Покрывшийся мелкими брызгами крови Ведит выехал из полосы густого дыма. За спиной остались жалобные крики и злой рев пламени, охватившего трехэтажное правительственное здание в центре города. Почти все здания по сторонам проспекта были уже выпотрошены; языки огня еще лизали почерневшие рамы, вонючий дым поднимался к небу столбами.

За Ведитом выехало еще четверо всадников с обнаженными скимитарами. Аренская сталь была запятнана красными ошметками.

Ведит морщился, слыша их дикие вопли. Шит, притороченный к правому предплечью, был пробит — острые щепки вошли в мышцы, так что он не мог крепко держать поводья. В левой руке скимитар, переломленный в середине лезвия — он мог бы его выбросить, но рукоять и эфес так привычны ему, что стали почти частью тела. Поводья свисали между передних ног лошади: стоит ей понестись от боли и страха, ремни заставят всадника упасть, а животное может сломать себе шею.

Он привстал в стременах, склонился на холку — резко ударившись — и ухватил лошадь зубами за левое ухо. Голова завизжавшего зверя поднялась, копыта неровно застучали. Лошадь встала. Это дало Ведиту время вложить остатки отцовского меча в ножны и обвить рукой шею лошади.

Едва хватка зубов ослабла, раненая кобыла сбежала с мостовой в траву и встала около канавы. Все тело ее дрожало.

Бормоча успокоительные слова, воин отпустил ухо и выпрямился в седле. Подобрал поводья здоровой рукой.

Четверо спутников проскакали мимо: кони прядают, мечи воздеты над головами, изо ртов летят торжествующие крики пополам с кровавой слюной.

Ведита затошнило. Но он понимал. Растущие списки запретов, постепенно уменьшающаяся свобода, оскорбления, откровенное пренебрежение. Каждый день прибывали всё новые солдаты Болкандо; укрепления окружили лагерь хундрилов, словно грибы кучу навоза. Трения нарастали. Споры полыхали пожарами, а потом вдруг…

Он послал лошадь назад, на дорогу. Оглянулся на горящий город. Потом изучил горизонты. Колонны черного дыма вздымаются тут и там — да, терпение Горячих Слез иссякло, все известные ему ближайшие деревни, дюжины выселков, сотни ферм познали гнев хундрилов.

Налетчики Ведита, тридцать конников — почти все моложе тридцати лет — покончили с гарнизоном. Бой вышел яростный. Он потерял большинство, и этого оказалось достаточно, чтобы разбудить жажду жестокой мести, от которой уже пострадали раненые солдаты и все обитатели городка.

Вкус резни казался ему горьким; ядовитое пятно словно залило его изнутри и снаружи.

Лошадь так и не успокоилась. По изрезанным бокам текла кровь. Она ходила кругами, прихрамывая на заднюю ногу, мотала головой.

В безымянном городке остались сотни трупов. Еще утром это было мирное место — жизнь пробуждалась и шла по привычным путям, сердце города билось спокойно. Теперь тут руины и горелое мясо — они даже не потрудились пограбить, так сильно было желание убивать.

Гордому народу самую болезненную рану наносит презрение другого племени. Болкандо думало, что клинки хундрилов затупились. Тупые клинки, тупые мозги. Они думали, что смогут обманывать дикарей, высмеивать, накачивать дрянным пойлом, обирать.

«Мы с Семиградья — думали, вы первые решили сыграть в такие игры?»

Из города все еще выезжали отставшие — по двое, по трое. Вот одинокий воин склонился в седле. За ним еще двое…

Солдаты гарнизона не знали, как отражать атаку кавалерии. Они как будто никогда такого не видели, они раззявили рты, наблюдая за умелым истреблением, когда пущенные с ужасающе точным расчетом дротики пролетели дюжину шагов, остававшихся до вражеского строя. Строй болкандийцев, перегородивший главную улицу, смешался — зазубренные наконечники пробивали щиты и чешуйки брони, тела шатались, падали, сбивали соседей.

Боевые кони хундрилов врезались в поредевший строй. Воины завывали, размахивая кривыми мечами. Бойня. Потом задние ряды болкандийцев разбежались, прячась за деревьями, в переулках, аллеях, за каменными стенами лавок. Битва стала чередой разрозненных стычек. Хундрильским воинам пришлось спешиться, ведь кони не могли пройти в узкие улочки. Солдаты вжимались в каждую нишу, прикрывшись круглыми щитами. Они все еще превосходили хундрилов числом, и воины начали гибнуть.

