– Не могу понять, почему от него ничего нет, – Кэт как будто прочитала мысли отца, не называя имени мужа, все было и так понятно. – Может быть, с ним что-то случилось. Почему он не подумает, что и с нами может что-нибудь произойти, а он не будет даже знать? Не понимаю. Это же нелепо. Ты мне скажи, папа, мужчины все такие жестокие?

– Совсем нет, но все со своими причудами, – засмеялся Ретт, – впрочем, как и женщины. Ты не находишь?

– Наверное, – у Кэт не было настроения рассуждать о чем-то, кроме дома и пьесы. Но часто бывало и так, что заботы о пьесе отвлекали ее от мыслей о доме. Приближался день премьеры, а переделки, казалось, никогда не закончатся.

– Пьеса никогда не будет готова, – Кэт была утомлена и похудела, но глаза ее горели удивительно живым огнем.

Ей нравилось, чем она занималась, и этого нельзя было скрыть. Ретт умел ее успокоить и взбодрить, когда у нее опускались руки, и она высказывала ему свои сомнения.

– Все будет хорошо, Кэт. Все проходят через это. Вот увидишь. – Но Кэт уже отказывалась верить ему, чем ближе подходил самый главный день. В конце концов, менять в пьесе было уже нечего. Были даны три пробных спектакля в Нью-Хайвоне и два в Бостоне. После этого Кэт сделала еще десяток поправок, после которых они согласились с директором, что все, что можно сделать, сделано. Оставалось пережить еще одну ночь и дождаться вечера, когда должна состояться премьера. Когда Ретт утром спустился в гостиную, Кэт была уже на ногах. Она встала в 6-15.

– Почему ты не спишь? – встревожился Ретт. – Что-нибудь с Филиппом?

Кэт усмехнулась.

– Нет, с моими нервами.

– А вот это ни к чему. Сегодня твой праздник. Предоставляешь, зал бушует от восторга, кричит: «Автора! Автора на сцену!», а вместо автора появляется черная свечка с испуганными глазами. Не солидно.

– Ой, папа, и ты о солидности, как Билл, – рассмеялась Кэт.

– К черту Билла, – загремел Ретт, – на сегодня мы забыли его и до вечера веселимся, отдыхаем, гуляем – кому, что нравится. Идет? – Когда Кэтти, правда не сразу, кивнула, Ретт развил свою мысль дальше.

– Сделаем так. Мы с Бартом забираем Филиппа и идем туда, куда он нам прикажет. А тебе вовсе не обязательно все это время проводить с нами. Мне, конечно, льстит, думаю, и Барту тоже, что ты предпочитаешь нашу компанию другим, но… все-таки, послушай меня, молодые должны проводить время с молодыми. Когда Джейсон зайдет, отправляйся с ним куда-нибудь…

Но Кэт даже не дослушала его: только не Джейсон. Неужели отец забыл, что он театральный критик и сегодня будет писать об этой премьере.

В этот день и вечер Джейсон становился для нее врагом, критиком, обозревателем. Кэт не хотела проводить с ним этот день, ожидая, что вечером он разгромит пьесу. Она была уверена, что именно так и будет.

– Позволь мне остаться дома. Мне так лучше.

– Ну, завтра все будет закончено.

Кэт бесцельно уставилась в пустоту.

– Может быть, и с пьесой все будет закончено.

– Не говори так, глупая. Все будет прекрасно. – Но Кэт не верила отцу. Она нервно измеряла комнату шагами, ворчала на Филиппа, пока Ретт не увел его. И в 7-15 была уже в театре. Больше часа оставалось до начала спектакля, но Кэт не могла находиться в каком-то другом месте. Она постояла у входа в театр, вошла внутрь, села в зале, поднялась, зашла за кулисы, снова вышла на улицу, прошлась по аллее, снова зашла на сцену, спустилась в зал, прошла между рядами. Наконец, Кэт решила погулять, пока театр не заполнится зрителями, потом вернуться и тихо сесть в последнем ряду, никем не замеченной, чтобы потом так же не замеченной покинуть театр, если пьеса провалится.

Вечером Ретт оставил Филиппа на попечение няни и поехал в театр. Зал был полон, здесь, как всегда, собрались театральные завсегдатаи, пришли и те, кто в театрах бывает не часто, а если и бывают, то только на премьерах, много было и весьма респектабельной публики. Некоторые раскланивались с Реттом и провожали его любопытными взглядами. Ретт знал, что они будут сегодня особенно строгими ценителями – слишком известна была фамилия автора, а Кэт для афиши дала свою девичью фамилию, и сейчас там крупными буквами было написано – Кэт Батлер. О фамилии режиссера и говорить не приходилось. Бо Уилкс, кто же его не знал в театральном мире, и не только в театральном.

