Обрывочные куски воспоминаний пронеслись через разум, отверзая пропасти страха. Высокие тощие фигуры, убийственные слова, вопли, резня. Казниторы.

Она схватила муху, раздавила. — Тайна в его руках. Хельд. Хельд — тайна. Однажды все поймут. Думаешь, это важно, Седдик? Родится что-то, жизнь обретет огонь.

Баделле видела: он не понимает, пока не понимает. Но он же такой, как все. Время близится. «Город зовет нас. Лишь избранные могут его найти. Некогда по миру ходили гиганты. В их глазах томились лучи солнца. Они нашли город и сделали его храмом. Не местом для жительства. Он сделан ради себя самого».

Она столь многое узнала, когда имела крылья и странствовала по миру. Крала мысли, забирала идеи. Безумие было даром. А вот память — проклятием. Ей нужно найти силу. Но всё, что есть внутри — нестройное войско слов. Поэмы не похожи на мечи. Не похожи?

— Помнишь храмы? — спросила она мальчишку. — Отцы в рясах, чаши, полные золота. Никто не может есть золото. На стенах драгоценные камни мерцают, словно капли крови. Те храмы были похожи на кулаки гигантов, созданные, чтобы раздавить нас, отнять дух и приковать к мирским страхам. Ожидалось, что мы сорвем кожу с душ и примем боль и кару как должное. Всё, чего от нас требовалось: делиться и молиться. Монеты спасения, мозоли на коленях. Но помнишь, какие у них были роскошные рясы! Вот за что мы платили.

И пришли Казниторы, явившись с севера. Они шли словно калеки, они говорили, и души лопались быстрее яичных скорлупок. Они пришли с белыми руками, ушли с красными руками.

В словах есть сила.

Она подняла руку, указав на город: — Но этот храм — иной. Он построен не ради восхищения. Он построен, чтобы предупредить нас. Помнишь города, Седдик? Они существуют, чтобы держать страдающих поближе к мечу убийцы. К мечам, ибо их больше, чем можно сосчитать. В руках жрецов и Казниторов и купцов и благородных воинов и работорговцев и ростовщиков и владельцев еды и воды… так много… Города — это рты, Седдик, полные острых зубов. — Она выхватила из воздуха очередную муху. Пожевала. Проглотила. — Веди же их, — сказала она мальчику, что всегда рядом. — Следуй за Руттом. Следи за Брайдерал. Грядет опасность. Настает время Казниторов. Иди, веди их за Руттом. Началось!

Седдик тревожно поглядел на нее, но она махнула рукой, отсылая его прочь, и пошла в потрепанный хвост змеи.

Казниторы идут.

Чтобы начать последнюю резню.

Инквизитор Суровая стояла, смотря на тело Брата Упорного, словно в первый раз видя, в какую нелепую развалину превратился молодой мужчина. Когда-то она так любила его… Слева был Брат Ловкий, он дышал тяжело и часто, он сгорбился и дрожал от усталости. Позвоночник и плечи согнулись, словно у старика — результат ужасных лишений пути. Нос его прогнил, открытая блестящая рана кишела мухами.

Справа стояла Сестра Опора, ее худое лицо казалось подобием лезвия секиры, тусклые глаза покраснели. Слишком мало осталось волос — роскошная грива давно пропала, а вместе с ней последние остатки былой красоты.

Сестра Надменная взяла посох Упорного и оперлась на него, словно стала калекой. Суставы локтей, подлоктей и запястий вздулись, воспалились, но Суровая знала: силы в сестре остались. Надменная была их последней Вершительницей.

В поход ради доставления мира и покоя последним жителям юга, этим детям, выходили двенадцать Форкрул Ассейлов. Сейчас в живых остались лишь три из пяти женщин, а также единственный мужчина из семи. Инквизитор Суровая приняла на себя вину за трагическую ошибку. Разумеется, кто бы смог вообразить, что тысячи беспомощных детишек пройдут лиги и лиги по истерзанной земле, без убежища, с пустыми руками? Они ушли от диких собак, от набегов каннибалов, последних выживших взрослых, спаслись от зловредных паразитов неба и земли… нет, ни один Инквизитор и предположить не мог такой ужасающей воли к жизни.

Сдаться — такой легкий выбор, самое простое решение. Они должны были сдаться уже давно.