Горячим Слезам пришлось потратить все утро, выслеживая и истребляя болкандийских солдат. До последнего. И едва ли больше звона на уничтожение мирных жителей, не сумевших сбежать — они, скорее всего, верили, будто семьдесят пять солдат легко побьют тридцать дикарей. Затем на город пустили огонь, заживо сжигая хорошо спрятавшихся.

Венит понимал: подобные сцены творятся сейчас по всей округе. Никого не пощадим. Чтобы донести это послание самым ясным образом, фермы болкандийцев грабят, не оставляя ничего съедобного и полезного. Мятеж произошел по вине последнего повышения цен — на сто процентов, только для хундрилов — на всё, в том числе фураж для коней. «Да, вы издевались над нами, одновременно принимая наше золото и серебро».

С ним осталось двенадцать воинов, один, похоже, умрет от ран — гораздо раньше, чем они доедут до лагеря. Толстые щепки торчат из руки словно лишние кости. Боль пульсирует.

Да, высокие потери. Но какой другой отряд атаковал гарнизон в городе? Он принялся гадать: не совершили ли хундрилы ошибку, разворошив осиное гнездо?

— Перевяжите раны Сидаба, — зарычал он. — Он сохранил меч?

— Сохранил, Ведит.

— Дайте мне. Мой сломан.

Сидаб знал, что умирает, но все же поднял голову и кроваво улыбнулся командиру.

— Он ляжет в мою руку так же, как меч отца, — сказал Ведит. — Я буду носить его с гордостью, Сидаб.

Мужчина кивнул. Улыбка его увяла. Сидаб выкашлял сгусток крови и с тяжелым стуком выпал из седла.

— Сидаб остался за нашими спинами.

Остальные кивнули и сплюнули вокруг трупа, освящая почву, осуществляя единственную траурную церемонию воинов — хундрилов на тропе войны. Ведит протянул руку, схватив узду лошади Сидаба. Он возьмет ее себе и станет ездить, позволив своей кобыле оправиться. — Возвращаемся к Вождю Желчу. От наших слов засияют его глаза.

Вождь Войны Желч тяжело опустил плечи. Трон из связанных веревками рогов заскрипел. — Сладкое дыханье Колтейна! — вздохнул он, протирая глаза.

Джарабб, Слезоточец вождя, единственный, с кем он делит палатку, снял шлем и стеганый подшлемник, провел рукой по волосам. Затем шагнул и опустился на одно колено. — Приказывай мне, — сказал он.

Желч застонал. — Не сейчас, Джарабб. Прошло время игр… Моя Падением клятая молодежь устроила войну. Двадцать групп рейдеров въехали в лагерь улюлюкая, с мешками, полными кур, щенков и боги знают чего еще. Готов побиться об заклад, тысячи невинных фермеров и селян уже мертвы…

— И сотни солдат, Вождь Войны, — напомнил Джарабб. — Крепости горят…

— Я кашляю от дыма все утро — не нужно было поджигать, дерево могло бы пригодиться. Мы рычим и плюемся, словно пустынная рысь в норе. Как ты думаешь, что сделает король Таркальф? Ладно, забудем о нем, у этого мужичка грибы вместо мозгов; бояться нужно Канцлера и хитрого Покорителя. Дай я скажу тебе, что они будут делать. Они не станут просить, чтобы мы вернулись в лагерь. Не станут требовать репараций и платы за кровь. Нет, они соберут войско — и прямиком на нас.

— Вождь, — выпрямился Джарабб. — Дикие земли зовут нас на север и восток. Едва мы уйдем на равнину, никто нас не отыщет.

— Очень хорошо. Но болкандийцы не были врагами. Они поставляли нам…

— Мы хорошенько пограбим, прежде чем сбежать.

— А уж как обрадуется Адъюнкт, узнав, что мы смочили песок перед ее ногами! Беспорядок, Джарабб. Полный беспорядок.

— Так что же делать, Вождь Войны?

Желч наконец открыл глаза, поморгал и закашлялся. — Я не стану пытаться исправлять то, чего уже не исправить. Этим Адъюнкту не поможешь. Нет, пора хватать быка за петушок. — Он рывком встал, подхватил плащ, отделанный вороньими перьями. — Снимайте лагерь. Забейте весь скот, коптите мясо. Пройдут недели, прежде чем Болкандо наберет достаточные силы для боя. Ради обеспечения свободного прохода Охотников за Костями — не говоря уже о Серых Шлемах — мы пойдем на столицу. Мы устроим такую угрозу, что Таркальф трижды обмочится и загоняет советников. Хочу, чтобы король думал, что на его урыльник, из вежливости называемый королевством, идут сразу три армии.