Барт собирался приехать прямо к началу спектакля, и Ретт в одиночестве бродил по коридорам, раскланиваясь, пожимая руки, обмениваясь парой-другой слов, и с нетерпением ждал начала. Ему и самому не терпелось узнать, что же такое сотворила его дочь. Еще дома, собираясь в театр, он неожиданно почувствовал, что волнение Кэт передалось и ему.

«Стареем, мистер Батлер, теряем форму», – подшучивал он, но ни издевки над собой, ни насмешки, его привычные приемы, которыми он обычно приводил себя в форму, на этот раз не срабатывали.

Ретт хотел увидеть Джейсона, но не нашел его. Близилось начало, и Ретт вошел в переполненный зал. Кэт нигде не было видно, и он собрался уже повернуться и пойти в свою ложу, как почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Ретт поднял глаза и сразу же увидел Скарлетт. Она сидела в ложе напротив вместе с Джейн и Дэвидом. Дэвид тоже взглянул на него и тут же отвел глаза, Джейн вежливо кивнула, одна только Скарлетт застыла, как изваяние, со своей горделиво поднятой головкой. Она даже не кивнула ему и не улыбнулась, только пристально и напряженно смотрела прямо в глаза. Он с минуту тоже смотрел на нее, потом, как бы опомнившись, кивнул ей с усмешкой, поклонился Джейн и вышел.

Он стоял в холле и курил. Руки его дрожали. «Это просто помешательство, – думал он, – но я люблю ее до сих пор…»

Это была женщина, с которой он хотел бы прожить всю оставшуюся жизнь и без которой свет был ему не мил. Ретт подошел к двери в зрительный зал и заглянул в него. Скарлетт сидела в ложе, ему был виден ее безукоризненный профиль, в красиво уложенных черных волосах поблескивали первые седые волоски, она была неслыханно хороша. Вдруг как-будто почувствовав на себе его пристальный взгляд, она повернулась в его сторону.

О Боже! Эти чуть раскосые зеленые глаза! Как бы мне хотелось легко и спокойно проводить с ней все дни и ночи. Нет, этому не суждено уже быть. Теперь уже поздно и не к чему вспоминать, кто прав, кто виноват – он или Скарлетт. Все кончено. Он никогда уже не сожмет в объятиях эту такую близкую и одновременно далекую хрупкую женщину его мечты.

Ретт с трудом удержался, чтобы не застонать и кинулся прочь от этого наваждения…

Спектакль произвел на Ретта сильное впечатление, но к обычному чувству удовлетворения примешивалось еще и другое чувство – гордость за дочь. Хорошо, когда жертвы приносятся не напрасно, а то, что Билл не простит ее, Ретт не сомневался, но молчал, чтобы еще больше не волновать своими предположениями издерганную работой и ожиданиями Кэт.

Когда все закончилось, и овации отгремели, Ретт вышел из театра и пошел к своей машине, решив там дождаться Кэт. Она знала, что в любое время машина ждет ее у подъезда театра, и Ретт подумал, что сюда она рано или поздно придет.

Но шло время и даже самые активные театралы, раздав букеты, отправились по домам, а Кэт все не было. Ретт вышел из машины, прошелся по мостовой, засунув руки в карманы, постоял в раздумьи, и так и не дождавшись Кэт решил вернуться в театр, узнать, в чем там дело.

В пустом зале, окруженный толпой актеров и рабочих сцены, стоял довольный улыбающийся Бо Уилкс. Ретт напрягся, ожидая где-то неподалеку увидеть все его семейство вместе со Скарлетт. Но их не было видно… только рядом с Бо стоял внушительный седовласый красавец Дэвид Бредбери. Ретт приостановился в раздумье, но потом, отбросив сомнения, решительно направился в сторону Бо. Толпа, увидев его, расступилась, и Ретт протянул Бо руку.

– Поздравляю, Бо. Ты превзошел мои ожидания. Бо улыбнулся, чувствовалось, что ему была приятна похвала Ретта, потом отошел на шаг, и Ретт оказался лицом к лицу с Бредбери. Бо серьезно глянул на Ретта и представил их: