– Да, – ответствовала Элинор и тоже слегка покраснела. – Я все знаю и не понимаю, какое пристойное объяснение вы намерены предложить. Даже представить не могу, каким образом вы собираетесь уменьшить свою вину?

– Вспомните, – вскричал Уиллоби, – кто рассказал вам обо всем?! Разве он мог быть беспристрастным? Не спорю, я обязан был с уважением отнестись к ее возрасту и положению. Поймите, я не собираюсь оправдываться, но и не хочу, чтобы вы думали, что виноват я один. И если ее судьба нелегка, то и она сама небезупречна, а если я – гнусный распутник, то и она не святая. Если ее неистовство, порывистость, страстность… да к тому же этому сопутствовал весьма недалекий ум… Но я не намерен защищаться! Ее чувства ко мне были искренними и заслуживали лучшего отношения. Я до сих пор вспоминаю нежность, сумевшую на короткий срок вызвать взаимность, и горько упрекаю себя. Я очень желал бы, чтобы ничего не случилось, но, увы… Я причинил страдания не только ей, но и той, чье чувство ко мне было не менее пылким, а ум и душа… Боже, как они были прекрасны!

– Вы были равнодушны к той несчастной… Мне неприятно обсуждать с вами подобную тему, но отсутствие чувств вовсе не оправдывает вашей жестокости. Не думайте, что природная ограниченность ее ума может извинить ваше бессердечие. Вы же не могли не знать, что, пока вы, счастливый и довольный, развлекаетесь в Девоншире и строите планы на будущее, она прозябает в безысходности и страшной нищете?

– Но откуда я мог это знать? Я действительно не объяснил ей, куда мне можно написать, но неужели вы думаете, что она не сумела бы меня найти, если бы захотела?

– Ладно, оставим это… И что сказала миссис Смит?

– Она пришла в величайшее негодование и потребовала от меня признания, правда ли это. Нетрудно догадаться, в какое смятение она тем самым привела меня. Против меня было абсолютно все: ее суровость, чистота, удаленность от света. Отрицать свою вину я не мог, а смягчить ее не сумел. Тем более что она всегда сомневалась в моей высокой нравственности, к тому же она обиделась на мое невнимание, поставив мне в вину, что во время визита к ней я постоянно отлучался. Короче говоря, дело дошло до разрыва. У меня имелся лишь один способ спасти себя. До глубины души возмущенная моей безнравственностью, женщина обещала простить меня, если только я женюсь на Элизе. Этого я сделать не мог, и она объявила, что больше не желает меня знать. Мой отъезд был назначен на утро, и ночь я провел в размышлениях. Борьба с собой была нелегкой, но длилась недолго. Моего чувства к Марианне, моей уверенности в ее взаимности оказалось недостаточно, чтобы перевесить страх перед бедностью. Повторяю, с ранней юности я считал, что должен владеть большими деньгами, а вращаясь среди состоятельных людей, я только укрепился в этом желании. У меня были основания полагать, что женщина, на которой я сейчас женат, не ответит отказом, если я сделаю предложение, вот я и убедил себя в благоразумии такого поступка и отсутствии иного выхода. Но еще до того, как я покинул Девоншир, меня ожидало тягостное испытание. В тот день я обещал обедать у вас и был обязан как-то объяснить свое отсутствие. Я долго колебался, заехать или написать записку. Я боялся увидеть Марианну и считал, что встреча с ней может заставить меня изменить намерения. Однако мой дух оказался достаточно крепок! Я приехал, увиделся с ней, посмотрел, как она горюет, и покинул ее в горе, надеясь больше никогда с ней не встретиться.

– Но зачем вы приехали? Достаточно было простой записки с извинениями.

– Так ведь мне необходимо было потешить мою гордость! Мне было невыносимо думать, что я уеду тайком, как вор. Я не желал, чтобы вы и все остальные соседи узнали, что произошло между мной и миссис Смит. Именно поэтому я решил заехать к вам по дороге в Хонитон. Должен признать, что встреча с вашей сестрой была попросту ужасна. И в довершение ко всему я застал ее одну. Ваша мама и вы с младшей сестрой куда-то ушли, и я не знал, когда вы вернетесь. А ведь всего лишь накануне я ушел от нее с глубокой решимостью поступить как должно. Но в ее присутствии от моей решимости не осталось и следа. Еще несколько часов, и я не смог бы с собой справиться. Она была бы связана со мной навеки. Я вспомнил, как легко было у меня на сердце, когда я пешком, веселый и довольный, возвращался из Бартона в Алленхейм. Тогда я любил все человечество! Каким же виноватым я чувствовал себя во время нашей последней встречи! У меня едва хватило сил притворяться. Ее печаль, ее разочарование, ее горькие сожаления, когда я сообщил, что должен без промедления покинуть Девоншир… Этого мне никогда не забыть. А как она была доверчива, как твердо верила в меня… Боже мой! Я был бессердечным негодяем!

