Но Талар, Айф средних способностей, сумела взять все в свои руки. Она не признавала таких оправданий, как отчаяние и страдания, если они подрывали дисциплину; она утверждала, что слабость людей приведет к ним демонов. Она рассказывала истории о Вердоне и его долгой борьбе за людей с другими бессмертными богами, мечтающими поработить их. Она говорила, что, если простые смертные тех времен смогли объединиться и устоять перед богами, неужели современные эззарийцы не могут сделать то же самое? Несмотря на царящий в лесах голод, она отказывалась пить любую воду, кроме дождевой, и есть пищу, которая не была выращена, поймана или добыта по обычаю наших предков. Она проводила обряды очищения, она нашла девушек, чьих способностей было достаточно, чтобы выполнять обязанности Ткачих и создавать защитные заклинания для их поселений. Она заставила рожденных служить, учить всех, даже оставшихся валиддаров, их ремеслам: охоте, земледелию. Она не позволяла использовать мелидду в обычных занятиях, заставляя сохранять ее для войны с демонами. Ее упорство заставило других идти за ней, изгнанники снова сплотились. Они вернулись из лесов, переполненные гордостью за то, что соблюдали все законы и традиции, принесенные нам богами.

Те из нас, кто пережил другие ужасы и другое изгнание, восхищались их силой и упорством. Но когда Талар и ее последователи выяснили, что меня приняли обратно после такого падения, они были вне себя от ярости. А когда я заявил, что нашел другие толкования чистоте и испорченности… что, возможно, они связаны со свойствами твоей души, а не с тем, что ты пьешь… в общем, мне нечего было рассчитывать на их снисхождение.

Я знал, что меня позовут прежде, чем Совет ответит что-либо по поводу выдвинутых Фионой обвинений в предательстве, но, когда есть Кенехир и Катрин, стоящие за меня, и еще Мейра, можно быть спокойным. Совет Наставников выносит решение только тогда, когда одного мнения придерживаются четверо или пятеро его членов. Мне не до формальностей, я должен поговорить с Катрин о том, что я увидел, – о демоне, совершенно не похожем на тех, которых мы знали до сих пор.

К восходу луны я собрался с мыслями и направился к дому моего учителя, чтобы рассказать о странном приключении. Катрин жила в доме, построенном ее дедом, когда он был еще совсем молодым и самым сильным Смотрителем в Эззарии. Он поставил дом на вершине холма, но под деревьями, поскольку Ткачиха накладывала защитные заклинания именно на деревья, и ни один эззариец не мог представить себе незащищенного дома. С порога дома Катрин можно было смотреть вниз, на поднимающиеся среди леса крыши с вьющимися над ними дымками, а вечером огоньки домов мерцали в листве, как светящиеся рыбы под темной водой.

– Госпожа Катрин дома? – спросил я ученика, открывшего дверь. Глаза у него слипались от усталости, за его спиной виднелся письменный стол, заваленный книгами, свитками и кипами бумаг.

– Ее вызвали куда-то, – ответил юноша, зевая. – Я точно не знаю куда. Она сказала, что вернется до ночи. Прошу вас, входите.

– Спасибо, Хавел, но я не стану заходить, разве что… а Хоффид дома? – Муж Катрин, ученый, мой добрый друг.

– Его нет дома уже три недели.

– Уж не заболела ли его сестра? – Его хилая, капризная сестрица, жившая в соседней деревне, была единственной причиной, способной вытащить Хоффида из дому, с тех пор как мы вернулись в Эззарию.

– Нет, господин. Госпожа Катрин не говорит, куда он уехал, она не сказала даже госпоже Эннит, и госпожа Эннит не перестает утомлять нас всех расспросами.

Очень странно. Хоффид был самым неподходящим человеком в Эззарии для участия в каких-либо загадочных делах.

– А может быть, он прячется именно от Эннит? Как ты думаешь?

Юноша засмеялся:

– Очень может быть.

Гора книг за его спиной натолкнула меня на мысль. Я вошел, чтобы подождать Катрин, а заодно и просмотреть записи Галадона, касающиеся демонов. Хавела, кажется, смутило то, что я взялся за книги без явного разрешения Катрин, и он углубился в собственные занятия.

