— Корабб.

Он поднял голову и увидел на пути Фаредан Сорт. — Капитан?

— Скрипач там?

— Не думаю. Четверть звона назад его там не было.

— Где ваш взвод?

— Они не перемещались, сэр. — Он ткнул пальцем. — Вон там.

— Тогда что вы делаете здесь?

— Здесь или где, сэр?

Она нахмурилась и прошла мимо. О гадал, не ждет ли она, чтобы он пошел следом — она ведь идет к его товарищам. Но, раз она не подала никакого знака, Корабб пожал плечами и продолжил бесцельные блуждания. «Может, найду тяжелую пехоту. Перебросимся в кости. Но зачем? Я всегда продуваю». Знаменитая удача Корабба не касалась костей. «Типичное дело. Никогда самое важное…» Он положил руку на шар нового летерийского меча, просто чтобы ощутить его. «Его я не потеряю. Не этот меч. Он мой, я буду им пользоваться».

Он стал много думать о Леомене. Без реальной причины, насколько можно судить — разве что как Леомен вел солдат, даже делал их фанатичными последователями. Когда-то он считал это даром, талантом. Но теперь … не уверен. Некоторым образом такой талант делает человека опасным. Следовать за кем-то рискованно. Особенно когда обнажается истина: вождю плевать на любого из своих последователей. Леомен и люди вроде него собирают фанатиков, как богатый купец золотые монеты, а потом тратят без задней мысли. Нет, Адъюнкт лучше, и пусть другие говорят иное. Они словно мечтают о своем Леомене, но Кораббу уже известно, каково это. А им — нет. Будь над ними Леомен, все уже погибли бы. Адъюнкт о них заботится, даже слишком. Если нужно выбирать, он навсегда останется с ней.

Недовольство подобно болезни. Оно зажгло Вихрь, и тогда умерли сотни и тысячи. Кто доволен, стоя над братскими могилами? Никто. Малазане дошли до пожирания своих же; но если все виканы мертвы, неужели кто-то будет глупо верить, что захваченные земли не мечтают о мщении? Рано или поздно захватчики станут прахом и ветер унесет их.

Даже здесь, в лагере Охотников, недовольство расползается как зараза. Причин нет, кроме скуки и неведения. Но что в них плохого? Скука означает, что никого не режут. Неведение — сама истина жизни. Сердце Корабба может лопнуть на следующем шаге, или обезумевшая лошадь затопчет его на ближайшем перекрестке. Разорвется кровеносный сосуд в мозгу. С неба упадет камень. Ничего мы не знаем, будущее неведомо; неужели те, что познали прошлое, начинают верить, будто знают всё, даже грядущее?

Недовольны? Поглядим, вдруг тычок кулаком в рожу вас раззадорит. Да, Каракатица прокис, но и сам Корабб был таким же. Он, может много на что жалуется — но это не означает недовольства. Ясное дело. Каракатица тоже любит брюзжать. Без этого ему никак. Вот почему с ним так спокойно. Втирает сало в вареную кожу, точит короткий меч и головки арбалетных болтов. Снова и снова пересчитывает малое собрание жульков и дымков, единственную горелку; глаз не сводит с мешка Скрипача, в котором таится долбашка. Он счастлив. Это заметно даже по недовольной гримасе.

«Люблю я Каракатицу. Знаю, чего от него ждать. Он не горячее железо, он не холодное железо. Он горькое железо. Я тоже. Все горче. Только попробуй, Горлорез».

Капитан Добряк пригладил немногие оставшиеся прядки волос, откинулся в складном кресле. — Скенроу, что я могу для вас сделать?

— Это Рутан.

— Разумеется. Не секрет, Скенроу.

— Ну, я не о том. Дело в том, что он не тот, кем я его считала.

— А подробнее?

— Не думаю, что его имя настоящее.

— А у кого настоящее? Поглядите на меня. Я нашел свое после долгих лет тщательного обдумывания. Скенроу — на архаическом канезском так называли дикую собаку, не так ли?

— Не о том я, Добряк. Он что-то скрывает — о, его рассказы достоверны, по крайней мере поверхностно. Временная линия вполне…

— Простите, вы о чем?

— Ну, когда и где он делал то и это. Точное соответствие событиям… но я подозреваю, он всего лишь тщательно готовился.

— Или события точно соответствуют, потому что это настоящая его история.

— Не думаю. Вот в чем дело. Думаю, он лжет.

— Скенроу, даже если он лжет, это едва ли считается преступлением в малазанской армии. Не так ли?

