Тук сверкнул глазом: — Не прекратите ли смеяться, Худа ради?

Мрачное веселье удвоилось.

— Неверная просьба, Глашатай. Меня зовут Варандас. Мы не служим Худу. Мы уважили просьбу Искара Джарака, а теперь свободны и делаем что нам угодно.

— И чего вам угодно?

Смех плескался со всех сторон.

Тук снова присел, заканчивая потрошить антилопу. Вокруг уже жужжали мухи. Краем зрения он видел глаза зверя, еще ясные и блестящие, но устремленные в никуда. «Искар Джарак, когда ты призовешь и меня? Думаю, скоро. Все стягивается в одну точку, но Волки тут ни при чем. Их интерес в другом. Что будет? Меня попросту разорвет надвое?» Он помедлил, поднял взгляд. Джагуты всё стояли вокруг. — Ну, чего тут забыли?

— Бродим, — сказала Варандас.

Другой Джагут добавил глубоким голосом: — Ищем, кого бы убить.

Тук снова поглядел в незрячие глаза антилопы. — Выбрали неподходящий континент. Тут пробудились Т’лан Имассы.

Веселье немедленно прекратилось. Воздух пронизало холодом.

Тук бросил нож, руками вытащив кишки зверя.

— Мы никогда их не встречали, — сказала Варандас. — Мы погибли задолго до этого ритуала вечной нежизни.

Третий Джагут сказал: — К’чайн На’рхук, теперь Т’лан Имассы. Неужели никто не уходит навсегда?

И тут они захохотали снова.

Среди веселья Варандас подступила к Туку. — Зачем ты убил животное? Ты не сможешь его съесть. Значит, ты охотишься для других. Где они?

— Недалеко, — ответил он, — и не представляют для вас угрозы.

— Тем хуже.

— На’рхук — о них просил Искар Джарак?

— Именно.

— Какие цели они преследовали?

— Не какие, а кого. Но нас не спрашивай — мы обсудили этот вопрос и не смогли понять смысл. Мир перестал быть простым.

— Мир никогда не был простым, Джагута. Если вы верили в иное, вы обманывали себя.

— Откуда тебе знать о древних временах?

Он пошевелил плечами: — Я знаю лишь времена недавние, но почему древность должна была быть иной? Память лжет, мы называем это ностальгией и улыбаемся. Но каждая ложь имеет назначение. Если мы искажаем прошлое…

— К чему бы это делать, Глашатай?

Он вытер нож о траву. — Не вам спрашивать.

— Но я спрашиваю.

— Мы лжем о прошлом, чтобы примириться с настоящим. Приняв истину истории, мы не нашли бы мира — не позволила бы совесть. И ярость.

Варандас была заинтересована. — Тебя сжигает ярость, Глашатай? Ты слишком четко видишь единственным глазом? Сильные чувства мешают восприимчивости. Почему у тебя иначе?

— О чем ты?

— Ты не заметил моей насмешки, когда я говорила о простоте былого мира.

— Похоже, ваша постоянная ирония удушила все оттенки смысла. Да, я глупый. Что же, со зверем покончено. — Он вложил нож в ножны, поднял тушу на плечо. — Желаю вам удачи в поиске кого-нибудь, кого можно убить. Подальше отсюда.

— Думаешь, Глашатай, те Т’лан Имассы будут рады бросить нам вызов?

Он взвалил антилопу на круп коня. Глаза уже кишели мухами. Тук вставил носок сапога в стремя, сел. Поднял поводья. — Знал я одного Т’лан Имасса, — сказал он. — Я учил его шутить.

— Нужно было учить?

— Скорее напоминать. Похоже, долгая нежизнь плохо отражается на всех нас. Уверен, что Т’лан Имассы нашли бы вас истым утешением и порубили на куски, хотя на вас темные доспехи и все такое. Увы вашим раздутым самолюбиям: они пришли не за вами.

— Как и На’рхук. Но, — Варандас покачала головой в шлеме, — что ты имел в виду, говоря об «утешении?»

Он посмотрел на нее, потом обвел взглядом прочих. Лишенные жизни, но так любящие смех лица. Тук пожал плечами: — Ностальгия.

Когда Глашатай увез мертвую антилопу на неживом коне, Варандас повернулась к спутникам. — Что думаешь, От?

Грузный воин, обладатель густого голоса, пошевелился — доспехи залязгали, потекли струйки ржавой пыли. — Думаю, капитан, нам нужно быть скромнее.

Сувелас фыркнул: — Имассы были жалкими созданиями. Вряд ли имасская нежить окажется трудной в обращении. Капитан, давайте найдем нескольких и уничтожим. Я почти забыл, как приятно убивать.