«Мы уже должны быть дома. Мой муж должен бы стоять перед дочерью, испытывая великую гордость за ее смелость и чистоту — она ведь решилась идти с детьми людей, решилась помочь родичам в несении мира.

А я не должна стоять над телом мертвого сына».

Было ясно — всегда было ясно — что люди не равны Форкрул Ассейлам. Доказательства приходили сотни раз на дню — а потом и тысячи раз, ведь умиротворение южных королевств подошло к благословенному концу. Ни разу судимы не отвергали их власть; ни один из жалких людишек не посмел разогнуть спину, бунтуя. Иерархия была нерушимой.

Но эти детишки не приняли праведной истины. Они нашли силу в невежестве. Они нашли дерзость в глупости.

— Город, — неживым голосом сказала Надменная. — Мы не можем позволить.

Суровая кивнула: — Абсолютная защита, верно. Никакой надежды на штурм.

Ловкий прохрипел: — Особая красота. Да. Бросить вызов — самоубийство.

Женщины обернулись, и он сделал шаг назад: — Отвергаете меня? Ясность моего видения?

Суровая вздохнула, вновь бросив взгляд на мертвого сына. — Не посмеем. Абсолютная зашита. Город сияет.

— А мальчишка с девчонкой ведет их внутрь, — сказала Сестра Опора. — Неприемлемо.

— Согласна, — ответила Суровая. — Мы можем не вернуться, но мы не можем провалить задание. Вершительница, ты приведешь нас к миру?

— Я готова, — ответила Надменная, выпрямляясь и поднимая посох. — Носи его, Инквизитор. Я уже не нуждаюсь.

Как ей хотелось отвернуться, отринуть предложение Надменной. «Оружие сына. Созданное моими руками, переданное ему. Не следует его касаться…»

— Чти его, — сказала Надменная.

— Да. — Она взяла окованный железом посох и поглядела на остальных: — Соберите последние силы. По моей оценке, их не менее четырех тысяч — нас ждет долгий день убийств.

— Они безоружны, — бросила Опора. — Слабы.

— Да. Принося мир, мы напомним им об этой истине.

Надменная двинулась вперед. Суровая и другие пошли следом за Вершительницей. Оказавшись ближе, они разойдутся веером, позволяя друг другу выплескивать насилие.

Ни один судим не дойдет до города. Мальчишка с девчонкой умрут последними. «От руки дочери моего мужа. Ведь она жива, еще жива».

Какая-то паника охватила детей. Брайдерал понесло на гребне волны. Выругавшись, она попыталась вырваться из толпы, но руки протягивались, крепко хватая, затягивая внутрь. Она должна легко избавиться… но нет, они переоценила оставшиеся резервы сил! Она пострадала больше, чем думала!

Брайдерал увидела Седдика во главе напирающей толпы. Он бежал за Руттом, а тот почти вошел в город. А Баделле не было видно нигде. Это ее испугало. «В ней есть что-то… она переменилась, но я не знаю как. Она … ускорилась».

Ее сородичи наконец-то осознали угрозу. Они больше не выжидают.

Ее тянули и толкали. Получая синяки, Брайдерал ждала, когда сзади раздадутся первые крики.

«Слова. У меня нет ничего кроме слов. Я отбросила многие слова, но другие нашли меня. На что они способны? Здесь, в суровом, реальном месте? Сомнения — тоже лишь слова, тревожная песня в голове. Когда я говорю, змея слушает. Глаза широко раскрываются. Но что случается со сказанным, когда слова проникают в них? Алхимия. Смесь волнуется и булькает. Иногда кипит. А иногда никакого шевеления, раствор мертв, холоден и сер как грязь. Кто способен узнать? Предсказать?

Я говорю мягко, когда в словах звучит вой. Я бью кулаками по костям, а они слышат лишь шелест. Дикие слова не проникают в мертвую плоть. Но найдя медленно капающую кровь… ах, они довольны, словно коты у миски».

Баделле спешила, и толпа словно разделилась надвое. Она видел лица скелетов, сияющие глаза, руки и ноги в сухой коже. Видела длинные кости в руках — подняты словно оружие, но какой в них прок против Казниторов?

«У меня есть лишь слова. А в словах нет веры. Они не могут рушить стены. Не могут сокрушать горы во прах». Лица детей смотрели ей вслед. Она знала всех, и все стали пятнами, и у всех внутри были слезы.