Я пролистал три толстые тетради в кожаных переплетах, вмещавшие в себя пятнадцать лет жизни Галадона Смотрителем. Но все записи, сделанные размашистым почерком моего учителя, оказались мне знакомы. Ничего о демонах, которые отличались бы от обычных. На полке лежали еще тетради, ведь Галадон был Смотрителем тридцать лет. Но вместо них я принялся за огромный фолиант, куда Катрин переписывала фрагменты Свитка рей-киррахов и Пророчества. Оригиналы находились у Исанны, они хранились в каменных цилиндрических футлярах, но Катрин делала весьма похожие списки, снабжая их копиями иллюстраций из оригинальных свитков.

Я читал около часа, заставляя себя вникать в тонко начертанные буквы, пытаясь погрузиться в древний язык, прежде чем перевести для себя текст в те слова, которые я помнил с юности. Вдруг мы пропустили какое-то слово или заменили его похожим, но не передающим точного смысла? Но я не обнаружил разницы. Рассказы о демонах, предупреждения о недопустимости испорченности, песни, обряды и еще цветистые слова предсказания о Воине с Двумя Душами – все было таким, каким я его помнил. Я в очередной раз огорчился малому количеству страниц. Всего двадцать, зажатые между прочными обложками. Недостаточно, чтобы определить жизненный путь для целого народа, не говоря уже обо всем мире.

Пока я водил пальцем по строкам старательно воссозданного на одном из полей описания крылатого воина, я вдруг ощутил в спине, у лопаток, знакомое жжение. Да, оно всегда здесь, под моими обычными чувствами. Но почему я чувствую его так ясно сейчас, если я обретаю крылатую форму только за Воротами? В записях никогда не упоминалось о превращении и, разумеется, ничего не объяснялось. Когда я в восемнадцать лет впервые обнаружил крылья, у нас были только изустные легенды о подобном и один-единственный рисунок.

Я сидел в уютной комнате Катрин, погруженный в свою печаль. Я закрыл глаза, замер и сосредоточился на ощущении, потихоньку дыша на него, как замерзающий человек дышит на готовый погаснуть огонь. Горло саднило. Голова кружилась, из глаз потекли слезы. Моя кровь пульсировала от бурлящей в ней мелидцы, но превращения не произошло. Оно не подвластно мне. В моем теле не загорелся огонь. В моем разуме не вспыхнул свет.

Я перестал удерживать дыхание, помотал головой и устыдился собственной жадности. Я только что мечтал извлечь пользу для себя одного из дара, предназначенного для борьбы со злом. Снова перевел взгляд на страницу, но лампа уже догорела, и я не мог сосредоточиться. Юный Хавел лежал щекой на своих записях, я тронул его за плечо, и он соскользнул со стула и свернулся клубком на полосатом коврике у холодного очага. Пришлось накрыть его одеялом, потом, сняв свои башмаки, я забрался с ногами в кресло в дальнем углу комнаты. И так сидел у открытого окна, вдыхая ночную свежесть, напоенную запахами мокрого клевера и мяты.

Я уже почти уснул, когда до моего слуха донесся скрип двери.

– Я уже отчаялся, – сонно пробормотал я, выпрямляясь и стараясь прогнать туман в голове. – Пришел рассказать все учителю, как и должен. Дай мне только собраться с мыслями, чашечка чего-нибудь горячего поможет мне, и я расскажу тебе самую невероятную историю, которую ты когда-либо слышала.

– Сегодня ты мне ничего не расскажешь, Сейонн. – Катрин шагнула в дверной проем. В ее голосе не было тепла или дружелюбия. – У тебя будет время для объяснений. – Вслед за ней в комнату вошла Фиона, за ней еще женщины и трое мужчин Один из них был Каддок, высокий, худой, мрачный, на его лицо спадали длинные седые пряди. Седовласая женщина, полная и добродушная, но при этом одна из самых могущественных волшебниц Эззарии, была Мейра. Еще двое мужчин были храмовыми стражами. Их выбирали из рожденных способными, и они обычно обладали неплохой боевой подготовкой. В Эззарии редко происходило то, что принято называть преступлениями, и стражи занимались самозванцами, пьяницами или драчунами.