Все так — а он идет наверх.

Взял под прилавком фонарик. Мистер Карр, между прочим, дверь за собой забыл закрыть, Патнэм притворил ее за собой и — на цыпочках — вверх по ступенькам. По коридору — тихо-тихо, осторожненько, нельзя шуметь, мимо одинаковых пустых дверных проемов… ну вот, наконец и последний. Нервы на пределе, сердце прыгает, ладони — также мокрые, что фонарик трудно держать, — и он переводит дыхание, и переглатывает комок в горле, и направляет луч света в театр.

На мистера Карра.

Старик полулежит в самом дальнем от болванки кресле. Голый. Брюки, рубашка, туфли — все как попало свалено у ног на пыльный пол.

А по его телу в разных позах расставлены куклы.

Патнэм смотрит не отрываясь. Ведь ясно же, должен бы старик заметить фонарик, его высветивший, а — не реагирует. Касается фигурки на своем колене, потом — другой, на плече, дрожащими пальцами поглаживает тыквенные щеки, ерошит гнусные жесткие патлы.

И улыбается.

Патнэм все так же люто ненавидит и театр, и кукол, все так же сатанеет от непонятного гнева и острого отвращения, но одновременно в нем вдруг пробуждается странная зависть к мистеру Карру. Словно бы где-то глубоко внутри ему тоже этого хочется. Раздеться. Опуститься в какое-нибудь из зрительских кресел. Почувствовать близость кукол.

Он выронил фонарик и бросился бежать по коридору к лестнице.

По ступенькам — бегом. Прочь из магазина — бегом.

На следующий день он сидел дома. Когда мать сказала, что мистер Карр звонил и просил его перезвонить в магазин, ответил — для мистера Карра его никогда не будет дома.

В магазинчик он вернулся. Вот так вот. Два дня прошло — и вернулся. Сделал вид, что книжку выбирает, слава Богу, мистер Карр был у прилавка по горло занят, и он долго прятался за стеллажами, но когда уже несколько часов спустя он уходил, держась в тени парочки, нагруженной рюкзаками, когда уходил… старик взглянул прямо на него. Улыбнулся и головой покачал. Печальная вышла улыбочка. Патнэм бросился к своей машине вне себя от стыда и смутного ощущения вины.

…Во сне он был фермером, и во все стороны, на сколько глаз хватает, на мили и мили от него тянулись окружающие ферму поля. Поля, поля и поля поспевающих ямса и тыквы.

Он убил мистера Карра в воскресенье вечером, когда ушли последние покупатели, когда магазинчик закрылся. Размозжил старику голову гигантской тыквой. Обрушивал ее, тяжеленную, на хрупкие кости старческого черепа снова и снова. И снова, и снова, и снова — пока не превратилось лицо в кровавое месиво, пока не исчезли черты, пока не стала тыква в его руках бесформенно-мягкой.

Постоял над бездвижным телом старика — дыхание тяжелое, руки, одежда — все в крови. Чувствовал усталость. Чувствовал облегчение А еще — незавершенность, недовыполненность, словно чего-то важного не хватает. Он побрел вдоль стеллажей туда-сюда, тыква все еще судорожно сжата в руках, невозможно сосредоточиться, найти недостающее стеклышко в мозаике. А потом взгляд его упал на нераспакованную коробку с книгами, на большой нож на коробке — и все мгновенно встало на место.

Он срывал книги с полок, отдирал обложки, вырывал, кромсая, страницы, пока не выросла на полу гора бумаги. Отбежал от стеллажа к телу, снял со старика все — туфли, носки, брюки, рубашку, белье.

Набил одежду бумагой, связал для верности упаковочным шпагатом.

Наконец вырезал из тыквы нечто, напоминающее человеческую фигурку. Отхватил несколько прядей собственных волос. Прилепил при помощи крови старика отрезанные волосы к мягкому тыквенному черепу.

Конечно, законченной его работу не назовешь — не произведение искусства, так, нечто полуоформленное, полупригодное, но это — лучшее, на что он способен при подобных обстоятельствах, ладно, надежда умирает последней, может, и сойдет. Он ухватил безголовое, набитое бумагой чучело и обнаженную, грубо вырезанную куклу — и понес наверх.

