Максим пошевелил пальцами рук и ног, и решил, что именно теперь – самый лучший момент для бегства. Ведь, старуха, передохнув, вновь увлечённо занялась свежеванием человека, а дед до сих пор ковырялся в леднике. Оба они были уверенны, что Максим крепко спит, и не утруждали себя проверкой его состояния.

Мужчина, опираясь на стенку, медленно привстал. Ему удалось удержаться на ногах, и он минуту, покачиваясь, постоял на месте, будто заново привыкая к такой привычной для прямоходящего существа позиции. Потом, ухватив возле скамьи куртку и заплечный мешок, Максим не спеша, стараясь не шуметь, двинулся вдоль стены к лесенке, что вела наружу.

Шаг, другой, третий, пока всё шло хорошо, и никто не смотрел в его сторону. Максим постоял, считая до пяти, чтобы отдышаться, потом двинулся дальше. Шаг, ещё один, вот она – лестница. Максим поднялся на две ступени, и коснулся макушкой досок люка, из щелей которого пахнуло благодатным холодком. Мужчина поднялся ещё на ступень, и попытался приподнять крышку. Попытка удалась, и люк слегка приоткрылся, пустив в подвал ночную прохладу, но сила ещё не вернулась в руки окончательно, и Максим не сумел удержать крышку.

Он успел лишь пригнуться, чтобы избежать болезненного удара по голове, но уберечься от громкого хлопка не смог. Казалось, этот звук майским громом прокатился по подвалу. Шуршание за спиной тут же стихло, а потом…

― Это что тут у нас? Максим, куда же ты собрался? Ты же ещё не выспался. И друга бросать нехорошо, ― несмазанным колесом заскрипел старый Ильич, не стремясь скрывать изумление, страх и злобу. За спиной Максим расслышал мелкие шажки. Тогда он поднялся на ещё одну ступень лестницы. Вдавив спину в крышку люка, он подогнул ноги, быстро сосчитал до трёх, и на выдохе выпрямился. Крышка поднялась, на мгновение будто застыв в верхнем положении. Максим мгновенно выкатился в раскрытую пасть лаза, поднялся, и успел придержать, готовую упасть, крышку.

Долго ждать ему не пришлось. Частые шажки превратились в скрип ступеней, и в квадратном проёме сухо заскрежетал ненавистный голосок:

― Максимка, спускайся. Ты же устал, невыспался. Привиделось чего, или как?

― Может, и привиделось, ― с трудом удерживая крышку, ответил Максим.

― Ну, вот, а я что говорю. Давай, помогу спуститься, ― пробормотал старичок, вытягивая из-под крышки птичьи ручонки. И, только Максим заметил, как потянулись к нему эти, изуродованные артритом, конечности, он тут же бросил крышку люка, придав ей толчком дополнительное ускорение. Конструкция из толстых досок, тяжело ударила по рукам и голове старика, и тот по-бабьи заверещал, грохнувшись на земляное дно подвала.

Максим, тем временем, нащупал в темноте недалеко от лаза кусок обгоревшего бревна, и, напрягая последние силы, подкатил его, и затащил на крышку подвального люка, придавив её, как гнётом. Потом, не в силах больше бороться со сном и потерей сил, он прилёг на бревно, и заснул, не обращая внимания на ночной холод. Некоторое время, сквозь сон, до его, отравленного ядом и кошмарной картиной издевательства над телом друга, сознания откуда-то снизу доносились стук и вопли, но, вскоре, он перестал слышать и их.

Проснулся Максим от жуткого холода и неприятной ломоты во всём теле. Не удивительно – ложе он себе выбрал далёкое от совершенства. Утоптанный пепел с кусками кирпичей, поверх которого пьедесталом взгромоздилось почерневшее от огня бревно. Максим застегнул распахнутую куртку, и, зажмурившись, посмотрел на поднимающийся над горизонтом оранжевый краешек солнца.

Однако, в деле борьбы с утренним холодком одной только наглухо застёгнутой куртки было маловато, и Максим принялся прыгать на месте, хлопая себя по бокам, как вывалявшийся в песке воробей. Глубокий сон на свежем воздухе ненадолго сделал жуткие события прошедшей ночи, чем-то вроде токсического кошмара, пропавшего сразу по пробуждению.

Но теперь, отголоском страшного сна, из-под ног глухо заскрипело:

― Это кто там скачет? Ты, Максимка? Максимушка, ты всё неправильно понял, мы всё объясним. Ты только отопри люк. Нам же выходить иногда требуется.

