Ею вновь овладело навязчивое желание как можно скорее вернуться домой. Добрая и понимающая мать стала ей еще дороже, чем прежде, причем дороже именно из-за абсолютного, хотя и вовсе не заслуженного доверия к Уиллоби. Марианна принялась как безумная настаивать, требовать, чтобы они тотчас же отправились в путь. Элинор никак не могла решить, что будет лучше для сестры – остаться в Лондоне или уехать, поэтому воздержалась от советов. Она лишь попросила немного потерпеть, чтобы узнать мнение матери по этому поводу. В конце концов Марианна уступила.
Миссис Дженнингс в то утро покинула их раньше обычного. Она чувствовала себя неуютно, зная, что Палмеры и Мидлтоны еще ничего не знают и не разделяют ее огорчения. Она решительно отказалась от предложения Элинор сопровождать ее и уехала, оставив сестер одних на всю первую половину дня. Элинор с тяжелым сердцем села писать письмо матери. Ей была невыносима мысль, что своим письмом она непременно причинит сильную боль. Ведь судя по адресованному Марианне письму, Элинор не удалось подготовить мать к дурным новостям. Однако ей необходимо было поставить миссис Дэшвуд в известность о произошедшем и получить ее распоряжение относительно будущего, причем как можно скорее. Марианна тоже спустилась в гостиную, как только уехала миссис Дженнингс, и уселась за стол рядом с Элинор. Она внимательно следила за движениями ее пера и при этом громко вслух жалела то Элинор, на долю которой выпала столь неприятная миссия, то мать, которой предстояло пережить тяжкий удар.
Так продолжалось около четверти часа. Неожиданно Марианна, нервы которой были настолько напряжены, что она буквально подскакивала от каждого громкого звука, вздрогнула от стука в дверь.
– Кто это может быть?! – воскликнула Элинор. – Еще очень рано! Я считала, что мы пока в безопасности!
– Полковник Брэндон, – с досадой процедила Марианна, подойдя к окну. – От него мы нигде и никогда не можем чувствовать себя в безопасности.
– Он не войдет в дом, ведь миссис Дженнингс нет дома.
– Я бы не стала на это рассчитывать, – сказала Марианна, поспешно направляясь к лестнице. – Человек, которому некуда девать собственное время, обычно спокойно посягает и на чужое.
Ее вывод оказался верным, хотя основывался на неверной предпосылке и несправедливом предубеждении. Полковник Брэндон действительно вошел. Элинор не сомневалась, что его привела искренняя тревога за Марианну. Об этом свидетельствовало обеспокоенное и печальное выражение его лица и то, как он участливо, хотя и кратко осведомился о ее здоровье. Поэтому она не могла простить сестре ее легкомысленного пренебрежения.
– Я встретил миссис Дженнингс на Бонд-стрит, – сообщил он, поздоровавшись. – Она уговорила меня заехать к вам. Впрочем, ей не пришлось слишком усердствовать, поскольку я и сам собирался это сделать. Я предполагал, что застану вас одну, и надеялся на это. Моя цель… мое желание… мое единственное стремление… Мне кажется… я надеюсь, что это может ее утешить… Впрочем, что это я… какое утешение? Сейчас вашу сестру ничто не утешит. Но, вероятно, есть надежда ее убедить… Мои чувства к ней, к вам, к вашей матери… быть может, вы позволите мне доказать их, открыв некоторые обстоятельства, которые ничто, кроме самого искреннего уважения, кроме страстного желания быть полезным вашей семье… Думаю, я заслужил оправдание, хотя и потратил очень много часов, убеждая себя, что поступаю правильно. Но я же могу и ошибаться. – Полковник умолк.
– Я понимаю, – ответила Элинор. – Вы хотите что-то сообщить мне о мистере Уиллоби, причем нечто такое, что даст нам возможность лучше понять его характер. Что ж, с вашей стороны это будет самая большая услуга, которую вы можете оказать Марианне. Я буду вам искренне признательна за все, что услышу. Она тоже, я в этом нисколько не сомневаюсь… только со временем. Прошу вас, рассказывайте.
– Хорошо. Значит, так, я уехал из Бартона в октябре… Нет, так вы ничего не поймете. Мне придется немного вернуться в прошлое. К сожалению, я плохой рассказчик, мисс Дэшвуд, и совершенно не знаю, с чего начать. Наверное, мне придется рассказать вам немного о себе, но тут я буду краток. Понимаете… такая тема… – он тяжело вздохнул, – не вызывает желания вдаваться в подробности.
Он умолк, очевидно собираясь с мыслями, еще раз горестно вздохнул и продолжил повествование:
– Вы, скорее всего, забыли разговор – разумеется, вы совершенно не должны помнить ненужные мелочи, нисколько вас не заинтересовавшие, – это было как-то вечером в Бартон-Парке во время танцев. Я тогда сказал, что Марианна немного напоминает мне одну давнюю знакомую.
– Вовсе нет, – ответила Элинор, – я помню. – Ей показалось, что ему польстило ее внимание.
– Так вот, если меня не обманывают ставшие зыбкими воспоминания, они были похожи не только внешне, но и имели сходные характеры. Та же сердечная теплота, та же пылкость воображения и чувствительность. Эта дама была моей близкой родственницей, осиротевшей в раннем детстве. Мой отец был ее опекуном. Мы были почти одного возраста и всегда дружили. Сколько себя помню, я всегда любил Элизу. А когда мы выросли, я уже питал к ней чувство, на которое вы, судя по моей всегдашней мрачности, должно быть, считаете меня неспособным. Она тоже привязалась ко мне, и ее чувство было не менее пылким, чем то, что испытывала ваша сестра к мистеру Уиллоби. И таким же несчастным, хотя и по другой причине. В семнадцать лет она оказалась потерянной для меня навеки.
Против воли ее решили выдать замуж за моего брата. Она была богата, а у нас не было денег, чтобы содержать родовое имение, – только долги. Должен признаться, только этим объясняется поведение ее дяди и опекуна. Брат был ее недостоин, он ее даже не любил. Я искренне надеялся, что любовь ко мне даст ей силы перенести все несчастья. Некоторое время так и было. Но в конце концов ее положение стало совсем уж отчаянным. Слишком уж с ней жестоко обходились. А ведь она пообещала мне, что ничего… Как же я бессвязно все излагаю! Я еще даже не сказал, что случилось. Нам оставалось ждать всего несколько часов до намеченного заранее совместного побега в Шотландию. Но мы столкнулись с предательством. Нашу тайну выдала горничная кузины. Меня отправили в дом дальнего родственника, жившего в противоположном конце страны, а ее лишили всего – свободы, общества, любых развлечений. Только так мой отец сумел настоять на своем. Я слишком надеялся на ее стойкость, поэтому удар был очень суровым. Но, если бы ее брак стал счастливым, скорее всего, через несколько месяцев я бы с ним смирился – ведь я тогда был еще очень юн. И уж во всяком случае я не продолжал бы сожалеть о случившемся по сей день. Однако получилось иначе. Мой брат не испытывал к ней ровным счетом никакой привязанности, его влекли совсем иные удовольствия, отличные от тихих радостей семейной жизни. Поэтому с самого первого дня он относился к ней дурно. Последствия всего этого для такой юной, живой и неопытной девушки, как новая миссис Брэндон, были вполне естественны. Сначала она смирилась со своей жалкой участью, и, по-моему, было бы лучше, если бы она не пережила тех горьких страданий, которые вызывали в ней мысли обо мне. Понятно, что сохранять верность такому мужу было трудно, а рядом не было друга, который мог бы дать добрый совет или хотя бы удержать ее от ошибочного шага. Мой отец прожил только несколько месяцев после их свадьбы, а я находился вместе со своим полком в Вест-Индии. Короче говоря, она пала. Если бы я только остался в Англии, возможно… Но я решил ради счастья обоих побыть несколько лет от нее вдали, именно поэтому и перевелся в другой полк. Шок, который я пережил после ее свадьбы, – продолжил он дрожащим от волнения голосом, – показался мне пустяком по сравнению с потрясением, испытанным мною при вести о ее разводе. Это произошло примерно через два года. С тех пор я стал мрачным и угрюмым… Даже сегодня мысль о тех страданиях…
Почувствовав, что больше не может говорить, полковник Брэндон резко встал и зашагал взад-вперед по комнате. Элинор, необычайно тронутая его исповедью и волнением, не могла произнести ни слова. Он увидел, что собеседница ему искренне сочувствует, приблизился, осторожно взял ее руку, пожал, а потом и поцеловал с благодарным уважением. Прошло несколько минут. Наконец полковник овладел собой и снова заговорил:
