьям. Впрочем, и мостом-то этот бревенчатый настил назвать было нельзя: так, место, где дорога должна была пересечь речку. Засады здесь не будет, дело ясное. Но матерые пираты потому и доживают до преклонных лет, что научились не искать себе лишних приключений. Даже Ивар, который был равнодушен к любым опасностям, когда они касались его одного, вынужден был считаться с заведенными среди этих людей правилами. Когда до мостков оставалось около одного фарлонга, роскошный воин, застывший на носу судна в алом плаще и ярко-зеленых шароварах, обернулся и издал резкий возглас.

Гребцы тут же застыли на мгновение, развернув лопасти, приподняли из воды весла и снова опустили их в воду. Пройдя еще несколько ярдов, ладья остановилась. Остальные суда выстроились вслед за первым в плотную цепочку. Повернувшись сначала к левому берегу, затем к правому, Ивар дважды взмахнул рукой. Движение флота легко просматривалось сквозь раскинувшиеся близ города заливные луга, и отряды верховых, повинуясь приказу, рысью направили своих коней к мосткам. А команды тем временем четкими, заученными движениями снимали мачты с кораблей.

Ни пущенной из засады стрелы, ни топота ног. И только когда отряды спешились и зашли на мостки с обоих берегов реки, они поняли, что их появления очень ждали. На самой середине мостков, оставленная так, чтобы нельзя было на нее не наткнуться, лежала деревянная коробка.

Дольгфинн, который командовал верховым дозором, поглядывал на коробку без всякого удовольствия. Тревожные предчувствия навевало одно ее положение на самой середине колеи. Определенно, подброшена она сюда умышленно, и тот, кто это сделал, прекрасно знал о пути следования эскадры Ивара. Внутри подобных вещиц всегда находишь какое-нибудь зловещее послание или издевательский вызов. Скажем, чья-нибудь отрезанная голова. И уж можно не сомневаться, что коробочку эту надлежало передать в руки Ивару. Не успел он это подумать, как тут же, вглядевшись, обнаружил на ее поверхности грубо намалеванный рисунок: высокий человек в алом плаще, зеленых штанах и серебряном шлеме. За себя Дольгфинн мог не бояться — он был доверенным лицом самого Сигурда Рагнарссона, посланным Змеиным Глазом для того, чтобы присматривать за помешанным родственничком, а если существовал на этом свете человек, мнение которого хоть что-то значило для Ивара, то это был его старший брат Сигурд. И все же Дольгфинн без всякого удовольствия представлял себе сцену передачи этого послания. Кому-то Ивар точно пустит кровь. Дольгфинну вспомнилось, как много месяцев тому назад он присутствовал при безумном поступке Виги-Бранда: этот человек принес Рагнарссонам весть о смерти отца и при этом дерзнул еще потешаться над ними! О таких делах скальды слагают поэмы. Да только у самих Рагнарссонов все потом пошло наперекосяк. Уж не предвидел ли такой исход Бранд — хотя ему, Дольгфинну, он всегда казался человеком простодушным — с самого начала, уж не затеял ли все это с недоброй целью?.. И каков же вывод?