Морс смотрел на щегольски одетого обманщика среднего возраста, все время наклоняющегося вперед, на хищные черты его лица, бледный, изможденный вид, слушал его прерывистую речь. Он чувствовал, что должен был бы немного презирать его, но не мог. Если Хардиндж и был немного извращенцем, это был исключительно честный извращенец. Со своими выцветшими, водянистыми глазами он выглядел усталым и потерянным, слабым и отнюдь не притворяющимся сильным.

– Вы не "медицинский" доктор, сэр? – обратился к нему Морс, когда интимные признания иссякли.

– Нет, всего лишь написал диссертацию. Вы знаете, как эти вещи делаются.

– Диссертацию о.?..

– Обещаете не смеяться?

– Испытайте меня.

– "Сравнительное исследование веса большой синицы в различных ареалах ее распространения в Северной Европе".

Морс не засмеялся. Птицы! Сколько же людей в этом запутанном деле интересуются птицами...

– Оригинальное исследование?

– Ни одного другого в том же роде, насколько я знаю.

– И вас экзаменовали по этому вопросу?

– Другим способом степень не получишь.

– Но человек, который вас экзаменовал, – ну, он не мог же знать столько же, сколько знаете вы, насколько я понимаю, не мог?

– На самом деле – она. Экзамен связан – так считается – с проверкой пути, по которому вы идете, – методики исследования: как вы наблюдали, как ведете записи, как их систематизируете, и затем, каким образом приходите к определенному заключению.

– Я думаю только о том, сэр, что для вас не составило бы труда сфабриковать несколько фактов...

Хардиндж нахмурился. Его голова снова выдвинулась из плеч, как у черепахи.

– Инспектор, я не фабрикую факты относительно виллы «Секхэм» – если это именно то, что вы хотите выяснить.

– И впервые вы встретили Клэр Осборн именно там.

– Она сказала вам свое имя?

– Другое имя – Луиза Хардиндж – тоже.

Хардиндж печально улыбнулся:

– Одна и единственная ее любезность по отношению ко мне. Но она любит менять имена – все время – она сама уже не знает, кто она... или чего она хочет, инспектор. Она своего рода хамелеон, как я полагаю. Но вы, вероятно, уже это знаете, не так ли? Я понял, что вы встречались с ней.

– Как же ее зовут?

– По свидетельству о рождении? Я не знаю.

Морс затряс головой. Скажет ли хоть кто-нибудь правду в этом деле?

– Насколько мне известно, она никогда не бывала на вилле "Секхэм", – продолжил Хардиндж. – Я познакомился с ней через агентство. Мак-Брайд – вы уже говорили с ним? – через Мак-Брайда. Они дают вам фотографию, учитывая ваши интересы. Вы знаете, о чем я?

– Размеры?

– Размеры.

– И она вам понравилась?

Хардиндж кивнул:

– Вполне естественно, думаю, вы согласны со мной?

– Вы все еще ее любите?

– Да.

– А она вас?

– Нет.

– Вы должны дать мне адрес агентства.

– Я догадываюсь.

– Как вы умудряетесь получать все это так, чтобы жена не знала?

– Обычные конверты, посылки... Мне приходит много академических материалов – так что проблемы нет.

– Проблемы нет, – повторил Морс спокойно, но в голосе его наконец появилось некоторое отвращение, а великий знаток больших синиц записывал в это время короткий адрес.

Хардиндж смотрел из окна, как главный инспектор шел вдоль Портерс-Лодж рядом с щедро политым, без единого сорняка газоном перед фасадом колледжа. Он произвел впечатление понимающего человека, и Хардиндж был благодарен ему за это. Если бы он, конечно, был бы поумнее, то, может быть, задал бы пару принципиальных вопросов о Майтоне. Хардиндж ведь знал помимо ряда других вещей название телевизионной компании, на которую работал этот развратный оператор. Странно, но главный инспектор, кажется, больше интересовался Клэр Осборн, чем этим одним из наиболее гнусных мужчин, с которыми Хардиндж имел несчастье встретиться.

