Дима вспомнил нацеленное на него ружье Пьера и задним числом похолодел. "А ведь он мог меня и замочить. Грохнул бы в башку – и мне кранты. И ничего б ему не было. Я ведь забрался тайком в чужие владения.

Нарушил священное американское право на частную собственность".

Так развлекал себя Дима, сидя за рулем "Форда". Радио в машине тихонько, в режиме нон-стоп, играло старый добрый рок: "Дип Пепл", "Нирвану", "Роллингов".

Довольно быстро, по ночному времени, он выбрался на федеральное шоссе Ай-файф. Оно тянулось вдоль всего Тихоокеанского побережья Америки с севера на юг. Где-то там, южнее города, находился Димин мотельчик.

"И Пола, сучка, мне не звонит, – подумалось Диме. – И, наверное, не позвонит никогда".

Он развил разрешенную скорость – пятьдесят пять миль в час – и включил "круиз-контроль". Теперь можно вообще не думать о дороге.

"Эта Пола оказалась американкой до мозга костей.

Не случайно у них есть выражение, для нас немыслимое.

She fucked me. Она меня трахнула. Вот и Пола – взяла меня и трахнула. Использовала. Russian lover, sex machine…

Я, sex machine, и отдолбил мадам Шеви – в ее наголо бритую, немолодую уже пипиську. А она насладилась свежим мясом. А потом выкинула меня. Как использованный клинекс".

Дима понимал, что его унизили. И едва ли не впервые в жизни его унизила женщина. И чуть ли не впервые ему хотелось отомстить ей. Отомстить женщине.

Дима подумал о наших русских бабах – заботливых и покорных. (Феминистки и редакторы дамских журналов – не в счет.) Чуть не впервые подумал об абстрактной русской женщине с ностальгией. Полюбишь ее – она тебя и покормит, и обстирает, и в рот заглядывать будет, над твоими дурацкими анекдотами смеяться.

Ему вспомнилась Надя – красивая, но не умеющая подчеркнуть свою красоту, блеснуть ею. Стройная – но прячущая изумительное тело под дешевыми одежками с рынка. Умная – но никогда не выставляющая ум напоказ. И впервые Дима подумал о Наде с тоскою, почти с любовью.

Утро у Нади началось со скандала.

Едва открылась библиотека, в зал всемирной истории позвонила Нинка, сидевшая на впуске читателей. Попросила немедленно спуститься вниз.

– Но я в зале одна! – попыталась отбиться Митрофанова.

– Тут директор… – приглушенным шепотом произнесла коллега.

Пришлось запирать зал (то-то читатели взбесятся!) и мчаться на первый этаж. "Где, интересно, Дарья Михайловна?" – раздраженно подумала Надя, колотя каблучками по мраморным ступеням.

Виновницей утренних неприятностей оказалась доцентша Крючкова.

На вахте происходила настоящая склока – почти как на рынке. Над Нинкой, выдававшей контрольные листки, нависала Крючкова. Ее поддерживал под локоток, что-то нашептывая в ухо, сам директор. Рядом растерянно топтался охранник. За спиной доцентши волновалась очередь задержанных читателей.

Надино сердце ухнуло, затрепетало.

"Ну почему мне так не везет!"

Крючкова меж тем подняла глаза, увидела Надю и триумфально провозгласила:

– Она! Она меня знает!

– Подойдите сюда… Надежда.., э… – немедленно приказал директор.

– Можно просто Надежда, – поспешно пролепетала Надя.

Она терялась в догадках, но по гневным глазам директора поняла: происходит что-то совсем нехорошее.

– Вы ее знаете? – строго спросил директор, указывая на Крючкову.

– Да-а, – промямлила Надя. Она едва сдержалась, чтоб не прибавить: "Еще б ее не знать – все цветы у нас общипала!"

– Я пишу в вашей библиотеке уже вторую диссертацию! – выкрикнула доцентша. – И имею, кажется, право на некоторые льготы!

– А правила у нас едины для всех, – упрямо покачал головой директор.

– Но даже митрополит против! – привела последний аргумент доцентша.

Очередь студентов за ее спиной активно хихикала.

– Кто-нибудь объяснит, что случилось? – спросила Надя. – Мне вообще-то работать надо.

