24 сентября. — Писал в деревню[118].

25 сентября. — Был у обедни.

26 сентября. — Письмо к Кошелеву[119].

27 сентября. — Жуковская у нас.

28 сентября. — Письмо к Кошелеву.

29 сентября. — Письмо к Кошелеву.

30 сентября. — Гулял с Сережей. — Был у Жуковских с Сашенькой. Дюссельдорфский альбом. «Смерть Колумба»[120], одно из тех произведений искусства, которые произвели на меня самое сильное впечатление. Я думаю, что никогда не забуду эту картину, — и дай Боже мне никогда не забыть ее! Сколько говорит душе эта ясно выраженная минута разлуки с земною <sic!>, это глубокое сознание предстоящего перехода в вечность, — это отплытие корабля в другой, неизвестный, свет. С подобным же чувством отправлялся Колумб в неизвестную Америку, с каким теперь готовится отправиться в другой неизвестный мир. Его руки прижимают к груди спасительный якорь, святой крест, его надежду всей жизни. Голова наклонилась, мысль исчезает в недосягаемой глубине, глаза не видят тюрьмы, в которой он заперт, не замечают окружающих его: он весь углубился в бесконечность. Ясно, чувствительно, — несомненно, что эта минута столько же кончает жизнь, сколько и начинает жизнь новую.

1 октября. Четверток. — Провел вечер с Филипповым. Рассказ об отце Матвее[121], и его необыкновенном даре слова, и его прекрасной, удивительной христианской деятельности в сельской жизни.

2 октября. — Письмо к Кошелеву. — Был у Маминьки. — Брат Петр[122].— Жизнь А.Ф.М. в Карамзине. Его слова о пастырях-наемниках[123] у Карамзина нет[124]. Иван Грозный был склонен к принятию «Аугсбургского исповедания»[125].

3 октября. — Письмо к Кошелеву. — Был у всенощной. — Как бы желал я удержать постоянно в памяти моей те мысли и слова, которые берегут сердце на пути правды[126], ибо это самое правильное выражение. Сердце беспрестанно стремится, беспрестанно идет, — но путь может быть непорочный, законный или лукавый, беззаконный. Если бы я мог всегда помнить, что Всемогущий Господь постоянно Сам меня окружает всеми событиями жизни моей; что то, что мне пусто, и тяжело, и дурно, есть самое лучшее для того состояния, в которое я поставил свою душу; что если я буду желать выйти из этого состояния каким-нибудь путем, несогласным с волею Божиею, то могу только прийти в еще худшее; что надобно твердо, незыблемо, несокрушимо, алмазно-твердо поставить себе границы не только в делах, но в самых незаметных пожеланиях, боясь, как огня, как бесчестия, самого незаметного лукавства в самой мимолетной мечте. Господи! Дай мне силы и постоянное желание быть истинным во всех изгибах моего ума и сердца!

Сколько бы лет человек ни прожил, сколько бы добрых дел ни сделал, все будет толчение воды, когда он имел в виду внешний суд людей, а не правду внутренней жизни. Моя жизнь теперь, т. е. настоящая сторона моей земной жизни, — это жизнь моих детей. Иногда мне живо представится, что они выросли, и несчастливы, и терпят горе от того, что я мало заботился об них, и тогда я плачу, и сердце мое становится на настоящую дорогу: готово поднять муки и вынести лишения за любовь свою. Но в делах самых я недоумеваю, как поступать; и потом одно дело рассеивает меня от другого, и жизнь проходит в бездействии. Господи! Вразуми, спаси, помилуй и наставь на истинный путь и утверди в нем! О милосердый Отец! Сделай, чтобы дети мои не плакали от моей вины! Сделай жизнь мою полезною для них не потому, чтобы я был достоин такой жизни, но потому, что Ты милосерд и что Твоей благости нет границ.

4 октября. — Воскресенье. — Был у обедни. — Заценил <siс!>.— Корректура. — У Маминьки с детьми. — Жуковские. — Ввечеру обновил халат.

5 октября. — Неандер об отношении государства к Церкви. — Афанасий против насильственного отношения к истинной вере[127].— Церковь имеет право заступничества (и потому право надзора за ходом судопроизводства, особенно уголовного), право убежища, право покровительства вдов, сирот и беспомощных. Она была посредницею между правительством и народом, удерживая первое от уклонения в произвол и в излишнее сосредоточение, второй же — от своеволия и распадения на несвятые стремления. Она должна быть условием живого единства между обоими. Но не столько как иерархическое устройство она действует на государство, сколько как сила духа веры, а потому <там>, где более сосредоточивается и сила Церкви. От того <sic!>, что в латинстве значит папа и совет его двора, то в Православии монастыри и святые отшельники.

6 октября. — Был у секретаря. — У Маминьки. — У Жуковских. — Возвратившись, имел неприятную историю с людскими щами. — После обеда не спал. Писал об училище.

7 октября. — Ездил к митрополиту с Жуковскими. Я служил им переводчиком. Ни разу, кажется, не бывал я у митрополита не чувствуя себя проникнутым благоговением. Особенное чувство близости святыни, чувство и трепетное, и радостное. — За обедом брат Петр. Ввечеру он читал свой перевод Магомета[128].

7 марта. — Ровно пять месяцев не писал я в моем журнале. В это время произошло для меня лично мало замечательного, между тем как для всего мира очевидно приготовилось зрелище великих событий: война Европы с Россией, которая если состоится и продолжится, то, по всей вероятности, приведет с собою борьбу и спорное развитие самых основных начал образованности западноримской и восточноправославной. Противоположная сторона двух различных основ обозначится для общего сознания и, по всей вероятности, будет началом новой эпохи развития человеческого просвещения под знаменем христианства Православного, опирающегося на возрождение племен словенских, до сих пор служивших подножием для господства племен романских и германских и теперь вступающих с ними в равные права, а может быть, долженствующих господствовать над ними по причине господства их казенного просвещения над просвещением, составляющим характеристическую особенность Западной Европы. Замечательно, что гораздо прежде этого вещественного столкновения государств весьма ощутительны были столкновения их нравственных и умственных противоположностей. В Западной Европе — ненависть ко всему русскому, в России — ненависть к немцам, стремление к Православию, к словенству и к древнерусскому и общее почти для всех мыслящих людей искание особого православно-русского начала для просвещения, несознаваемого по большей части, но чувствуемого каким-то неясным чутьем.

18 марта. — Я опять был перерван в ежедневных записках моих известием о худом положении нашего дела в Сенате, необходимостью держать мысли постоянно на одном предмете, чтобы лучше составить записку; и потом корректурою Исаака Сирина, которого последний лист нынче окончен. Остается жизнь его и «Алфавитный указатель». Слава Богу, что удалось мне хотя чем-нибудь участвовать в издании этой великой духовной мудростию книги!

С тех пор как я перестал писать журнал свой прошедшею осенью, я сначала занимался чтением Тирша[129], письмами к Кошелеву об отношении Церкви к государству; видался с немногими; бывал у Матушки, у Жуковских и у Кошелева по вторникам. В праздники Вася не был отпущен к нам в Москву, потому что у него были плохи баллы в училище. После праздников Рождества был в Калуге на выборах[130]. Выбрал Яковлева[131] в предводители оттого, что некого было лучше выбрать. Меня забаллотировали в попечители гимназии. Так, почти на глазах моих, умер человек мой Иван. С ним сделался припадок падучей болезни, соединенный с ударом. Ужасно было смотреть на его предсмертные страдания.