А потом однажды мы гуляли всё в том же парке Авиаторов. Уши бежал впереди меня без поводка, нехотя (он был уже стар) здоровался с подбегающими к нему псами и пёсиками и вроде бы не ждал от жизни никаких новых впечатлений…

Вдруг вдалеке, в густой тени больших лип, я заметила отдыхающую женщину с лежащим возле неё крупным ротвейлером. Издалека пёс просто жутковато напоминал покойного Мордатика. Уши пока ротвейлера не видел. «Если сходство заметно мне, так и ему — тем более, — подумала я. — К тому же Уши ненавидит всех ротвейлеров. Добавить к этому накопившуюся за время отсутствия Мордатика, не находящую выхода злость…» Рассуждая подобным образом, я подозвала Уши и пристегнула поводок. Краем глаза заметила, что хозяйка ротвейлера тоже пристегнула своего поднявшегося пса…

И тут Уши увидел ротвейлера! Индивидуального запаха он, наверное, издалека не уловил, а по фигуре и морде пёс просто разительно напоминал Мордатика в годы его зрелости. Я намотала на руку поводок, готовясь удержать привычный яростный рывок и улыбнулась хозяйке ротвейлера «превентивной» извиняющейся улыбкой…

Но… случилось чудо! Вместо рычания и яростного лая Уши приподнялся на цыпочки, осторожно взмахнул пушистым хвостом и тихонько, ласково заскулил, как скулят взрослые кобели в присутствии сук или хорошо знакомых людей. Глаза его засветились, он как будто даже помолодел…

Удивившись на мгновение, я легко перевела этот скулёж с собачьего на человечий…

«Так ты, оказывается, жив, о любимый враг мой! Как же это здорово! Мне так не хватало тебя всё это время… Без тебя, без нашего с тобой ежедневного единоборства моя жизнь потеряла какие-то существенные краски, стала пустой и неинтересной… Я безмерно рад снова тебя видеть!»

На широкой морде ротвейлера явственно пропечаталось удивление. Он не понимал происходящего: чтобы один старый кобель так приветствовал другого?… Мы сделали ещё несколько шагов по дорожке, и вот тут Уши, приглядевшись или принюхавшись, понял свою ошибку. Разом потеряв к ротвейлеру интерес, он опустил голову и потрусил дальше, не глядя по сторонам. Глаза его стали тусклыми и печальными…

С тех пор Уши как-то разом избавился от иллюзий. Он понял, что Мордатик не вернется никогда. Он больше не вскакивает и не бежит к двери, когда что-то послышится на лестнице. Он уже стар и больше не играет с другими собаками, даже если они приглашают его.

Исключение есть только одно. Это молодая неуклюжая сука-ротвейлер, живущая в соседнем доме. Она очень любит Уши и каждый раз при встрече весело и тяжело, заигрывая, прыгает вокруг него. Почему-то Уши никогда не может ей отказать.

Я знаю, что люди склонны излишне очеловечивать собак, но иногда мне кажется, что мой старый пес играет с назойливой и глупой ротвейлершей в память о Мордатике. И, добродушно порыкивая, кружась с ней по газону, он видит перед собой не её, а своего любимого, незабвенного врага, ушедшего навсегда…

Когда я подобрала Уши на улице, он выглядел взрослым (и действительно — в дальнейшем практически не вырос), но манеры у него оставались ещё вполне щенячьими.

Почти сразу мы с друзьями взяли его с собой в поход, на побережье Финского залива в районе Приветнинского. Уши, типичная городская собака (судя по всему, он родился и вырос на Васильевском острове), искренне удивлялся обилию газонов и явно искал в лесу асфальтовые дорожки. Море, разумеется, произвело на него совершенно ошеломляющее впечатление. Он хрестоматийно лаял на волны, припадал на передние лапы и пытался ухватить зубами белые гребешки. Иногда прибегал к нам (мы разбивали лагерь в прибрежном лесочке) и шумно делился впечатлениями.

Мы уже не первый раз приезжали в эти места, и нам было известно, что приблизительно в километре дальше по берегу, в глубине леса стоит дом, в котором живет некий отставной военный (между собой мы называли его Полковником). Прежде вся эта местность была запретной зоной, и открыли её только в период Перестройки.

