Килмандарос до сих пор прославляют в многочисленных культурах, но в привязанности этой нет ничего благого. Тысяча имен у нее, тысяча ликов — и все стали источниками леденящего ужаса. Разрушительница, губительница, пожирательница. Ее кулаками говорят грубые силы природы, она раскалывает горы и напускает наводнения, под ней земля трескается, исторгая реки раскаленной лавы. Ее небеса вечно темны, забиты тучами и дымом. Ее дождь — ливень из пепла и золы. Ее тень разрушает жизнь.

Форкрулианские суставы ее тела, все эти невозможные сочленения часто рассматриваются как телесное доказательство извращенности природы. Кости, сломанные, но тем не менее несущие великую неумолимую силу. Тело, извивающееся в безумии. Поклонники персонифицируют в ней необузданный гнев, отказ от рассудка и потерю контроля. Ее культ писан брызгами крови на изувеченных телах, прославляет благость насилия.

«Дорогая мама, какие уроки даешь ты сыну своему?»

Эрастрас шел впереди. Вот тот, кто уверен в своих делах. Мир ждет его руководящей руки, толчка, столь часто побуждавшего Килмандарос к припадку бездумного разрушения. Но между ними оказался Сечул Лат, Владыка Удачи и Неудачи, Бросающий Костяшки. Он может улыбаться, пародируя милосердие, но может отворачиваться с презрительным плевком. Может придавать форму каждому мигу материнского буйства. Кто будет жить, кто умрет? Ему решать. Его культ — самый чистый изо всех. Так было всегда, так будет всегда. Не важно, какому богу или богине молятся смертные глупцы: судией остается Сечул Лат. «Спаси меня. Спаси нас. Обогати нас. Сделай нас плодовитыми». Боги даже не слышат таких просьб от поклонников. Нужды и желания, вымолвленные молящимися, затягивают их прямиком во владения Сечула.

Он мог бы прямо сейчас открыться воплям бесчисленного числа смертных, ведь все и каждый постоянно умоляют о мгновенном взгляде, мгновенном внимании. Его благословении.

Однако он давно перестал прислушиваться. Породил Близняшек и позволил унаследовать жалкую игру. Как можно не устать от молитвенного хора? От всех этих желаний, столь чистосердечных, но неизбежно выливающихся в убогую путаницу? Чтобы кто-то выиграл, другой должен проиграть. Радость приобретается в царстве горя. Триумфаторы высоко вознеслись на кучах костей. Пусть умирает другой. Равновесие! Во всем нужен баланс! Есть ли в сущем нечто более жестокое? Есть ли справедливость более пустая? «Благословляя вас удачей, я должен кого-то проклясть неудачей. Даже боги обязаны склоняться перед этим законом. Создание, разрушение, жизнь, смерть… нет, я со всем покончил! Покончил!

Оставил своим Опоннаям. Близнецы всегда должны видеть лица друг дружки, иначе существование распадется. Что же, удачи!»

Нет, он выпил свою долю крови смертных.

Но кровь бессмертных… о, это дело другое. С ней он мог бы… мог бы. Но что? «Я могу рушить точки опоры. Пусть чешуя миров падает в бездну. Но это лишено смысла. Спросите у Че’малле. Мы возвышаемся и падаем, но всякий раз цикл обновляется, и возвышение всегда уступает прежнему, а падение увлекает вниз все глубже. Смертные слепы к спирали. Все конечно. Энергии теряют хватку, воля выдыхается.

Я видел. Я знаю, что будет.

Эрастрас ищет возрождения, но это же невозможно. Каждое поколение богов слабее предыдущего — о, они шагают, наполненные силой, но блеск юности так быстро исчезает! Смертные поклонники с их короткими, крошечными жизнями скользят к циническому равнодушию, а те, что сохранили веру, загоняются в углы, скалят зубы в рвении, в слепом фанатизме — для них слепота стала добродетелью, они, будто бы, умеют останавливать время, а потом и тащить назад. Безумие. Глупость.

Никто не может вернуться. Эрастрас, твои поиски лишь приблизят конечное падение. И доброго пути. Но веди нас, старый друг. К месту, где я свершу должное. Где покончу… со всем».

Странник остановился, повернулся, поджидая их. Взор одинокого глаза скользил по лицам. — Мы близко, сказал он. — Мы повисли прямо над нужным порталом.

— Она скована внизу? — спросила Килмандарос.

— Да.

