Путешествие продолжалось три дня, и поведение Марианны стало великолепным образцом того, какого внимания и любезности могла в дальнейшем ожидать от нее миссис Дженнингс. Почти всю дорогу она молчала, погруженная в собственные мысли. Она по собственной инициативе не вступала ни в какие разговоры, если не считать восхищенных возгласов при виде особенно живописного пейзажа, проплывавшего за окнами кареты, да и тогда она обращалась только к сестре. Чтобы сгладить неловкость, Элинор приняла на себя обязанности вежливой гостьи, проявляла к ней величайшее внимание, болтала с ней, смеялась и слушала ее разглагольствования сколько могла. Миссис Дженнингс со своей стороны обращалась с обеими сестрами с величайшей добротой, постоянно заботилась об их удобствах и развлечениях. Она очень огорчалась лишь оттого, что они отказывались сами заказывать себе обед в гостинице и ни за что не желали признаваться, предпочтут ли они лососину треске или вареную курицу котлетам из телятины. Они въехали в Лондон в три часа на третий день путешествия, радуясь, что могут покинуть тесноту кареты и вкусить все прелести отдыха перед горящим камином.

Дом был очень красив и великолепно обставлен. Юных леди немедленно проводили в просторную и уютную комнату. Раньше в ней жила Шарлотта, и над каминной полкой все еще висел вышитый цветным шелком пейзаж ее работы, доказывающий, что она с пользой семь лет воспитывалась в престижной столичной школе.

Поскольку обед мог быть приготовлен только через два часа, Элинор решила воспользоваться этим временем, чтобы написать письмо матери. Через несколько минут Марианна тоже села за стол и разложила перед собой письменные принадлежности.

– Я уже пишу домой, Марианна, – сказала Элинор. – Может быть, тебе лучше отложить свое письмо на пару дней?

– Но я же не маме пишу, – проговорила Марианна и поспешно опустила голову, словно желая избежать дальнейших расспросов.

Элинор промолчала, сделав вывод, что она пишет Уиллоби. Немного поразмыслив, она пришла к еще одному выводу: все-таки они, несомненно, помолвлены, хотя и пытаются сохранить это в тайне. Последнее хотя и не принесло полного удовлетворения, все же ее обрадовало, и она продолжила письмо с большей охотой. Марианна закончила свое послание всего лишь через несколько минут. Судя по всему, она сочла достаточной короткую записку, которую затем поспешно сложила, запечатала и написала адрес. Элинор показалось, что фамилия адресата начинается с «У», но за это она бы не поручилась. Марианна тут же позвонила и поручила вошедшему лакею отправить письмо двухпенсовой почтой,[1] что и было сделано.

Марианна все еще пребывала в чрезвычайно веселом расположении духа, но вместе с этим была очень возбуждена, и это тревожило Элинор. С приближением вечера возбуждение заметно усилилось.

За обедом она почти ни к чему не притронулась, а когда они затем расположились в гостиной, явно прислушивалась к шуму проезжавших мимо экипажей.

Элинор была очень рада, что миссис Дженнингс была чем-то занята у себя в комнатах и не могла наблюдать за происходящим. К тому времени как подали чай, Марианне пришлось пережить не одно разочарование, потому что всякий раз экипажи останавливались у чужих дверей. Но тут раздался громкий стук, возвещавший о приходе гостя. Элинор была уверена, что вот-вот на пороге появится Уиллоби, а Марианна даже встала и направилась к двери. Воцарилась гнетущая тишина. Не выдержав ожидания, Марианна открыла дверь, сделала несколько шагов к лестнице, прислушалась и через несколько минут вернулась в гостиную вне себя от волнения. И это было понятно, ведь ей послышался голос любимого человека. Не удержавшись, она воскликнула:

– Ах, Элинор! Это Уиллоби! Это он!

Она уже была готова броситься в объятия вошедшего, когда узнала в нем полковника Брэндона. Спокойно перенести такой удар оказалось выше ее сил, и Марианна тотчас же покинула комнату. Элинор тоже была разочарована, но обрадовалась полковнику Брэндону вполне искренне. Ее только огорчало, что человек, столь преданный ее сестре, понял, что та не испытала ничего, кроме горя и разочарования, увидев его. И она тут же получила возможность убедиться, что поведение сестры не осталось им незамеченным. Он проводил Марианну взглядом, полным грусти и растерянности, и даже на время забыл о необходимости соблюдения элементарных приличий по отношению к другой сестре. Едва поздоровавшись, он спросил:

– Ваша сестра больна?

