Но тут она уловила проблеск, что-то мутное. Обнаженное лезвие? Лошадь Ливня скакала, мотая головой; воин — овл удержался в седле, она слышала, как он бранится, пытаясь совладать с животным. Это он выхватил скимитар.

— Боги подлые!

Это кричал Кафал. Сеток села. Каменистая, мокрая земля; кучки плесени или птичьего помета. Она ощутила запах горящей травы. Поползла к смутно видимому темному пятну, от которого исходил голос ведуна. Ей хотелось стошнить. — Идиот, — пропыхтела она. — Нужно было слушать. Кафал…

— Талемендас. Он… он уничтожен.

Вонь горелого стала еще сильнее; она увидела отсвет рассыпанных угольков. — Сгорел? Сгорел, да? Неправильный садок — он сожрал его, поглотил — я тебя предупреждала, Кафал. Что-то заразило твои садки…

— Нет, Сеток, — бросил Кафал. — Это не так, ты неправильно понимаешь сущность отравы. Это… совсем иное. Сберегите духи, мы потеряли сильнейшего шамана…

— Ты не знал этих врат, так? Похоже, ты вообще ничего не знаешь! Слушай! Я тебя пыталась…

Они слышали, как Ливень слезает с лошади и шлепает мокасинами по странно мягкому, податливому грунту. — Тихо вы. Поспорите потом. Слушайте эхо. Думаю, мы заперты в пещере.

— Ну, — сказала, вставая, Сеток, — из пещеры должен быть выход.

— Откуда знаешь?

— Здесь летучие мыши.

— Но у меня лошадь. Проклятие! Кафал, забери нас куда-нибудь еще…

— Не могу.

— Что?

— Сила принадлежала Талемендасу. Соглашения, обещания, договоры с разными богами людей. С Худом, Повелителем Смерти. Баргастские боги были слишком молоды. Я… я их даже ощутить не могу. Простите, но я не знаю, куда мы угодили.

— Я обречен следовать за дураками!

Сеток вздрогнула — столько боли было в этом крике. «Бедняга Ливень. Ты всего лишь решил уехать, оставить нас. Глупое чувство долга тянуло тебя к Тоолу. А теперь гляди…»

Все долго молчали. Тишину нарушали лишь звуки дыхания и нетерпеливое фырканье лошади. Сеток пыталась ощутить потоки воздуха, но все было мертво. Бедро болело. Она снова села. Потом наугад выбрала направление и поползла. Помет стал толще, она перепачкала руки. Затем она уперлась в каменную стену. Провела пальцами, попутно стирая грязь. — Вот! Камни уложены… я нашла стену!

Сзади послышался шорох, потом бряцание железа о кремень. Искры, яркие вспышки… потом ровный свет. Еще миг — и Ливень вставил фитиль в фонарик. Комната обрела форму.

Вся «пещера» была сложена из грубых камней. Над головой огромные, без видимого порядка нагроможденные глыбы. В щелях примостились летучие мыши, запищавшие и возбужденно задвигавшие крыльями.

— Смотрите туда! — указал Кафал.

Мыши слетались к плохо уложенным блокам, пролезали в щели.

— Вот твой путь наружу.

Ливень горько рассмеялся: — Мы похоронены заживо. Однажды сюда проберутся грабители, найдут кости двух мужчин, девочки и лошади. Подумают, что мы уехали на ней в треклятый посмертный мир. Удивятся, заметив, что все кости погрызены, кроме одного набора, что повсюду лежат трупики мышей с откушенными головами… Камни расцарапаны и…

— Придержи воображение, — посоветовал Кафал. — Хотя наружу ведут трещины, мы знаем, что до поверхности недалеко. Пора копать.

Сеток села поближе к фонарику, слушая, как скрипят по камням ножи. Ее мучили воспоминания о белом огне. Голова болела, словно жара сожгла часть мозга, оставив за глазными яблоками белые полосы. Она не слышала отдаленных завываний — Волки стали недоступны ей в этом месте. Что они обнаружат? Кто поджидает за стенами могильника? Светит ли там солнце? Способно ли оно убивать своим блеском — или это царство вечной, лишенной жизни тьмы? Ну, кто-то же построил эти стены. Хотя… если это действительно могила, где кости? Она подняла светильник, поморщившись: кривая ручка обожгла пальцы. Проворно встала, поиграв пятном света на мокрой почве у ног. Гуано, несколько упавших камней. Если здесь когда-то положили тело, оно успело рассыпаться. На нем не было украшений. Даже пряжки не видно. — Это, — заметила она вслух, — наверное, было сто тысяч лет назад. Ничего не осталось от похороненного.