Сечул Лат потер шею, огляделся. Далекий ряд каменных клыков являет неестественную регулярность. Видны «пни», места, где целые горы были вырваны с корнем, отняты от надежной земли. «Они строили ИХ здесь. Покончив с этим миром. Пожрав все живое. Что за смелая… уверенность». Он глянул на Эрастраса. — Тут должны быть защитные чары.

— Чары Демелайна, — отозвался Эрастрас.

Килмандарос зарычала.

«Говори же, Эрастрас, о драконах. Она готова. Она всегда готова».

— Нужно подготовиться, — продолжал Эратсрас. — Килмандарос, яви терпение. Какая нам польза, если ты сломаешь чары и попросту ее убьешь.

— Знай мы, зачем ее сковали в первый раз, — сказал Сечул, — могли бы поторговаться.

Эрастрас небрежно двинул плечами: — Неужели не очевидно, Костяшки? Она была неконтролируема. Она была ядом в их среде.

«Была балансом, противовесом всем остальным. Хаос великий, мудро ли мы…» — Может, есть иной путь.

Эрастрас осклабился. — Давайте послушаем, — скрестил он руки на груди.

— Нужно вовлечь К’рула. Он должен был играть роль в том сковывании — ведь ему есть что терять больше остальных. Она была ядом, ты верно сказал; но если она отравляла сородичей, это случайность. Истинный яд разливался по жилам К’рула, в его садки. Ему и нужно было сковать ее. Нейтрализовать. — Он помедлил, склонил голову набок. — Не забавно ли, что ее место занял Увечный Бог? Что ныне он отравляет К’рула?

— Болезни не связаны, — бросил Эрастрас. — Ты говорил об ином пути. Все еще жду, Костяшки.

— Ну, не знаю. Однако мы можем сейчас совершить роковую ошибку.

Эрастрас пренебрежительно махнул рукой. — Если она не захочет помогать, Килмандарос сделает то, что умеет лучше всего. До сих пор считаешь меня глупцом? Я все продумал, Сечул. Троих достаточно, здесь и сейчас, чтобы свершить необходимое. Мы предложим ей свободу — неужели ты веришь, что она откажется?

— Почему ты так уверен, что она рада будет выполнить соглашения?

Эрастрас улыбнулся: — Тут не тревожься. Доверься мне, Костяшки. Ну, я слишком долго терплю. Продолжим? Да, думаю, продолжим.

Он сделал шаг назад. Килмандарос тяжело двинулась вперед.

— Здесь? — спросила она.

— Да, как раз.

Кулаки молотами ударили по земле. Гулкое эхо пронеслось по равнине, у Сечула задрожали все кости. Кулаки продолжали неустанно опускаться, молотя почву с божественной силой; пыль постепенно застилала горизонты. Камень под слежавшейся золой не был осадочной породой, скорее напоминал пемзу. Нестареющая пена, затвердевшая с памятью о миге разрушения. Но она ничего не ведает о вечности.

Сечул Лат присел на корточки. Может потребоваться время. «Сестра, слышишь? Мы стучимся в дверь…»

— Что? — спросил Ливень. — Что ты сейчас сказала?

Растрепанная карга клацнула плечами: — Устала от иллюзий.

Он снова огляделся. Следы фургона исчезли. Пропали.

Даже колей за спиной больше не было. — Но я шел… видел…

— Хватит глупить, — бросила Олар Этиль. — Я влезла в твой ум, заставила видеть вещи, которых нет. Ты шел не туда, куда нужно. Что нам до повозки проклятых трайгаллов? Наверное, они уже мертвы. — Она махнула рукой, указывая вперед: — Я увела тебя со следа, вот и всё. Потому что искомое уже перед нами.

— Если бы смог тебя убить, убил бы, — отозвался овл.

— Глуп как настоящий юнец, — ответила она, фыркнув. — Единственное, чему способны научиться молодые — сожалениям. Вот почему столь многие умирают, к вечному сожалению родителей. Теперь ты закончил актерствовать, можно идти?

— Я не ребенок.

— Все дети так говорят, рано или поздно. — Она пустилась в путь, и лошадь Ливня отстранилась от старухи.

Он успокоил животное, сверкая глазами в чешуйчатую спину Олар Этили.

«Искомое уже перед нами». Он поднял глаза. Еще одна из проклятых башен-драконов одиноко поднималась посреди равнины. Гадающая шла к ней с таким видом, будто может повалить одним пинком. «Нет никого неугомоннее мертвой женщины. Хотя я повидал немало живых. Но чему тут удивляться?»