Немного смутившись, Элинор ответила утвердительно и поспешно заговорила о головных болях, плохом настроении, дорожном утомлении – словом, обо всем, что могло оправдать невежливое поведение Марианны. Полковник выслушал ее с величайшим вниманием и, видимо, за это время успел взять себя в руки. Больше он к этой теме не возвращался, а только сказал, что счастлив видеть сестер в Лондоне, после чего поинтересовался, как они доехали и как поживают общие знакомые.

Еще некоторое время они продолжали вести светскую беседу, нисколько не интересную обоим, при этом оба пребывали в унынии и думали о другом. Элинор очень хотелось спросить, в Лондоне ли Уиллоби, но она боялась причинить своему собеседнику боль, упомянув имя его соперника. В конце концов, не зная, о чем говорить дальше, и стремясь сказать хоть что-нибудь, она спросила, все ли время, с тех пор как они виделись в последний раз, он провел в Лондоне.

– Да, – ответил он после некоторого колебания, – почти. Один или два раза я уезжал на несколько дней в Делафорд, но вернуться в Бартон было не в моих силах.

Его слова, а также тон, которым они были произнесены, немедленно напомнили ей все обстоятельства его отъезда и последовавшие за этим назойливые подозрения миссис Дженнингс. Она даже испугалась, что ее вопрос свидетельствовал о значительно большем любопытстве, чем она на самом деле испытывала.

В гостиную вошла миссис Дженнингс.

– О, полковник, – воскликнула она со своей обычной излишне шумной приветливостью, – я страшно рада вас видеть! Прошу простить, что не могла прийти раньше, но мне необходимо было осмотреться, заняться делами. Я же так давно не была дома. Просто удивительно, сколько накапливается всевозможных дел, стоит только отлучиться из дома. И потом еще надо было урегулировать вопрос с Картрайтом. Господи помилуй, да после обеда я трудилась как пчелка. Скажите, полковник, откуда вы узнали, что я приехала?

– Я имел удовольствие услышать об этом у Палмеров, где я сегодня обедал.

– Надо же! И как они поживают? Что Шарлотта? Наверное, уже совсем необъятная стала?

– Миссис Палмер вполне здорова и поручила передать, что завтра же будет у вас.

– Да-да, я так и думала! Кстати, полковник, я привезла с собой двух юных леди. Одна из них перед вами, но где-то еще есть и вторая. Думаю, вам будет приятно услышать, что это ваша юная приятельница мисс Марианна. Право же, не знаю, как вы с мистером Уиллоби разберетесь между собой из-за нее. Как это все-таки приятно – быть молодой и красивой! Я тоже когда-то была молодой. Но только не слишком красивой. В этом мне не особенно повезло. Впрочем, я заполучила очень хорошего мужа, какого не найти даже самой первой красавице. Но, полковник, где вы были, с тех пор как мы имели удовольствие видеть вас в последний раз? И как идет ваше дело? Расскажите же! Между друзьями не должно быть секретов!

На все ее вопросы он ответил со своей обычной невозмутимостью, но не удовлетворил ее любопытства. Элинор занялась чаем, и Марианна поневоле должна была появиться снова. С ее приходом полковник Брэндон стал еще более задумчивым и молчаливым, а затем откланялся, как ни уговаривала его миссис Дженнингс остаться еще немного. В тот вечер гостей больше не было, и дамы единодушно решили пораньше лечь спать.

На следующее утро Марианна проснулась в отличном расположении духа и выглядела вполне довольной жизнью. Разочарование прошлого вечера казалось забытым в ожидании того, что сулил новый день. Они как раз заканчивали завтракать, когда у дверей остановился экипаж миссис Палмер, и спустя несколько минут она, радостно смеясь, вошла в гостиную. Казалось, она настолько была счастлива видеть всех, что даже трудно было сказать, кого больше – свою матушку или сестер Дэшвуд. Она выразила удивление тем, что они приехали в Лондон, и тут же заявила, что с самого начала и не предполагала ничего другого. Она только попеняла сестрам, что они приняли приглашение ее матери после того, как ответили ей отказом. Не переставая улыбаться, она заявила, что никогда не простила бы им, если бы они все-таки не приехали.