Внезапно, Максима заставило вздрогнуть слабое бормотание. Голос слышался настолько незнакомым, что Максим не сразу поверил, когда понял, что вялыми губами бормочет засыпающий Гриша.

― Классные они, правда? Повезло, что на их нору набрели. Бабулька мне руку заштопала, а дед… у меня от этой травяной водки, тепло так в груди. И рука, будто быстрее заживает. Только вот спать охота – сил никаких нет. Кажется, будто я не сижу, а в воздухе повис – тело такое невесомое.

Максим, и сам, внимая монотонному бормотанию Григория, почувствовал, что не прочь хорошенько вздремнуть. Он зевнул во весь рот, и ответил приятелю:

― Это ты просто не пил давно – вот и невесомость. А тут ещё и потеря крови, и день был тяжёлый – поспать тебе надо. Так, что расслабься, и прекрати глазами хлопать. Сейчас попрошу, чтоб куда-нибудь положили тебя, а сам покараулю.

Максим попытался встать, но ноги подогнулись, будто из них вытащили кости, и он так и остался на скамейке. «Надо же – а, ведь, и я сильно устал от сегодняшних переживаний. Мне бы тоже прилечь», ― медленно копошились мысли в голове Максима, неожиданно для него, пустой и светлой. Он решил не тревожить свои усталые ноги, а дождаться, когда хозяева подойдут сами.

Тихо сопел Григорий, из дальнего угла долетал шёпот хозяев, потрескивало пламя керосинки – все эти звуки сливались во что-то мягкое и шуршащее. Что-то ласковое и тёплое, похожее на морской прибой, катающий камешки на солнечном пляже. Эти приветливые, спокойные шумы, растворяли, стирали своими махровыми крыльями неприглядное убожество и тесноту сырого подвала. Максим уже мог видеть чистый изумруд волн, белизну песка, синеву неба и кремовую спелость маленьких облачков.

Вода с глухим урчанием тянулась к ногам Максима, и, едва запомнившись влажным касанием, с шипением отползала. Снова и снова, раз за разом. Максиму нравилось здесь – тёплый песок, успокаивающий прибой, светлое небо. Он был частью этого блаженного пейзажа, как мокрый камень, или кусок раковины, пускающий перламутром солнечных зайчиков, и не имел ни малейшего желания что-либо менять вокруг.

Внезапно, из самых дальних и глубоких вод к его ногам стала стремительно приближаться сумрачная тень. Сначала медленно, но, чем ближе к кромке прибоя, тем движения этой, несущей тревогу тени, становились всё стремительней. Вместо ласкающих волн счастья и покоя, Максима принялись грубо толкать под ноги леденящие гребни страха и паники. Тень становилась всё больше, и с каждой секундой всё ближе. Казалось, вот-вот, и нечто страшное до невозможности, выскочит из воды, и мгновенно поглотит человека, не дав ему ни малейшего шанса на спасение.

Перед глазами вновь возник образ той, кого он ищет несколько месяцев, меряя шагами Подмосковье – его возлюбленной. Максим, не желая пропадать, так и не встретившись ещё раз с обожаемой Ольгой, напряг все свои силы, чтобы сбросить паутину слабости и покоя, спутавшую его с головы до ног. И, в тот самый миг, когда страшная тень готова была уже выпрыгнуть на берег, он, будто вырвавшись из липких пут, поднялся, и… открыл глаза.

Максим недоумённо моргал липкими веками, не в силах понять, где находится. Снова полумрак подвала, журнальный столик с грязной посудой и дрожащий огонёк керосинки. Стало ясно, что песок и прибой оказались ни чем иным, как сновидением, вызванным дикой усталостью, и, возможно, не без помощи чая с травками. Странный сон исчез, но остались шум и необъяснимая тревога.

Максим осмотрелся, и понял, что бормотание идёт из того угла подземелья, в котором стоял бак с водой. Именно там, две хлипкие фигуры склонились над третьей, обмякшей на скамье. Максим с трудом попытался рассмотреть, что творится в сумеречном углу. Не сразу, но зрению вернулись привычные острота и фокус. На скамейке лицом вниз лежал Григорий, возле которого суетились старики хозяева. Казалось, они подбежали, чтобы помочь гостю лечь поудобнее, по-стариковски огрызаясь друг на друга.

Подвал наполнился каким-то неприятным запахом. Максим не мог уверенно сказать, чем это пахнет, но не раз за последние месяцы это зловоние порой буквально преследовало его. Бабка Елизавета покачивалась, склонившись над Григорием, и привычно понукала мужем:

― Всё стекло?

