Такого признания я точно не ожидала. Подозревала, но до последнего гнала мысли о том, что Андреас — банальный альфонс. Он клялся мне в любви — и спал с другой женщиной. А ведь я предлагала честный способ заработать эти чёртовы деньги. Но как же, штаны расстегнуть легче! На работу он устроился! И кухарку отослал, чтобы вдоволь дамочку натискать. На той же кровати, на которую потом уложил бы меня, потчуя сказками об алом кушаке.

На глаза навернулись слёзы. Отвернулась и зло утёрла их кулаком.

— Какая ж ты мразь, Андреас, а ещё в любви клялся! — не сдержалась от ёмкой характеристики любимого.

А любимого ли? Он славно постарался, чтобы превратиться в чужого человека.

— Да не люблю я её! — ударил кулаком по столу малайонец. Аж посуда задрожала. — Трахаю только. Брошу потом.

— Потом — это когда?

Обернулась к Андреасу. Хочу видеть его лицо.

— Когда ты кольцо снимешь, — еле сдерживаясь, ответил раскрасневшийся Андреас. — Повторяю, я мужчина, Иранэ, мне женщина нужна. Ты со мной не хочешь, сама отказалась и теперь верности требуешь? Ты, которая по ночам стонет под мужиком!

— Андреас!

— Что — Андреас? — на повышенных тонах повторил он и пнул ногой табурет. — Ты его предпочла, его целуешь, а я жду, как побитая собака, пока Иранэ Гилах соизволит меня приголубить. Или ты думала, я четыре года рукоблудием заниматься стану? Мне для здоровья нужно, и если любимая женщина не желает, я найду нелюбимую. Баронесса нам полезна, у неё связи, деньги. Ты ведь не хочешь прозябать в дыре, Иранэ?

— Но есть же честные способы заработать? — возразила я.

— Как твой муженёк? — презрительно усмехнулся малайонец. — Позор гильдии магов! Крестьянская порода из всех щелей прёт. Подумать только, жену заставил работать! Торгаш! — в устах Андреаса это слово прозвучало как оскорбление.

— И ты тоже хороша, — обрушился на меня собеседник. — Мараешь руки, якшаясь с рабочими, мастерами, бегаешь по будуарам.

— Лучше как ты? — вскипела я.

— Лучше. Я своей чести не ронял.

Шумно выдохнула, не зная, что на такое ответить. То есть спать за деньги и милости — это благородно, а честно работать — позорно. Мы со Свеном пашем, а Андреас только снимает штаны и пару минут ублажает дамочку. Потом одевается и идёт на свидание со мной.

И так противно стало. И малайонец вдруг стал тоже противен.

— Ты… ты… Как ты можешь после такого говорить о любви? — в сердцах вскочила и толкнула Андреаса в грудь. — Все вы мужчины одинаковы! Кобели треклятые! Один бабу нашёл, другой обрюхатил

— Что?! — взревел малайонец и встряхнул за плечи. — Повтори, что ты сказала. Ты беременна?

— Беременна. И руки убери.

Попыталась высвободиться — куда там! Вцепился мёртвой хваткой. А глаза бешенные.

— Шлюха! — кожу обожгла пощёчина. — Так-то она меня ждала!

Я окаменела, а малайонец, брызгая слюной, продолжал орать. Столько всего я о себе услышала! Суть сводилась к тому, что чья бы корова мычала, то есть молчи, Ира, и о претензиях не заикайся. Андреас же святой, сомневался ещё, принимать ли предложение баронессы, честно терпел до прошлого новолунья, хотя от недотраха даже болеть начал. Но как же, он верность хранил потаскушке, которая обманывала несчастного большого мальчика. Обещала ждать и любить, а сама, задрав хвост, спешила под другого.

Никогда бы не подумала, что Андреас способен на такое, что его лицо исказит гримаса ярости. Что он ударит, оттолкнёт и велит просить прощения.

— Мне ещё думать, что с твоим ублюдком делать, — не сказал — выплюнул малайонец. — Отцу оставь. Чужой крови нам не надо. И, — он выразительно глянул на меня, раздавленную, потерянную, — мы сейчас пойдём в спальню, и ты там будешь долго и обстоятельно доказывать, что я должен на тебе жениться. По первому моему требованию станешь доказывать, пока не поверю. А сейчас я не верю, Иранэ.

И это стало последней каплей.

Оттолкнула Андреаса и ринулась вон. Тот попытался остановить — я припустила ещё быстрее.