Мы уже разбили лагерь, поставили палатки и сидели у костра, когда на побережье появился неспешно прогуливающийся Полковник. Его сопровождал огромный чау-чау, похожий на огненно-рыжего медвежонка. Не успели мы опомниться и что-то предпринять, как собаки кинулись друг к другу и стали взахлеб обнюхиваться. По манерам обеих было отчетливо заметно, что чау-чау тоже ещё подросток. Потом мой пёс мячиком скакал вокруг более медлительного и неуклюжего чау, а тот, сопя и смешно высовывая синий язык, крутился на месте, пытался уследить за Уши и даже ухватить его то за хвост, то за болтающиеся уши, — наверное, желая остановить мелькание и рассмотреть поподробнее…

Чтобы обозначить хозяев собаки, мы с одним из друзей вышли на берег. Полковник охотно вступил в разговор и сообщил нам, что его пса зовут Вилли и что тому ровно год. Собачьи подростки тем временем закончили процедуру знакомства (у молодёжи, как мы все знаем, это происходит быстро) и принялись играть в набирающем силу прибое. Разбрызгивая воду и пену, они то и дело вставали на задние лапы, пытаясь повалить друг друга, хватали за загривки или за что придётся, набивая пасть рыжей и чёрной шерстью, отплевывались и гонялись друг за другом. Более молчаливый Вилли только изредка коротко взлаивал от возбуждения, а псевдолайка Уши вопил во всю мощь своего молодого голоса, и его рычание, визг и лай сливались с плеском волн и шумом ветра в кронах прибрежных сосен и берёз. На фоне тёмно-синего (собирался шторм) неба, в клочьях белой пены, на золотистом песке, среди зеленовато блестящих камней играющие чёрная и ярко-рыжая собаки смотрелись очень эффектно. Каждое их движение буквально искрилось молодостью и весельем. Мы вместе с Полковником молча смотрели на них и хорошо улыбались друг другу.

Прошло несколько лет, в течение которых мы не приезжали на залив, но однажды нам снова пришло в голову посетить знакомые места. Уши, сильный матерый кобель, добрый к людям, но довольно вздорно относящийся к крупным собакам, разумеется, был с нами.

Сказать честно, все мы забыли о рыжем Вилли. Да и кто мог сказать, что с ним стало за прошедшие годы? Однако он был тут как тут, и, расположившись лагерем практически на прежнем месте, мы столкнулись с этим фактом внезапно и неприятно.

С утробным рычанием два огромных лохматых кобеля сцепились на песке метрах в пятидесяти от лагеря. Мои крики «Уши, фу!!!» и противоречивые команды погрузневшего и окончательно поседевшего за прошедшие годы Полковника: «Вилли, нельзя! Назад! Брось! Вперед! Ко мне!» — явно запоздали и не возымели никакого действия.

Понятно, Вилли считал себя полноправным хозяином этого участка побережья. Естественно, Уши считал своим долгом охранять территорию нашего лагеря. Разумеется, собаки не узнали друг друга, да и вообще за прошедшие годы всё изменилось — ведь по песку катались уже не щенки-подростки, а два зрелых, матёрых кобеля, каждый в своем праве. Всё очевидно…

Мы с Полковником оба не решались вмешаться в собачью драку и даже перестали выкрикивать команды, которые всё равно не будут услышаны. В нашу пользу играло лишь то, что оба пса по своей породной и личностной сути не были бойцами. Уши вздорен и трусоват. Вилли — флегматичен и не агрессивен.

Уши, как вроде бы и положено в собачьей драке, пытался ухватить Вилли за загривок или за морду. Но — увы! — патологически пушистый загривок чау-чау предоставлял мало возможностей добраться до его шкуры, а короткие треугольные уши Вилли все время выскальзывали из пасти моего пса. Вилли же почему-то все время старался укусить Уши за зад или за хвост-баранку. Может, он попросту боялся оскаленной пасти. В общем — отнюдь не бультерьеры! К счастью…

Набив пасти до отказа чужой шерстью, чёрной и рыжей, псы начали попросту чихать и задыхаться. Откатившись друг от друга, они откровенно позволили хозяевам поймать себя за ошейники — и тут же начали снова демонстративно хрипеть, скалиться и таращить глаза. «3-загрызу-у!» — с какой-то Жириновской истеричностью взлаивал, срываясь на визг, Уши и вставал на задние лапы, молотя передними в воздухе. «Р-разор-рву!» — с усталой мужественностью генерала Лебедя (всё-таки собака военного!) взрыкивал тяжёлый, всё ещё задыхающийся Вилли. Мы с Полковником нервно усмехались.