Ливень что-то буркнул; Кафал оглянулся на нее: — Мы копаем там, где уже кто-то порылся. Если это могильник, его успели разграбить.

— Зачем же грабители унесли труп?

— Помет, наверное, едкий, — сказал Кафал. — Растворяет кости. Но суть в том, что можно не бояться обрушения потолка…

— Не будь так уверен, — отозвался Ливень. — Нужно прорыть дыру достаточно большую, чтобы прошла моя лошадь. Грабители могли не быть такими амбициозными.

— Лучше привыкай к мысли, что ее придется убить.

— Нет. Она овлийская лошадь. Последняя. Она моя… нет, мы с ней заодно. Одинокие. Если ей нужно умереть, я умру вместе с ней. Пусть могильник станет нам миром посмертия.

— У тебя гнилой разум, — бросил Кафал.

— И неспроста, — пробормотала Сеток, все еще тщательно осматривавшая почву. — Ага! — Она наклонилась, подняв маленький покрытый коростой предмет. Монетка. Медяк. Поднесла ее поближе к фонарю: — Не узнаю — не летерийская, не болкандийская…

Кафал подошел к ней: — Позволь. Мой клан имеет обыкновение собирать монеты и делать доспехи. Проклятая монетная кольчуга и утащила отца в глубь моря…

Она передала ему монетку.

Он долго изучал ее, переворачивая раз за разом. Наконец со вздохом покачал головой: — Нет. Думаю, какая-то императрица. Очень царственно выглядит. Скрещенные мечи могли бы быть семиградскими, но надписи неправильные. Не наш мир, Сеток.

— Я тоже так думаю.

— Закончил там, Кафал? — сказал от стены Ливень. Нетерпение сделало его голос злым.

Кафал криво улыбнулся ей и пошел назад, копать стену.

Долгий скрежет, тяжкий стук — и холодный от росы воздух ворвался в склеп. — Чуете? Это лес, чтоб его.

Услышав слова Кафала, Сеток подошла к нему. Подняла фонарь. Ночь, прохлада… холоднее, чем в Овл’дане. — Деревья, — сказала она, глядя на разномастные стволы, смутно видимые при таком свете.

Кажется, и болото. Она слышала лягушек.

— Если стоит ночь, — удивился Ливень, — почему мыши сидели внутри?

— Наверное, был закат, когда мы сюда провалились. Или близка заря. — Кафал тянул следующий камень. — Помоги, — позвал он Ливня. — Слишком тяжелый для одного… Сеток, не мешай нам.

Едва они вытащили огромный блок, остальные камни обвалились. Мужчины чуть успели отскочить, когда плита перекрытия упала на завал. Поднялись тучи пыли, раздался страшный скрежет — это оседал потолок могильника.

Закашлявшийся Кафал махнул Сеток рукой: — Скорее! Наружу!

Она пробежала три шага и обернулась. В глазах жгло. Потолок обрушился; лошадь завизжала от боли. Показался Кафал, за ним и Ливень, которому как-то удалось заставить кобылу встать на колени. Он бешено тянул за уздечку. Голова лошади показалась в проеме, блеснули глаза. Сеток никогда еще не видела, чтобы лошади ползали, и раньше не поверила бы, что такое возможно — но вот она, кобыла, пролезает в расселину, покрытая полосами пыли и пота. За ней падали новые камни; лошадь закричала от боли, рванулась и встала на ноги.

Прошло еще несколько мгновений — и поросшая мхом крыша могильника загрохотала и провалилась, скрывшись в облаках пыли. Выросшие на склонах стволы падали, шелестя листвой. Трещала древесина.

По ляжкам кобылы текла кровь. Ливень еще раз попытался ее успокоить, поглаживая. — Не так уж плохо, — прошептал он. — Сломай она бедро…

Сеток видела, что воин дрожит. Привязанность к злосчастной кобыле стала для него заменой всех столь жестоко порванных нитей прежней жизни; эта связь быстро становилась чем-то уродливым. Если она умрет, он уйдет вослед. «Безумие, Ливень. Это же треклятая лошадь, тупая скотина. Дух ее сломлен кнутом и уздою. Если бы она сломала бедро или спину — хорошо бы поужинали!»

Она видела, что и Кафал долго смотрел на овла, прежде чем начать изучение окрестностей. Затем он поднял взор к небу. — Никаких лун. А звезды кажутся… туманными. Их слишком мало. Ни одного знакомого созвездия.