Но на Митрофанову никто больше не обращал внимания Директор, глядя мимо нее, обратился к Крючковой:

– Вам, в виде исключения, выпишут новый билет. Но больше, пожалуйста, так не поступайте. Иначе мы будем вынуждены с вами расстаться. Без права восстановления в библиотеке, понимаете?

Крючкова забухтела под нос, что она все равно будет поступать так, как угодно всевышнему, тем более что сам митрополит тоже не одобряет. Надя хлопала глазами, ей будто снился какой-то дурацкий, фантасмагорический сон.

– Как хотите, – холодно сказал директор и отправился прочь.

Крючкова продолжала ворчать, но с поражением, кажется, смирилась. Поковыляла к окошку регистрации.

Нинка, атакованная ворчливыми читателями, немедленно вернулась к работе. И только охранник сжалился над Надей, прошептал-объяснил:

– Ввели новые читательские билеты, со штрих-кодами, знаешь? А эта курица срезала штрих-код со своего билета. Говорит, грешно нумеровать людей… Апокалипсис и все такое. А мы ее тормознули. А она – орать. Вот, доигралась – директора пришлось вызывать.

Надя вздохнула: разве Крючковой что-нибудь нормальное в голову придет? Только и горазда – цветы ощипывать.

Она поспешно вернулась в зал. Ей повезло – начальницы до сих пор не было и в дверь никто не ломился.

А профессора, запертые в зале, самоуправства библиотекаря даже не заметили, так и сидят, все в своих талмудах.

Надя, пользуясь затишьем, заварила себе чаю и вместе с кружкой вернулась за стойку. Но глотка сделать не успела – явилась Крючкова со свежеоформленным билетом. Похвасталась:

– У меня теперь номер счастливый, три пятерки и две единицы.

Надя еле заметно пожала плечами: во дает доцентша!

Штрих-кодом на билете недовольна, но в том же билете циферки в номере складывает, счастье выискивает. Воистину, она какая-то стукнутая. Впрочем, кажется, все ученые такие.

Расписываясь за свои книги, Крючкова доложила:

– Хочешь, Наденька, я тебе секрет расскажу?

Надя грустно взглянула на остывающий чай: секреты доцентши – это надолго. Крючкова, как тетя Питти из "Унесенных ветром", вечно пыталась сплетничать. Но ее новости годились только для первого апреля, ни одна еще ни разу не подтвердилась.

Доцентша Надиного неудовольствия не замечала.

Она свои сплетни любила, холила их, лелеяла. Водрузила локти на стойку и обстоятельно начала:

– Выхожу я сегодня из дома, как обычно, в половине девятого. У меня ведь такая традиция: перед работой в библиотеке спокойно пройтись, сегодняшнюю задачу осмыслить и тщательно структурировать.

Надя прикрыла ладошкой рот и украдкой зевнула.

Проглядывала она "тщательно структурированные" крючковские труды – тоска смертная. Как и ее, так сказать, "секреты".

– А мой район, у метро "Сокол", сейчас активно застраивается. Я уже сколько в мэрию и префектуру писала, что негоже нарушать традиционность столичной застройки – но все равно окрестности продолжают уродовать, развернули там ужасные новостройки. Представляешь, Надюша, вырубают сквер и вместо него возводят бетонное чудище! А на заборе надпись: "Помидор" – это дом". Я все никак понять не могла, в чем тут дело, но, оказывается, это строительная фирма "Помидором" называется…

Надя наградила велеречивую Крючкову уничижительным взглядом и, наплевав на этикет, отхлебнула из своей чашки. Крючкова, чувствуя, что аудитория скучает, заторопилась:

– В общем, к делу. Прохожу я сегодня мимо этого "Помидора" – и знаешь, кого там вижу? Прямо на стройплощадке?!

Она выдержала эффектную паузу.

Надя ее уже и не слушала. Вежливо кивала и думала о своем.

– Ты только подумай, – повысила голос обиженная невниманием Крючкова, – там была наша Дарья Михайловна! Заведующая залом!

Надя чуть чаем не подавилась. Ну надо же такое выдумать!

– И что она там делала? – еле сдерживая ухмылку, поинтересовалась Митрофанова.