— В этой вечноживой равнине есть мозги, — сказал штурман, задумчиво глядя в кильватерный след, — и мы — их постоянная боль.

— Вот не надо сейчас о мудром, — ответил я, — философствовать. Зажигалку дай...

Больше философских разговоров не было — да и как они могут быть, если штурман после этого сменился и, зевая, нырнул вниз. Так что разговаривать о жизни мне на вахте оставалось с клюющим носом рулевым и задумчивым радиометристом, но их такого рода проблемы не волновали.

И, конечно, остался еще шум и блеск мироздания вокруг, за границами дрожащего и легонько переваливающегося на зыби корпуса, за пределами тусклого желтого света надстроек и скрипа мешающей полночную тьму антенны «Вайгача».

Этот шум и блеск дарил мне, вахтенному офицеру, обычному судоводителю, какое-то чувство соответствия необъяснимым, но захватывающим замыслам и путям сущего, и это осознается только сейчас, в свечении экрана и стуке клавиш, а тогда это просто и прямо шло параллельным курсом с моей душой. Не надо было понимать. Думать. Решать. Достаточно было не мешать себе чувствовать.

Но я-то, конечно, не мог себе этого позволить. На вахте. Не то чтобы несущий командирскую вахту старпом сильно пугал, да и район был несложный, хоть и формально часть великой Атлантики, — просто так научился. Ответственности. Здесь ведь тоже без слов — ответственность у нас означает перманентную вину. За все, что произошло и (это «и» очень важно для понимания) не произошло «за время моего дежурства». Какие здесь могут быть чувства? Единственное, что приходит на ум — ощущение плотно сжатого очка, вы уж простите, пожалуйста, — но это правда. Объективная реальность временно ответственного военного, данная ему вот в таком ощущении.

Да и что я мог сказать штурману, славному, но по-детски наивному владивостокскому старшему лейтенанту от «С.О.Макарова»? Что я тоже считаю океан живым существом? Такого рода разговоры русский морской военный люд допускает только в формате «после литра» — в основном. Не то время, что ли... Или место не располагает — это уж точно, флот не любит разговоров, которые его, флот, никуда не ведут: поэтому в такой «чести» древнейшая профессия номер ноль — зам.

Все-таки эргономика ГКП — ходовой рубки — важная штука. Вот кто, спрашивается, выбирал угол наклона остекления рубки? Вся аппаратурная сигнализация как в зеркале — и красная, и зеленая, как и ходовые огни всех плавающих по воде инженерных сооружений. Вот это — точно как судно прямо на встречном курсе, а на самом деле — только отражение лампочек РЛС и рулевой машины.

Пуст океан, пуст и спокоен. Так бывает, наверное, только в море — монотонный рокот дизелей убивает все вздохи и жалобы великой пустоши планетарного масштаба. Но знаете, что странно — нет в открытом море ощущения пустоты.

Мне случалось ездить бескрайними евразийскими степями. Так вот там есть места, где — пусто. Остановил машину, вышел, вздохнул, услышал ветер и птиц, купающихся в его волнах, и понял — пусто. Да, невзирая на все прелести разнотравья и «желтого дрока с пирамидальною верхушкою» — пусто. Нет никого и ничего вокруг. В море такого не бывает. В море всегда есть кто-то еще. Или что-то...

Кто-то или что-то дышит. Равномерно вздыхая широкой грудью четырех океанов. Здесь, за островами, уже довольно сильная волна, и брызги долетают до крыльев мостика. Я беру пеленги и слушаю дыхание моря. И вот его частичка, сверкнув юрким кошачьим глазом, растворилась в рукаве свитера (большие корабли завели себе тюремный распорядок и требуют вахтенного офицера в форме с повязкой. Не люблю большие корабли, и это, пожалуй, взаимно), прикоснувшись своей свежестью к коже. Откуда ты, капелька? Как тебя зовут твои родственники? Как они тебя узнают?

Нет, такие рассуждения не являются обычным фоном жесткой и напряженной службы вахтенного офицера на ходу. Там главное — ответственность, да хватит об этом. Важно другое — такие отвлеченные мысли не мешают мне делать свою работу, что бы там не говорили о концентрации и внимании. Я уже устал убеждаться, что лучший способ что-то прощелкать — это как раз напрягаться. И тем важнее упущенное, чем больше суетишься. Но это — уже часть опыта. Непропиваемого и потому бесценного.

А все-таки хорошо, что есть океан. Хорошо, что его можно считать огромным неповоротливым животным, могучим, но травоядным. Так его получается уважать. Эй, океан! Мы с тобой — одной крови. Ты и я. Ты ничего мне не должен, я ничего — тебе. Ну, разве только потерпи мое общество несколько дней, ты же знаешь, что я не смогу жить в тебе без этого ухающего и вонючего железного корытца — моего корабля. Крепкого, надежного, где-то даже элегантного, но по сравнению с тобой — немощного и несерьезного. Уж прими все, как есть. А я — приму тебя. Со всеми твоими 8-ю баллами, ураганами, Белыми Шквалами, айсбергами и Бермудскими треугольниками. Мы, люди, развели здесь у тебя такой бардак — ракеты, торпеды, как обычно, убиваем друг друга просто так, потому что кто-то сказал — идите и убивайте. Прости нас, мы не хотим зла тебе и твоим жителям. Думаешь, этого хотят рыбаки? Да нет, вряд ли. Рыбаки хотят есть. И дети у них тоже хотят. Нам, понимаешь, предписали получать еду в поте лица. Соленом, как ты. Ты уж извини. И эти здоровенные танкера, и черная вязкая смерть твоих птиц из их танков — без нее многие замерзнут. Мы разучились жить один на один с природой. С тобой, океан. Прости — я один не в силах это изменить. А если я об этом заговорю, да вот хоть сейчас, на следующий выход пойдет другой командир боевой части связи. Мной же займутся добрые ребята в белых халатах.

Да, мы, люди, все сумасшедшие. Иначе как объяснить постоянные войны? И тот факт, что я стою перед тобой на палубе боевого корабля? Но послушай — я никак не угрожаю тебе, я не могу даже подумать об этом. Кому тогда? Для чего мы здесь во всем блеске разворотов башен и хищно задранных крышек пусковых? Вот это ты хочешь знать... Н-да. Я не знаю. Ты мне веришь?

Понимаешь, это все не для тебя. Это — для других людей, таких же как я, как этот сонный рулевой, как спящий палубой ниже командир, как моя сестра или дети моего флагмана. Мы, люди, не умеем находить свое место на Земле без этого всего. Хочется научиться, но не получается. Ведь проще с дубиной... Что? Тебе кажется, что не стараемся? Да, конечно... В детстве все хотят. У тебя ведь тоже было детство, когда в тебе зарождалась органическая жизнь. Мог ли ты представить, что корона эволюции, люди разумные, придумают только один способ выяснять отношения — войну? Если бы ты тогда был так мудр, допустил ли бы ты это?