— Ты, Вальгрим, говоришь об отправке флота, а ты, Торвин, твердишь об управлении королевством. Так пора, может быть, пока не погас костер, спросить совета у короля и флотоводца? Ты выслушал нас, король Олаф, Эльф Гейрстата. Что ты можешь поведать нам?

Человек, утопавший в резном кресле, поднялся на ноги и подошел к самой бечеве, ограждающей святой круг. Лицо Олафа было печально, измучено заботами. Лежал на нем какой-то дух величия — но не было той решимости, которая отличает каждого норманнского шкипера и ярла, не говоря уж о королях. Казалось, его глаза глядят куда-то вдаль и прозревают неведомое остальным.

— Разрешено ли мне говорить? — спросил Олаф. Он дождался одобрительного гула всего собрания. — Тогда, выслушав все, что говорили обе стороны, я скажу следующее.

Думаю, все вы знаете, хотя не сказали бы мне этого прямо в лицо, что я человек, потерявший свою удачу. Удачу своей семьи. Могу вам сказать, что я не потерял ее и не отдал. Я только предчувствовал, что она уйдет, и она ушла. От других людей я отличаюсь только тем, что знал это заранее, а не обнаружил спустя много времени. Об удаче я знаю немало.

Кое-кто говорит, что удача семьи, hamingja, как мы ее называем, похожа на огромную вооруженную женщину, которую счастливчики могут увидеть, как они видят духов земли. Рассказывают о людях, которые видели, как их дух-хранитель их оставил и ушел к другому. Это может быть правдой. Но это не то, что видел я. В сущности, я не видел ничего — не считая сна о великом дереве, про который вы все, несомненно, слышали.

То, что я ощущал, было похоже на то, что ощущаешь в воздухе перед вспышкой молнии. Я знал, что молния сверкнет, что она унесет от меня удачу к кому-то другому. И я знал, что этот другой — из семьи моего брата. В юности я думал, что это сам мой брат, Хальвдан. Позже я узнал, что это не он. Вплоть до самого последнего времени я думал, что это сын моего брата, Харальд, которого прозвали Светловолосым.

Теперь я снова не уверен. Потому что у меня снова появилось это ощущение, ощущение перед вспышкой молнии. Мне думается, что удача опять должна перейти, совсем уйти из моего рода — и, может быть, к англичанину Шефу.

Слушатели заерзали, а сторонники Вальгрима с сомнением переглянулись.

— Однако я ошибался раньше, с Хальвданом. Может быть, я ошибаюсь и сейчас. Но, думаю, не полностью. С течением лет мне становится все яснее и яснее, что удача — это не такая вещь, которая либо есть у человека, либо нет, подобно его юности и его силе. Она больше похожа на свет — тусклый свет остался каким и был, но больше не виден, потому что более яркий свет его затмевает. Это как фитиль, догоревший до утра. Хотя не исключено, что более яркий свет отбирает яркость у тусклого, даже гасит его.

Я слышал историю англичанина Шефа. Он принес несчастье своему королю Ятмунду. Он не спасовал перед удачей Ивара. Мне говорили, что его спас один из богорожденных, король Альфред, потомок Одина. Вскоре после этого король превратился в нищего, его самого пришлось спасать.

Я думаю, этот юноша притягивает счастье других. Куда он приходит, оттуда уходит удача. Он способен забрать ее даже из моей крови — я считал, что в ней еще осталась удача Норвегии, и она действительно оставалась в ней, пока вы не привели его сюда.

— Все это просто слова, — прогрохотал Вальгрим. — Нам нужны доказательства.

— Доказательства даст испытание. Давайте испытаем его удачу против удачи Хальвдана и Харальда, против удачи королевы Азы и королевы Рагнхильды.

— И как это сделать?

— Соглашайтесь на испытание, и я расскажу вам. Но соглашайтесь быстрее, пока не погас костер.

Сорок жрецов взглянули на крошечную мерцающую точку, все, что осталось от костра, и загалдели разом. Затем, нехотя, и Торвин и Вальгрим кивнули в знак согласия. Жрец Тюра встал на колени и принялся дуть на последний уголек, а король Олаф начал говорить. Прежде чем он закончил, Вальгрим неодобрительно затряс головой.

— Слишком неопределенно, — проворчал он. — Мне нужен ясный знак.