— А если за его голову назначена награда? Если каждому Когтю снятся сладкие сны о его ликвидации, если Императрица выслала тысячу шпионов на охоту?

— За Рутаном Гуддом?

— За тем, кто он на самом деле.

— Если так… какое нам дело, Скенроу? Мы все теперь изменники.

— У Когтя долгая память.

— Что от него осталось после Малаза? Думаю, они копят яд для Адъюнкта и нас, изменнической верхушки офицерства. Для героических ветеранов вроде меня, не говоря уже о кулаках — кроме, разве что, Блистига. Предполагаю, — продолжал он, — вы думаете о далеком будущем. Вы вдвоем селитесь где-то в домике, смотрите на канезские пляжи, дым идет из трубы, выводок быстро взрослеющих детишек играется с огненными муравьями и чем-то еще. Ради всего святого, Скенроу! Не думаю, что вашему мирному сну будет кто-то угрожать!

— Начинаю понимать, каково было лейтенанту Прыщу служить под вами, Добряк. Все проскользнуло мимо, не так ли?

— Не вполне уверен, что понимаю…

— Верно, — проговорила она. — Подумайте вот о чем. Рутан нервничает. Все сильнее. Он почти счесал бороду с подбородка. У него плохие сны. Он говорит во сне на языках, которых я никогда прежде не слышала.

— Очень любопытно.

— Например, вы когда-либо слышали про Аграст Корвалайн?

Добряк нахмурился: — Вряд ли. Но звучит по-тистеански. Например, старшие садки Куральд Галайн и Эмурланн. Сходная конструкция, готов поспорить. Можете рассказать Верховному Магу.

Женщина со вздохом отвернулась. — Точно. Ну, лучше мне идти к взводам. Пропажа Геслера и Буяна сразу после бегства Мазан — и той, другой — ну, всё стало хрупким.

— Точно. Скенроу, когда будете уходить, велите капралу Мышце принести мою коллекцию.

Коллекцию?

— Гребни, Скенроу, гребни.

Старший сержант Прыщ сел, утер кровь с носа. Странные мушки все еще плавали и прыгали перед глазами, но он мог видеть, что личный его фургон разграблен. Два вола созерцали его, жуя удила. Он мельком подумал, нельзя ли тренировать волов как сторожевых псов, но образ этих животных, скалящих громадные квадратные зубы и угрожающе мычащих, показался ему не вполне устрашающим.

Он встал и начал отряхиваться, счищать грязь и траву в одежды; звук приближающихся шагов заставил его выпрямить спину и поднять руки, приготовившись защищаться. Но в том не было нужды. Пришедшие не выглядели особо страшными. Еж и с ним четверо его новых Сжигателей Мостов.

— Что с вами случилось? — спросил Еж.

— Сам не знаю. Кто-то пришел с требованием, которое я, э… не смог исполнить.

— Поддельная печать на требовании?

— Вроде того.

Еж поглядел на фургон: — Похоже, он все равно получил чего желал.

— Полное неприличие, — сказал один из капралов Ежа, недоверчиво качая головой. — Вашим Охотникам недостает дисциплины, старший сержант.

Прыщ сверкнул глазами на тщедушного летерийца: — Знаешь, капрал, я как раз думал о том же. Здесь воцарилась анархия. Я чувствую себя под осадой. Я единственный остров разума и порядка в буре алчного хаоса. — Он указал рукой за спину, сказав Ежу: — Если вы пришли с требованием, придется подождать, пока я все не реорганизую. К тому же мои личные запасы, строго говоря, не подлежат официальному востребованию. Но я готов предоставить вам письмо, разрешающее встречу с квартирмейстером.

— Очень любезно. Но мы уже там побывали.

— Без письма? И как, невесело вышло?

— Точно. Кажется, он ждет писем только от вас.

— Разумеется, — сказал Прыщ. — Как вы могли понять, командор — ведь так к вам следует обращаться?.. как вы могли понять, в сердце хаоса, о котором столь мудро упомянул ваш капрал, мне пришлось взвалить на себя заботу о наших быстро уменьшающихся припасах.

Еж кивал, не сводя глаз с фургона. — Суть в том, старший сержант, что — как мы слышали — большая часть хаоса происходит от необходимости пробиваться через вас. Я гадаю, знает ли о ситуации кулак Кенеб. Будучи отныне воинским начальником, я мог бы пойти и прямо поговорить с ним. Как равный, понимаете? А вот вашим прихлебалам не стоит и соваться… да, я заметил здешнее неофициальное охранение. Целая система создана, старший сержант. Я удивляюсь, кто же сумел пройти и расквасить вам нос.