Не желаю его видеть!

А в ушах всё ещё стояло: «Шлюха!» Да, Андреас сказал в запале, но это его не оправдывает.

Щека пылала: оплеуха вышла знатная.

Вот и малайонец меня ударил. Они со Свеном уравнялись. Сработала женская истина: «Все мужики одинаковые». А раз так, хочу к мужу. Он хотя бы не изменял и любил. Наверное. Теперь я ни за что не могла поручиться.

Не знаю, сколько в тот день я проплакала. Просто лежала и ревела в подушку. Даже не ела: кусок в горло не лез.

Кажется, приходил кто-то: слышала, как хозяйка не пускала. Мелькнула мысль: Андреас! И другая: хорошо, что не пустили. Видеть его не желаю.

Потом, наконец, свернувшись клубочком, заснула. Каюсь, просыпаться не хотелось. Даже появились мысли о таком своеобразном самоубийстве.

Меня разбудили.

Шум. Режущий глаза свет. Недовольный громкий мужской голос. Кисловатый запах пота.

Заворочалась, но глаза не открыла. Не хочу.

Кровать скрипнула и прогнулась под весом тела.

Запах пота усилился. На меня упала капля воды, заставив вздрогнуть. Холодная.

— Иранэ? Я знаю, ты не спишь.

Свен. Вернулся, значит.

Вздохнула и неохотно разлепила глаза. Тон мужа подсказывал, он не ласкаться собирался. Так и есть: сидит, скрестив руки на груди, смотрит исподлобья. Потный, грязный, в верхней одежде.

Мешки с покупками свалены в углу. Однако, хорошо же муж прибарахлился!

— Оденься! — отрывисто приказал Свен.

— Зачем? — испуганно пискнула я.

Не нравилось мне выражение его лица, очень не нравилось!

— Потому что замёрзнешь. Разговор-то долгий.

— Знаешь, — помолчав добавил Свен, — не дай я слова и не будь ты беременной… За такое палкой учат и на хлеб-воду сажают.

— За что? — начиная осознавать суть преступления, уточнила я и на всякий случай отползла на дальний край кровати, подальше от мужа.

Тот мои телодвижения заметил и хмыкнул:

— Не бойся, не ударю. Руки чешутся, но не ударю. Свен Гилах слово держит. А вот ты своё нет. Стоило уехать, как сукой к малайонцу рванула. Хоть бы о ребёнке подумала, шалава, раз честь мужа для тебя — пустой звук.

И опять это тягостное молчание.

Он смотрит, я виновато опускаю глаза и наощупь тянусь за платьем: спросонья в одной рубашке холодно.

— Молчишь, значит, — мрачно процедил Свен, встал и со всего размаху ударил кулаком по стене. Доска треснула, на костяшках пальцев мужа выступила кровь. — Признаёшь. А ей подарки привёз, порадовать хотел. Порадовал. Не вернулся бы, обрадовалась, да?

Маг обернулся и одарил обвиняющим взглядом. Выражения лица не видела: по-прежнему изучала смятую простыню.

— Ничего не было, — прошептала я, ощущая себя раздавленной мошкой.

Сначала Андреас, сейчас Свен. Хоть бы ударил! Хотя за что? Не изменяла я ему, это мне изменили. Знала бы…

Уронив голову на руки, разрыдалась и зачем-то пожаловалась:

— У него другая. Знатная.

Ответом мне стал очередной треск: Свен вымещал гнев на мебели. Потом звон — миска. Сейчас разобьёт кувшин.

Слёзы застилали глаза. Я тоненько скулила. Никогда не понимала, как так можно, считала это некрасивым, а теперь поняла: организму не прикажешь.

— Что в гостинице случилось? Почему ты здесь?

Свен взял себя в руки и прекратил громить номер.

— Виконт… — сквозь спазмы рыданий пробормотала я. — У хозяина спроси. Не могу!

И в отчаянье, осмелившись взглянуть на мужа, выкрикнула:

— Я с ним не спала, я его видеть больше не хочу!

Свен замер, замотал головой. Видимо, не сложились кусочки головоломки. Неверная жена ведь должна обожать любовника.

— Тебя видели с ним, — взяв себя в руки, продолжил обвинительную речь муж. — Вы с ним обедали, ругались. На глазах у всех! Ты чуть ли не в любви ему призналась! А теперь представь, каково мне? Шёпотки за спиной, грязные намёки. Ждала жена, называется! Так ждала, что к другому в постель прыгала