— Знак может оказаться яснее, чем ты хочешь, Вальгрим. Я говорил о свете и об удаче. Есть и другой способ объяснить это. Некоторые из нас верят, что нить нашей жизни прядут три пряхи, Урта, Вертанди и Скульд. Но они прядут не одну нить, а скорее грандиозное полотно, где нити пересекаются друг с другом. И там, где они пересекаются, они перетираются. Опасайся человека, у которого нить жизни крепче твоей, Вальгрим! Особенно когда его нить пересекает твою.

Виглик шевельнулся и заговорил:

— Я видел прях. Их станки из черепов, их челноки — мечи и копья, их ткань — человеческие кишки.

— В мире Скульд это так, — объявил Торвин. — Это мы и намерены изменить.

Два человека осторожно крались по темному лесу к кромке льда на заливе. Сохранившиеся кое-где снежные сугробы сильно мешали им, заставляя продираться через ельник. И все же они не осмеливались воспользоваться лесной тропой — любой, кто увидел бы их, мог их окликнуть, и хотя им не запрещено было разгуливать по ночам, им отнюдь не хотелось вызывать к себе интерес или давать объяснения. Сначала Карли ворчал, особенно когда падающий с деревьев снег попадал ему за шиворот, и не переставал повторять, что знает множество мест, где можно найти сговорчивых баб и не мучиться. Но Шеф лишь подгонял его, и Карли замолчал, объясняя происходящее тем чудаковатым пристрастием к определенной женщине, которое иногда возникает даже у разумнейших из людей. В конце концов, говорил он себе, это может быть неплохо — крутить любовь с королевой. Глядишь, там и для него найдется принцесса.

На берегу, где лес подходил ко льду, снег кончился, унесенный ветром или растаявший, — дни становились все длиннее, и на опушке леса солнце припекало. Шеф и Карли легко выбрались на берег и на пару минут остановились, обозревая места предстоящих событий и прикидывая маршрут.

Они сделали крюк, обходя святилище Пути и близлежащий город, и вышли на длинный мыс, врезающийся в залив с западной стороны. На дальней стороне залива, на расстоянии в четверть мили, виднелась цепь островов, кончающаяся островом Дроттнингсхолм. Луны не было, небо покрывали густые тучи, которые ветер нес с юго-запада, но все же они могли различить ближайший к берегу лесистый островок, черным силуэтом выделяющийся на фоне неба и моря, тоже достаточно темных. Можно было угадать и черную линию бревенчатой гати, которая шла к острову от материка. Шеф и Карли не видели по краям моста стражников, но они, несомненно, были там. Вопрос заключался в том, заметят ли стражники силуэты двух людей на льду?

— Ветер сдул снег, — прошептал Шеф Карли. — Мы не будем выделяться на белом фоне.

— А почему лед-то не белый? — спросил Карли.

Они встали на четвереньки и внимательно осмотрели ледовый покров. Он выглядел черным и ненадежным, но все же толстым, как монастырская стена. Он не прогибался и не трещал. Шеф осторожно прошелся, подпрыгнул. Ноги они с Карли обвязали сыромятной кожей, чтобы не скользить и не шуметь.

— Лед крепкий. Можно идти. А если он черный, тем лучше для нас.

Они опасливо вступили на лед и двинулись прямиком на ближайший остров. Оба пригибались, как будто это делало их незаметней. На каждом шаге они старательно и мягко ставили ногу, опасаясь, что при сильном толчке лед под ними расколется. То и дело один из них застывал на месте, испугавшись, что уже ощутил, как уходит из-под ног ненадежный лед. Затем шел дальше. Шеф нес на плече копье, его острие он старательно отбил и заточил как иголку. Карли снял с пояса деревянные ножны, опасаясь за них зацепиться, и теперь обеими руками держал меч и ножны перед собой, словно шест канатоходца.

С приближением острова путешественники вздохнули свободней. В то же время у них усиливалось опасение, что за ними наблюдают. Темной угрозой вставал перед ними лес, а они были как на ладони, без малейшего прикрытия. Разум подсказывал, что нависшие тучи и ночь прячут их, что с неба не падает ни проблеска света, который мог бы их выдать. И все-таки раз они видят остров, с острова могут увидеть их. Подойдя к берегу, они ускорили шаг, устремились в мрак леса.