Старик заглянул в, стоящее под изголовьем скамьи, ведёрко.

― Льёт ещё. Подожду.

― Чего подожду? А таз где?

― Да, здесь он, здесь, чего разворчалась-то.

― На, вот, ещё положи, ― хозяйка подала что-то мужу. Дед Аркадий бросил это в таз, где уже лежали похожие куски непонятно-чего, глянцевито игравшие отсветами тусклых лучей горящих паров керосина. Ильич с улыбкой посмотрел на эту малоаппетитную кучу, суетливо потёр ладони, как старая помойная муха, и, как показалось Максиму, облизнулся.

― Долго возишься, Лизавета. Пора уже…, ― но собеседница грубо оборвала его, не дав высказаться до конца.

― Что пора, козёл старый? Помощи от тебя никакой. Иди лучше посмотри – второй не проснулся.

― Об этом не беспокойся, родная. Я сам видел, как он целую кружку с нашим чаем выдул. А я ему туда тройную дозу порошка всыпал. Он ещё сутки спать будет, не меньше.

Максим не сразу понял, что говорят о нём, но когда понял, в нём постепенно стала вскипать чёрная злоба. Так вот, откуда эти волшебные сны о морском прибое и курчавых облачках. И вот, откуда эта невозможная слабость в руках и ногах, из-за которой он уже несколько минут не может пошевелиться. Или может? Злость кипящей смолой клокотала в груди Максима, и, возможно, благодаря этой силе онемевшие ноги стали поднимать его тело над дощатым сиденьем.

Однако, первая попытка не удалась – стопы скользнули по земле, и зад Максима пребольно шмякнулся на скамейку. К счастью, хозяева не обратили внимания на этот звук. Ведь, Аркадий Ильич, крутящийся волчком возле жены, в этот момент ненароком зацепил ведро, которое с дребезжанием покатилось по полу, разбрызгивая зловонную жидкость.

Старуха тут же вскинулась на него:

― Что ж ты, пугало? Теперь, чтоб не воняло, пол заново перелопачивать придётся. Так бы и прибила…

― Сам всё уберу, не ругайся. О еде теперь долго можно не беспокоиться.

― И на том спасибо. Ладно, отнеси это на ледник, и сразу тащи таз обратно. Работы ещё много, ― бабка Елизавета указала супругу на таз, который тот, мгновенно подхватив, понёс к люку ледника. Сама же старушка откинулась на пристенный щит из досок, и принялась устало обмахивать вспотевшее лицо передником.

И в этот момент перед Максимом открылась ужасающая картина – на скамье лежал, совершенно неподвижно, его друг, Григорий. Одежда с него была снята, а тело изуродовано огромными язвами, сквозь которые можно было видеть бледные складки внутренностей, и шероховатые прутья рёбер. Максим всё ещё не мог поверить, что видит то, что видит. Сначала он готов был думать, что до сих пор наблюдает продолжение кошмарного сна. Но, этот кошмар не был сном, как не были просто язвами страшные раны на теле Григория.

И разлитая по земляному полу жидкость, пахла кровью, и ни чем иным. И старик хозяин раскладывал сейчас в леднике, на долгое хранение, мясо, умело срезанное его женой с тела Григория. Максим чувствовал нечто среднее между отвращением и яростью. Угораздило их с Григорием укрыться от собак в логове старых людоедов. И, ведь, как сволочи прикидывались нормальными, гостеприимными селянами – никто бы, и ни за что не подумал, что весь этот спектакль нужен был лишь для того, чтобы опоить гостей каким-то дурманом, и бесчувственных разделать на мясо.

Максим снова попытался вскочить на ноги, чтобы свернуть старухе сухонькую шею, и проломить её мужу череп кулаком. Но сил не было, и ноги опять предательски подогнулись. Максим не грохнулся на скамейку, как в первый раз, но вынужден был сесть, чтобы выждать немного, когда сможет лучше управлять своим телом. В этот раз он уже не отбил себе зад, и это говорило о том, что способность двигаться постепенно к нему возвращается.

Максим благодарил высшие силы за то, что выплеснул больше половины кружки с отравой. Сильнющий яд подмешал ему старый хрыч. Выпей он чай полностью – лежал бы теперь без движения, как… Григорий! Максим поймал себя на мысли, что до сих пор думает о Грише, как о живом, но тот мёртв. Мертвее мёртвого – нет никаких сомнений. Помогать уже некому, и надо спасаться самому, тем более, что в таком состоянии его любой таракан на лопатки уложит.