Максим даже закашлялся от подобной наглости, будто вдохнув жгучего молотого перца. Конечно, он узнал этот противный голос, даже невзирая на слой земли, разделявший их. Старый чёрт, Ильич, считает, что ему можно лапши на уши навешать и жить дальше, заманивая путников в свой подвал, чтобы отравить их и порубить на котлеты. Максим в бешенстве сжал зубы, подпрыгнул повыше, и, приземляясь, с силой топнул обеими ногами по, присыпанным землёй и золой, доскам.

Снизу вскрикнули:

― Ай, Максимка, ну, что ты балуешь, как малое дитя. Нам же земля за ворот сыплется. Что ты буянишь?

Максим подпрыгнул, и топнул ещё сильней, будто желая придавить мерзкое насекомое.

― Этот подвал будет твоей могилой, старый людоед. И для твоей старухи тоже. Солнца вы больше не увидите. Скоро вы друг-друга, как пауки жрать будете.

Снизу заскрипело громче:

― Идиот, невинные души загубить решил. Да, пока ты спал, твоему другу хуже стало. Видать, рана оказалась серьёзней, чем мы думали. Лизавета помощь ему начала оказывать, а тебе чего-то примерещилось.

― Ты ещё не понял – я твою отраву на землю выплеснул, и всё видел. И знаю, что от Гришки вы только огрызок оставили, людоеды дряхлые. Но теперь вам больше никого не жрать, твари. Сейчас я вам могилку обустрою попрочней.

И Максим принялся стаскивать на крышку люка всё, что мог найти тяжёлого поблизости: камни, брёвна, обломки печной кладки. Вскоре на люке выросло подобие погребального кургана, больше, правда, похожее на сельскую свалку. Но Максим не унимался, и продолжал стаскивать мусор, укладывая его поверх подвала, на случай, если семейка каннибалов пожелает выбраться, подпилив потолочные доски.

Голоса снизу поочерёдно, и вместе, пытались увещевать мужчину, то жалобно стеная, то угрожая карами небесными. Если честно, Максиму нравился страх, который он чувствовал в обеспокоенных голосах стариков – значит, его наказание не будет напрасным, и старания не пропадут впустую.

Вдруг, в прозрачном утреннем воздухе Максим заметил две узкие струйки дрожащего марева. Конечно, как он об этом не подумал – вентиляция. Вот теперь, он ударит гадких морщинистых паразитов под самый дых. Максим по струйкам тёплого воздуха без труда обнаружил, сколоченные на манер узких продолговатых ящичков, вентиляционные короба, прикрытые сверху жестяными «зонтиками».

Максим оторвал зонтик с первой вентиляционной трубы, и заглянул внутрь: сквозь призрачные слои паутины виднелся «тупик», образованный изгибом трубы. Мужчина с остервенелой злостью принялся забивать воздушный ход грязью, камнями, обломками кирпичей. Приглушённые голоса из-под земли звучали, не умолкая, и в интонациях уже явно читались отчаяние и желчная злость.

― Да! Да, мы подсыпаем снотворное гостям, а потом едим их мясо. А как ты хотел? Мы же старые, силы не те, что у вас, молодых. Зверя нам не убить, птицу не поймать. Реки все отравлены – рыба передохла. Может, они - те, кого мы съели, спасибо нам должны сказать, что не мучались больше от голода и холода, от насилия и страха, а просто уснули. Уснули! Никаких мучений. Может, они рады такой смерти?

Максим сорвал металлический зонтик со второго вентиляционного короба, и крикнул в трубу:

― Вот, скоро у них и спросишь – рады они были, или нет. Теперь будете с мясом, но без воздуха. Попробуй теперь разжечь свой керогаз, или лампу запалить. Не выйдет. Так, в полной темноте и задохнётесь, сволочи.

И во вторую трубу посыпалась та же грязь, вперемешку с камнями и мусором. Голоса стали переходить в истерический визг, но звучали всё слабей и слабей, пока не стали едва слышными, как писк маленьких мышек в норе. Максим утрамбовал кулаком грязь в воздуховоде, и присел на бревно, чтобы отдышаться после изматывающей работы. Теперь, не в пример холодной ночи, ему было даже немного жарко – физический труд не прошёл даром.

Отдохнув, и сориентировавшись по солнцу, Максим закинул рюкзак на плечи. На прощание он снова подпрыгнул, отчаянно топнув ногами по «крыше» подвала, и зашагал прочь. Он стремился поскорее уйти как можно дальше от этого проклятого места, в котором так нелепо расстался с жизнью Григорий – едва ли не самый лучший из представителей рода людского, встреченных им за последние месяцы.