Варандас поглядела на лейтенанта: — Бурругас?

— Мне пришла в голову мысль, капитан.

Она улыбнулась: — Выкладывай.

— Если Т’лан Имассы вели войны с Джагутами и были такими жалкими, как говорит Сувелас, почему Джагутов не осталось?

Никто не смог ответить. Текли мгновения.

— Нужно стать скромнее, — повторил От. И засмеялся.

Остальные присоединились. Даже Сувелас.

Капитан Варандас кивнула. Так много вещей, вызывающих восторг. Все эти неловкие эмоции, например — смирение, смущение и беспокойство. Чувствовать их снова, смеяться над их врожденной нелепостью, высмеивать даже инстинкт выживания — как будто она и ее спутники еще живы. Как будто им есть чего терять. Как будто прошлое стоит того, чтобы воскрешать его ныне. — Как будто, — сказала она самой себе, — старые свары стоят продолжения. — Она хмыкнула. — Мы пойдем на восток.

— Почему на восток? — спросил Гедоран.

— Потому что мне так нравится, лейтенант. На восход солнца, тени за спиной, новый день всегда впереди. — Она откинула голову. — Ха, ха, ха, ха, ха!

Тук Младший увидел тощего ай издалека. Стоит, мальчик прижался к передней ноге. Если бы у Тука было живое сердце, оно забилось бы сильнее. Если бы он дышал, то вдруг задохнулся бы. Будь его глаза озерами слез, как водится у смертных, он уже рыдал бы.

Разумеется, это не Баалджагг. Волк — гигант даже не принадлежит к числу живых, заметил он, подъехав ближе. Его призвали, но не из владений Худа — души зверей обретаются не там. Оплот Зверя, дар Волков. Ай, вновь идущий по миру смертных, чтобы охранять мальчишку. И необычных дочерей.

«Сеток, твоих рук дело?»

Пусть он одноглазый, но не слепой — он может видеть рисунок происходящего. Пусть в голове пыль вместо мозгов, он способен различить переплетенные нюансы рисунка. Похоже, далекие силы находят злобное удовольствие, высмеивая все, что он ценит — воспоминания, за которые он держится, как утопающий держится за последний глоток воздуха.

«Вижу тебя в его лице, Тоол. Словно я смог вернуться в прошлое, во времена до Ритуала Телланна, призраком проникнуть на крошечную стоянку, где ты рожден, и увидеть тебя малышом — ежишься от холода, пар идет изо рта, щеки красные… Не думал, что такое путешествие возможно.

Но так получилось. Поглядеть на твоего сына — увидеть тебя.

Мы оба сломаны. Мне пришлось повернуть тебя назад. Пришлось отказать тебе в самом желанном. Но я сделаю для сына то, чего не смог сделать для тебя».

Он знал, что глупо давать подобные обеты. Он Глашатай Смерти. Вскоре Худ может его призвать. Оторвать от мальчика. «Если Волки не захотят, чтобы я остался. Но никто не знает их желаний. Они мыслят не так, как мы. У меня нет власти… ни над чем».

Он вошел на стоянку. Сеток соорудила маленький очаг. Близняшки сидели там же, но глаза их были устремлены на Тука, словно он держит в руках все их надежды. «Но я ничего не могу. Моя жизнь кончена, мой труп мне не принадлежит.

Мне снилось, что я верен обетам. Мне снилось, что я Тук Младший, умеющий улыбаться и любить. Знающий, что самая сладкая женщина — та, до которой не дотянуться. Что за чудесное страдание, о боги! Когда „я“ свертывается, когда желания захлестывают тебя сладчайшим потоком.

Вспомни! Ты некогда писал стихи! Ты влезал в каждую свою мысль, в каждое чувство, чтобы коснуться, разобрать на части, а потом собрать воедино и ощутить удивление. Ты восторгался, пораженный смирением, осаждаемый сочувствием. Ты не понимал, что такое жестокость и равнодушие.

Вспомни, как ты думал: „Почему люди идут по этому пути? Как могут они быть такими безмозглыми, такими порочными, поклонниками смерти, безразличными свидетелями нищеты и горя?“».

Он смотрел на волка. Баалджагг и не Баалджагг.[3] Насмешливое отражение, искусная симуляция. Хохолок. Он заметил, как широко раскрыты глаза Сеток, и понял: она ни к чему ни причастна. «Мальчик. Понятно. Тоол сделал стрелы. Его сын нашел мне спутника столь же мертвого, как я сам». — Его зовут Баалджагг…