Песнь о Гайавате

В этот день констебль Поллард был полностью "обделан" жизнью, как он позднее описывал свое состояние в Кидлингтоне. Целых два часа он ни с кем не перемолвился и словом после того, как двое сотрудников лаборатории удалились, обследовав огороженную площадку и забрав с собой в пластиковых мешочках несколько горстей земли с того места, где лежали кости. Хотя и они с ним особенно много не разговаривали, когда возились рядом после полудня. Это были люди другого сорта (Поллард понимал это): имели степени в науке и все такое прочее. Он, конечно, не сомневался и в полезности такого рода людей, хотя и думал, что в полиции развелось слишком много яйцеголовых из всяких там университетов. Он также был согласен с тем, что людей надо держать подальше от места преступления – если преступление было. Он не мог вообразить, кому могло понадобиться тащиться черт-те знает куда от автостоянки и при этом тащить подстилку, чтобы быстренько совокупиться. Ни одна пара сюда не забредет, точно? Когда он ехал сюда, то видел пару любителей птиц, но снова не здесь. Здесь слишком темно, и птицы все равно сюда не могут залететь; все равно что самолету пробиться через аэростатное заграждение.

Время после полудня тянулось невыносимо, и в миллионный раз Поллард посмотрел на часы: 16.25. Обещали, что по Певчей аллее пройдет полицейский автомобиль в 17.00 и доставит дальнейшие инструкции, а может быть, и заберет его, если они не решили, конечно, заново все прочесывать сейчас, после того как всю землю перебрали и первое возбуждение от находки уже позади.

16.45.

16.55.

Поллард сложил газету "Сан" и вытащил флягу, которой его снабдили. Он надел фуражку с околышем в черно-белую клетку и медленно пошел по тропинке, не подозревая, что крошечная белогрудая пищуха замерла на буке слева; что чуть дальше слабоокрашенный дятел внезапно приник к толстой короткой дубовой ветке, заслышав размеренные шаги.

В спину констебля в короткой рубашке смотрела еще одна пара глаз, наблюдая, как он удаляется все дальше и дальше. Глаза человека, не шелохнувшегося, пока лес вокруг полностью не успокоился, пока вокруг не стало слышно ничего, кроме редких криков птиц: тоненького "ци-ит-ци-ит" пищухи и через несколько мгновений высокого "кви-кви" – единственных звуков неподвижного, предзакатного летнего леса. Не шелохнувшегося, потому что, в отличие от констебля Полларда, этот человек хорошо знал и лес, и повадки птиц.

Человек вошел в огороженное место и, наклонившись, напряженно вглядываясь под ноги, начал медленно, систематически осматривать площадку. Обследовав таким образом около двадцати ярдов, он развернулся и проделал свой путь в обратном направлении, но уже на четыре-пять футов ближе к лесу. Он снова и снова ходил взад и вперед, пока не осмотрел площадь приблизительно в пятнадцать квадратных ярдов. Раз или два он поднимал с укрытой густым ковром опавших листьев земли какие-то предметы, но тут же отбрасывал их. Точно так же он прошел в левую сторону огороженной полицейской лентой площадки, в которую вступил столь же осторожно, и осмотрел не менее дотошно – терпеливый, внимательный, все время настороже, иногда застывая, как вальсирующий человек при внезапной тишине после музыки. Так он работал почти час, как вол, вспахивающий поле, который разворачивается, чтобы провести новую борозду, справа налево... слева направо.

Нашелся искомый предмет сразу после 18.00. Он почти пропустил его – торчал только кончик черной ручки. Его глаза засверкали от возбуждения, как у охотника, схватившего свою добычу, но тело снова замерло, хотя находка уже лежала в кармане. Шорох... очень близко. Совсем близко. Затем снова столь же внезапно его мускулы расслабились. Потрясающе. Всего в трех ярдах перед ним стояла лисица, уши торчком, глаза пристально глядят ему в глаза – повернулась и пропала в подлеске, как бы решив, что нарушитель спокойствия вряд ли посягнет на ее уединенную территорию, владение которой освящено временем.