– Ночи стоят теплые, – шмыгнул носом Уве и в изнеможении присел на мою кровать. Голова от происходящего у него попросту шла кругом.

– Не важно! Никто в таких делах не станет полагаться на волю случая! – отмахнулся я.

Следовало отдать должное братьям-герхардианцам, они оказались целеустремленными, дотошными и предусмотрительными тварями. Не просто прикончили маркиза и завладели бумагами, но еще и подставили под удар неугодного человека. Разумно! Невероятно разумно!

Оставался лишь один вопрос: как? Как герхардианцы наведут на меня следствие? Что за улика безошибочно укажет на Филиппа Олеандра вон Черена, магистра Вселенской комиссии по этике?

Маэстро Салазар прошелся по комнате, пиная попадавшиеся ему под ноги вещи, затем с подсвечником в руке забрался на стол и принялся изучать балки.

– Как я и думал, – проворчал он с нескрываемым удовлетворением и кинул мне в руки небольшую шкатулку.

Я поймал ее и безо всякого удивления разглядел на крышке искусную миниатюру с гербом маркиза. Нехитрый запор легко поддался кинжалу, внутри обнаружились мешочек с крупными жемчужинами и стопка исписанных убористым почерком листов. Судя по алхимическим обозначениям, это были рабочие записи маркиза. Жемчуг я кинул Микаэлю, бумаги сжег, запалив от пламени свечи, а саму шкатулку отправил в растопленный Мартой камин.

Маэстро Салазар полюбовался находкой, затем нахмурился.

– Угорь обычно так всегда и поступал, – сказал он, сунув за пазуху мешочек с вышитым золотой нитью вензелем маркиза Альминца. – Кошель с мелочью оставлял там, где в первую очередь станут искать, а остальное запрятывал куда тщательней.

Я с шумом выпустил из себя воздух и оглядел мансарду. Герхардианцы не могли потратить много времени на подготовку, любое выбранное ими место должно быть достаточно очевидным. Я задумчиво посмотрел на шаткую половицу, под которой и сам намеревался обустроить тайник, с помощью кинжала вынул ее и достал фолиант в солидном кожаном переплете.

С недоброй усмешкой кинул книгу на кровать, вновь пошарил рукой в зазоре между досками и на этот раз выудил стопку листов. Непонятные записи заинтересовали меня несказанно больше, я отошел с ними к столу, разложил перед собой и тут же помянул ангелов небесных.

Черно-красные прыгнули выше головы. Они подложили в тайник формулу изгнания эфирных червей!

Святые небеса, а ведь отыщется немало свидетелей, которые дадут показания о моем интересе к этим предосудительным знаниям! И что самое поганое – я не мог просто взять и спалить бумаги в огне, пусть даже те и подтверждали мою причастность к убийству маркиза Альминца.

– Что там с книгой, Уве? – спросил я слугу, который вовсю шуршал страницами фолианта.

– Какие-то «Размышления о нереальности нереального», – сообщил паренек.

Меня чуть удар не хватил. На миг я просто остолбенел, затем выдавил из себя:

– Что… – но тут же сорвался с места, подскочил к Уве и вырвал книгу у него из рук.

Никакой ошибки! Аккуратно выведенная на титульном листе надпись гласила: «Размышления о нереальности нереального за авторством профессора философии Алфихара Нойля». Наличествовал и экслибрис маркиза.

Но откуда?! Откуда герхардианцы узнали о моем интересе к этому сочинению?!

О формуле призыва эфирных червей мог проболтаться мастер Волнер или монах-переводчик, но об этой книге я не говорил никому! Ангелы небесные! Да с такими уликами я бы и сам не поверил в собственную невиновность!

– Как вижу, эта книга тебе знакома, – многозначительно заметил маэстро Салазар. – Кто-то из добрых братьев успел неплохо тебя изучить. Может, даже забрался в голову…

Микаэль встал так, чтобы не упускать из виду Марту, его худые и длинные пальцы поглаживали рукоять шпаги.

– Запойный скопец! – выругалась девчонка, поскольку намек у маэстро вышел прозрачней некуда.

Брошенное ведьмой оскорбление заставило Микаэля побагроветь, и он уже начал вытягивать шпагу из ножен, но я со всего маху грохнул книгой о столешницу.

