В любой толпе, полагал он — сколь угодно большой и тесной — стоит вглядеться пристальнее, и увидишь по сторонам лишь золотые огни, такие яркие, так сверкающие самообольщением и необузданным эгоизмом, что выгорят глаза, оставив пустые провалы.

«Но кто готов услышать мое предостережение? Я Надежный Щит. Некогда мой род был проклят необходимостью принимать всё — и ложь, и истину. Но я не буду таким, как другие. Я возьму вашу боль, да, всех и каждого — но, сделав это, я затащу вас в горнило, чтобы огонь очистил ваши души. Подумайте об одной из истин: среди железа, серебра, бронзы и золота именно золото расплавится первым».

Она шла на шаг впереди, принимая и смех и приветствия, дразня и становясь предметом любопытства — любимый командир, шаг за шагом создающий легенду о себе.

А он шел молча, улыбаясь, такой добродушный, такой миролюбивый, такой довольный, что ему позволено разделить с ней миг торжества.

Иные маски трескаются на солнце, на жаре. Но его маска не свирепа, не сурова. На самом деле она может принимать любую желаемую форму, мягкая как глина, скользкая и чистая как лучшее из масел. Иные маски, действительно, ломаются — но не его, ибо он понял смысл, скрытый в словах давно погибшего Надежного Щита.

«Это не жара ломает маску, а лицо, когда маска уже не соответствует ему. Хорошенько запомни сегодняшний день, Танакалиан. Ты засвидетельствовал создание иллюзии, рождение времени героев. Поколения станут петь о лжи, творящейся здесь, и такой огонь будет пылать в глазах поющих, что сгорят все сомнения. Они станут с лихорадочным рвением хранить маски прошлого и оплакивать свой век, век падения.

Ибо это оружие истории, создаваемое из переплетенных корней. Мы живем сказками, мы передаем ложь потомкам, поколение за поколением, и шероховатости неверия сглаживаются от касания множества рук.

Лживая Кругхева идет среди братьев и сестер, связывая их посулами любви и грядущей судьбы. Во лжи любое мгновение истории чисто, замкнуто в клетку речений героев. К чему сомневаться?

Мы герои, никак иначе. Мы знаем, как носить маски. Мы знаем, когда на нас устремлены взоры не рожденных еще потомков.

Так солгите им, все вы».

И Надежный Щит Танакалиан улыбнулся, и весь цинизм его улыбки остался утаенным от братьев и сестер. Не пришло еще его время. Не пришло, но скоро…

Вождь Желч накинул на плечи черный вороний плащ, надел украшенный клювами ворон шлем. Приладил громадную саблю к бедру. Подошел к коню. Вокруг подобно искоркам крылатой пыли носилась мошкара. Желч кашлянул и сплюнул густую слизь, ставя ногу в стремя. — Почему война всегда рождает дым?

Двое юных Слезоточцев обменялись непонимающими взглядами.

— Не обыкновенный дым, — продолжал вождь, понукая коня. Двое воинов поехали по сторонам. — Нет, самого мерзкого вида. Одежда. Волосы. Прилипает к языку как деготь, разъедает глотку. Падением проклятая неразбериха, вот что это такое.

Желч поскакал по дороге. — Елк, ты сказал — среди них Баргасты?

Разведчик, что был слева, кивнул: — Два или три легиона, Вождь Войны. Они составят левый фланг.

Желч хмыкнул: — Никогда еще не дрался с Баргастами — их мало осталось на Семиградье, они живут далеко к северу и востоку от наших домов, как я помню. Кажутся могучими?

— Прежде всего кажутся недисциплинированными, — сказал Елк. — Ниже, чем я ожидал, а доспехи из каких-то раковин. Волосы стоят дыбом, клиньями, и лица размалеваны. Похожи на безумцев.

Желч бросил взгляд на Слезоточца: — Вы знаете, почему едете со мной на переговоры вместо офицеров?

Елк кивнул: — Нами можно пожертвовать, Вождь.

— Как и мной.

— Тут мы не согласны.

— Рад слышать. Но, если они обгадят флаг мира, что вы с Генап сделаете?

— Поставим свои тела между вами и вражеским оружием, Вождь Войны, и будем драться, пока вы не отступите.

— Если мою жизнь спасти не удастся, что тогда?

— Убьем их командира.

— Стрелами?

— Ножами.

— Хорошо, — удовлетворенно сказал Желч. — Юность быстра на руку. А вы быстрее всех прочих, поэтому и стали Слезоточцами. Может быть, — добавил он, чуть подумав, — они сочтут вас моими детьми, э?

Дорога повела вверх, начала извиваться и, наконец, слилась с широким мощеным трактом. На перекрестке стояли три приземистых квадратных амбара, над которыми поднимались черные столбы дыма. Напрасная трата. Местные предпочли сжечь зерно, нежели отдать хундрилам. Привычка к разрушению всегда раздражала Желча. Как будто война извиняет всё. Он помнил историю, рассказанную, кажется, кулаком Кенебом — как отряд королевской гвардии в городе Блур на Квон Тали, окруженный на площади, использовал детей в качестве щита против лучников Императора. Лицо Дассема Альтора потемнело от отвращения, он приказал стрелять из баллист, а не арбалетов. Едва гвардейцы были смяты, Первый Меч послал солдат вынимать детей из кучи тел. За все время войн под руководством Альтора лишь этим солдатам прокололи животы, оставив умирать медленно, в страшных муках. Некоторые вещи нельзя прощать. Желч предпочел бы содрать с блурианских ублюдков кожу.

Уничтожение хороших продуктов не такой жестокий поступок, но, как он подозревал, за ним стоят такие же чувства. До войны, не ими развязанной, хундрилы платили за зерно полновесным золотом. Вот как все разваливается, когда корону надевает глупость. Война — полнейшее разрушение цивилизации и даже простой логики.

В конце долины, примерно в пятой доле лиги, расположилась на низких холмах армия Болкандо. В центре стоял легион примерно в три тысячи тяжелой пехоты — черные доспехи во многих местах сверкали золотом, как и прямоугольные щиты. В середине легиона вздымалась рощица флагов.

— Генап, говорят, твои глаза самые острые. Скажи, что ты видишь на знаменах.

Женщина перекатила языком за щекой комок ржавого листа, окрасив губы коричневым, и ответила: — Вижу корону.

Желч кивнул. — Итак…

Баргасты стояли на левом фланге, как и докладывал Елк. Ряды были неровными, многие наемники сидели, сняв шлемы и бросив щиты. Высокие штандарты над их ротами были украшены человеческими черепами и пучками волос.

Справа от главного легиона были вырыты траншеи, за ними колыхался лес пик. Наверное, новонабранная пехота, подумал Желч. Плохо обучены, но их достаточно много, чтобы задержать любого врага на время, потребное, чтобы центр и левый фланг окружили и размололи силы, которые может бросить Желч.

Между и позади тремя основными частями виднелись застрельщики и лучники.

— Елк, расскажи, как ты начал бы атаку на эти силы.

— Не начал бы вообще, Вождь Войны.

Желч глянул на молодца, и глаза его заблестели. — Продолжай. Ты поджал бы хвост? Сдался? Наделал в штаны и взмолился о мире? Выторговывал мелкие уступки, пока кандалы не сомкнулись бы на лодыжках каждого из хундрилов?

— Я развернул бы крылья и стоял напротив них весь день, Вождь Войны.

— А потом?

— На закате мы отступили бы с поля. Выждав, пока солнце совсем не скроется, обогнули бы фланги неприятеля. Ударили бы на заре, сзади, пуская горящие стелы и дико крича. Подожгли обозный лагерь, рассеяли стрелков, вгрызаясь в бока легионов. Атака за атакой, волна за волной через каждый ползвона. А в полдень отошли бы.

— Оставив их. Пусть ползут, теряя кровь, в город.

— Во время отступления мы нападали бы еще и еще…

— Истратив все стрелы?

— Да. Как будто у нас миллионы стрел, бесперебойное снабжение. Мы загнали бы их за городские ворота и услышали просьбы о мире.

— Хундрилы поистине стали сынами Колтейна! Ха! Отлично, Елк! А теперь давайте встретимся с королем Болкандо, оценим, сколько горечи в его глазах!

Шестеро рабов вынесли оружие и доспехи. Золотая филигрань на черненых пластинах нагрудника отливала золотом, казалась потоками солнечного пламени. На чаше шлема извивались змеи с разинутыми пастями, «хвост омара» блестел серебром. Боковые пластины имели замки, позволявшие одним движением скрепить их со стальной защитой носа. Наручи украшали Королевские Гребни Болкандо, поножи были залиты черной эмалью. Широкий меч с затупленным концом прятался в ножных изумительно тонкой работы, как бы маскировавшими кровавое назначение объятого ими оружия.