В театре он усадил чучело в одежде мистера Карра в кресло — возле болванки. Куклу поставил на сцену. Ненависть вернулась, но не такая отчаянная, как раньше. Отвращение точно размылось изнутри. Он принялся раздеваться, срывая с себя шмотки, торопливо сбрасывая их на пол. Мгновение просто стоял, ощущая, как странный прохладный ветерок ласкает кожу, а потом вспрыгнул на сцену. Поднял сначала куклу, которую вырезал сам, затем остальных. Растянулся на спине на пыльных досках и стал расставлять в торжественных театральных позах на собственном теле маленькие фигурки, невольно ежась от скользкой теплоты.

Последнюю фигурку — себе на грудь. И что теперь? Сначала — абсолютно ничего. И вдруг ненависть исчезла, будто испарилась, обратилась в удовлетворение. Показалось, в тишине театра он услышал эхо отдаленного пения.

Наверно, надо бы сесть, надо бы взглянуть, что происходит, но нет, слишком ему спокойно, слишком большой кайф, и он остается лежать очень спокойно, и пение — все громче, все отчетливее.

Он закрывает глаза. Он ждет.

И в темноте на сцене его тела куклы начинают представление…

Ⓒ The Theatre by Bentley Little, 1999

Ⓒ Нина Эристави, перевод, 2000

Они вернулись домой из трехдневного отпуска и обнаружили, что их ограбили.

Позже они стали ругать себя за все, что сделали неправильно — не оставили включенным свет на таймер, не предупредили соседей о том, что уезжают — но их первой реакцией, когда они открыли дверь, было потрясение и недоумение. Кент быстро обошел дом, чтобы убедиться, что грабители уже ушли, и заметил разбитое окно в своем кабинете. Очевидно, воры проникли в дом через него и вышли через входную дверь.

Он вернулся в гостиную и увидел Дебби, которая бродила по пустой комнате, наступая на осколки стекла, и смотрела туда, где раньше стоял их новый плазменный телевизор.

— Они разбили вазу моей мамы, — произнесла она растерянно. — Ее свадебный подарок.

Кент достал телефон и набрал 911.

— Ничего не трогай, — предупредил он Дебби, — здесь могут быть отпечатки.

Но их не было.

Приехала полиция — детектив и два криминалиста в форме — уставшие и измученные мужчины, которые поверхностно проверили дом на наличие отпечатков, задали несколько вопросов, затем оставили бланк, в который нужно было вписать список пропавших вещей.

— Вынужден сообщить вам, — начал детектив, вручая Кенту свою визитку с номером, — что обычно такие дела остаются нераскрытыми. Если мы не нашли свидетелей, или не поймали преступников на месте, то им удается скрыться. Это не значит, что мы не предпримем все усилия, чтобы поймать грабителей, — быстро добавил он. — Просто если мы не находим никаких следов, а мы не нашли никаких следов, у нас нет зацепок для продолжения расследования.

Несмотря на это, несколько дней спустя Кент пришел в полицейский участок, чтобы отнести список пропавших вещей и проверить, как движется расследование. Он узнал, что делу присвоен статус «неактивного» из-за отсутствия улик.

— Тогда зачем вы попросили нас составить список пропавших вещей? — сердито спросил Кент.

Детектив взглянул на него:

— Это нужно вам. Для страхования.

Дебби предложила установить сигнализацию, обосновав это тем, что они часто уезжают и затраты оправдаются, и заявила, что она не хочет переживать подобное снова. Кент согласился и начал созваниваться с компаниями, чьи номера были записаны в справочнике в разделе «Безопасность», пытаясь назначить встречи со всеми пятью компаниями сразу.

Только компаний было не пять. В справочнике были записаны пять разных названий и пять разных номеров, но везде трубку поднимал один и тот же оператор, который с нарастающим весельем сообщал, что он уже назначил встречу с консультантом по безопасности на десять утра в субботу.

В десять часов Кент и Дебби открыли дверь и увидели гладко выбритого молодого человека в деловом костюме и с кейсом в руке. Из его кармана выглядывал ламинированный значок, похожий на идентификационную карточку полицейского, но около фотографии блестела надпись АБС Секьюрити.