– Довольно!

Уве вздрогнул и недоуменно захлопал глазами, маэстро Салазар оставил шпагу в покое, а Марта отвернулась от него и отошла к окну.

Выдвинутое в отношении девчонки обвинение не было лишено смысла. Дознаватели черно-красных вполне могли разговорить ее, прежде чем послали за мной, поэтому побег и прошел столь гладко. Но Марта не имела ни малейшего представления о попытках раздобыть трактат о нереальности нереального! Лишь двое знали об этом, и оба они не покидали пределов империи.

Да и ментальные блоки по-прежнему охраняли разум, мысленные печати не были повреждены. Я никому не мог рассказать о своих интересах ни в здравом рассудке, ни в бессознательном состоянии.

Я несколько раз кивнул и прошелся по мансарде, собираясь с мыслями. Покоя не давал вопрос, каким именно образом герхардианцы намерены навлечь на меня подозрение в убийстве маркиза.

– Могли они что-то подкинуть на место преступления? – сам у себя спросил я и нахмурился. – Микаэль, Уве! Вы были там – не заметили ничего подозрительного?

Слуга растерянно покачал головой, а вот маэстро Салазар пожал плечами.

– Маска там дурацкая валялась, что-то подобное было и у тебя.

– Такие есть у половины города, – покачал я головой.

– Надо вернуться на Рыцарский холм и поискать улики, – развел руками Микаэль. – Других вариантов нет.

Уве испустил тягостный стон. Он еще не сообразил, что в случае моего осуждения и сам отправится на эшафот. И если мне отрубят голову, то его ждет не самая быстрая смерть в петле, а то и пытки с последующим четвертованием.

– Вернуться?! Микаэль, как ты себе это представляешь? На холме засели солдаты! – напомнил я.

– Их там уже может и не быть. Проклятье! Не стоило отвлекать бунтовщиков от резиденции маркиза! – вздохнул маэстро Салазар. – Мы суетимся и смешим судьбу, точь-в-точь как заяц, что попал в петлю!

– В силок, – негромко произнесла Марта. – Не в петлю, а в силок.

Я стиснул голову в ладонях и постарался представить, будто вновь вхожу в зал с распростертым на полу телом. С помощью наставлений, почерпнутых на страницах «Лабиринтов бессознательного», мне пусть и не сразу, но все же удалось восстановить в голове картинку произошедшего. Куда сложнее оказалось выделить наиболее важные детали.

Выпавшая из руки шпага. Сжатая мертвой хваткой побелевших пальцев маска. Расплывшееся на груди кровавое пятно. Кинжал, всаженный в тело с такой силой, что клинок не выдержал и обломился.

В памяти ворохнулось смутное воспоминание, и я принялся перебирать сметенные с каминной полки безделушки. Проверил все несколько раз и даже походил с подсвечником, внимательно оглядывая пол, но подаренного бургграфом кинжала нигде так и не обнаружил.

«Сталь не ахти, а хвостовик столь тонок, что переломится при первом же хорошем ударе», – вспомнились сказанные о наградном оружии слова, а в груди маркиза как раз и засел клинок с отломленной рукоятью.

Так не мой ли кинжал стал орудием убийства? Какие еще понадобятся доказательства вины, если на извлеченном из тела клинке окажется выгравировано: «Филипп Олеандр вон Черен, магистр Вселенской комиссии по этике», – а в квартире оного магистра отыщутся бумаги маркиза и книга из его библиотеки?

Ангелы небесные! Да я сам упоминал при шпике Тайной полиции о своем визите в резиденцию Альминца! Если кто-то из слуг уцелел, эти хваткие сеньоры отыщут их и получат показания, что меня велели гнать палками! Еще и мастер Волнер подольет масла в огонь, ведь сейчас решительно все выглядит как интрига, затеянная мною против братства святого Луки.

Но каким образом мой кинжал очутился в груди маркиза? Кто проник в мансарду и украл его? Кто и когда?

Уве? Я с сомнением посмотрел на школяра, который не сумел выполнить элементарное распоряжение и принести наградное оружие, когда в том возникла нужда, с подозрением прищурился и спросил:

– Уве, помнишь, ты возвращался за кинжалом?

Все воззрились на меня с нескрываемым недоумением.