Наступило молчание. Первой заговорила Элинор:

– Вы обещали ей скоро вернуться?

– Ах, да не помню я, что обещал! Но уж точно меньше, чем требовало прошлое, но намного больше, чем оправдывалось будущим. Боже мой, у меня нет сил об этом вспоминать. А потом появилась ваша мама, и мне пришлось пережить еще одну пытку ее добротой и лаской… Я был глубоко несчастен, но сейчас с утешением вспоминаю об испытанной тогда боли. Я так зол на себя за подлое безумие собственного сердца, что все мои былые страдания из-за этого стали моей гордостью и торжеством. Но я уехал, покинув все, что любил, уехал к тем, к кому был всего лишь равнодушен. Если вспомнить мое возвращение в Лондон… Я ехал на своих лошадях и потому медленно… В отсутствие собеседников я мог только думать. Будущее казалось мне манящим, но какие упоительные картины рисовало мне воображение, когда я вспоминал прошлое! Никогда не забуду эту поездку.

Уиллоби умолк.

– Что же, – поторопила собеседника Элинор. Она жалела несчастного, но все равно желала, чтобы он поскорее завершил тягостную исповедь. – Вы закончили?

– О нет. Разве вы забыли, что произошло в Лондоне? Она вам показывала то гнусное письмо?

– Да, я видела все письма и записки.

– Когда я получил ее первую записку – а получил я ее сразу же, потому что все время был в столице, – то почувствовал… Думаю, что наиболее уместно сказать, что слова здесь бессильны. Если же проще… не думайте, что я стремлюсь пробудить в вас жалость… но только овладевшие мною чувства иначе как мучительнейшими назвать нельзя. Каждая строчка поражала ударом кинжала в сердце (вашей сестры сейчас здесь нет, поэтому некому мне указать на избитость использованной метафоры). Марианна в городе, совсем рядом! Выражаясь тем же языком, это было громом среди ясного неба. Уверен, – слабо улыбнулся он, – что она не преминула бы мило попенять мне на удары грома и кинжалы в сердце. Ее мнения, ее вкусы, мне кажется, я знаю их лучше, чем свои собственные. Во всяком случае, они мне дороже.

Элинор совершенно не знала, как следует вести себя во время этого странного разговора, но сочла необходимым напомнить своему собеседнику о неуместности высказываний, подобных последнему:

– Вы говорите лишнее, мистер Уиллоби. Не забывайте, что теперь вы женаты. Излагайте только то, что требует ваша совесть.

– Записка Марианны, из которой я узнал, что по-прежнему дорог ей, что разлука не ослабила ее чувств и она все так же верит в постоянство моих, пробудила во мне былое раскаяние. Я сказал «пробудила», потому что столичная жизнь сумела довольно скоро усыпить его. Мало-помалу я превращался в обычного городского повесу, изображал равнодушие ко всем, в том числе и к ней, и даже успел внушить себе, что она, без сомнения, давно меня забыла. Я убеждал, что наше взаимное чувство было легким увлечением, ни к чему не обязывающим флиртом, удивленно пожимал плечами, в зародыше подавлял угрызения совести и все время мысленно повторял: «Я буду рад услышать, что она вышла замуж». Но одна ее записка заставила меня лучше узнать свои собственные чувства. Неожиданно для самого себя я понял, что она мне дороже всех женщин мира, и с ней, единственной, я обошелся мерзко и гнусно. А я как раз только что сделал предложение мисс Грей, которое было принято, и отступить я уже не мог. Мне оставалось лишь старательно избегать вас обеих. Я решил не отвечать Марианне, втайне надеясь, что больше писать она не станет. Сначала я решил не заезжать на Беркли-стрит. Но затем подумал, что разумнее будет принять вид равнодушного знакомого, и как-то утром, дождавшись, когда вы втроем уедете, я занес свою карточку.