Следующее, что со мной произошло — я оказался в Торонто на репетициях к «Forty Licks». Я был в «завязке», но меня не покидало чувство страха. Впервые за все мое время в «Стоунз» мне пришлось поехать в турне с группой на трезвую голову.
В турне «Forty Licks» отмечалось сорокалетие «Стоунз». Ни одна рок-н-ролльная группа не пошла так далеко. Мы находились на неизведанной территории. И, думаю, подобное можно сказать и о рыцарстве Мика.
Его имя появилось в почетном королевском списке в декабре 2003-го, и многие, в том числе Кит, посчитали, что с получением этой награды Мик поворачивается спиной к контркультурному и антиистэблишментскому имиджу «Стоунз». Но Чарли подумал, что если Пол Маккартни заслужил рыцарский титул, то Мик — и подавно. Я был очень рад за него, потому что рыцарское звание — это соответствует Мику.
Но мы также посчитали, что если Мик получил его, то это же должны предложить и Киту. Хотя если Букингемский Дворец предложил бы рыцарский титул Киту, это было бы совсем иной коленкор. Они знают, что он никогда не примет его. Эти вещи для него ничего не значат.
Он сказал мне «Называться сэром Китом — не Бог весть какая честь. На *** рыцарство, дайте мне пэра». А мне бы вполне подошло бы звание «граф Вуд».
В Торонто мы работали примерно над 140 песнями, но в конце концов пустили в дело только половину из них. Мне это понравилось, потому что это означало, что мне нужно будет играть свои любимые песни из тех лет, когда я еще не присоединился к ним. Песни, которые я раньше не играл, вроде «Street Fighting Man» («Человек, сражающийся на улице»), «Stray Cat Blues» («Блюз бродячей кошки») и «Can’t you Hear Me Knockin’?» Я знал, как их играли Брайан Джонс и Мик Тейлор, но теперь это означало, что я могу играть их по-своему.
Мы отрепетировали все эти песни потому, что Мик решил, что в турне у нас будут тематические вечера. Одним вечером мы сыграем песни с «Beggars Banquet» («Банкет нищих»), а другим вечером — песни с «Exile On Main St» («Изгнанник на главной улице») или «Some Girls». Также у нас бывали соул- и реггей-вечера. Это было то, что можно назвать нашим первым ретроспективным турне, и оно было распланировано так, что мы могли играть в каждом городе в залах разного масштаба. Мы играли в клубах, на аренах и стадионах. Кит рассортировал их как маленькие, средние и большие, и прозвал «Forty Licks» нашим турне «Fruit of the Loom».[47]
Но самым большим сюрпризом этого турне было то, что теперь, играя на трезвую голову, я обнаружил, что я более сфокусирован, чем ранее. Когда я выпивал, моя игра была хорошей, но не сконцентрированной. Неожиданно я понял, что я играю. Что касается Кита, то, наверное, он считает, что потерял своего собутыльника. Но что касается меня, я выиграл эту битву, и я слышу это в своей игре.
В каждом турне до «Forty Licks» я обычно отключал голову, и так и действовал. Я чувствовал себя опустошенным. Чтобы скрыть это, я много клоунничал. Теперь я воспринимал музыку серьезно. И меня не бросает больше в алкогольный пот.
В августе 2002-го мы разогревались перед «Forty Licks» на сюрпризном клубном концерте в «Palais Royale Ballroom», что, в общем-то, долго не оставалось сюрпризом, так как молва о нем разошлась быстро, и наши фаны в Торонто выстроились туда в очередь на несколько дней. Я помню, что в клуб попали только несколько сот зрителей за 10 баксов с носа, что мы сыграли для них полноценное шоу, представив полный диапазон своих песен от «It’s Only Rock’n’Roll» до «Brown Sugar», и это местечко просто закипело.
Обычно мы не волнуемся, но в тот вечер волновались. Это случилось, наверное, потому, что мы начинали все сначала после долгого перерыва, но в реальности, мне кажется, это было потому, что я только вышел из реабилитационной клиники и ни разу еще не играл на трезвую голову. Я нервничал, а Кит и Чарли нервничали за меня. Мик все время повторял: «Мы тебя поддержим».
Это было очень приятно. Они все болели за меня. И я сделал это. За все время 18-месячного турне я ходил в комнату у Киту только несколько раз. Это не всегда было легко, и случались моменты, когда мне было плохо. Но Джо была со мной, вместе мы смотрели много фильмов, и я пережил это.
В продолжении турне все более и более очевидным становилось то, что все складывается хорошо. Я заметил, что в газетных отчетах нас теперь называли не «морщинистыми рокерами», а «этими нестареющими «Стоунз»».
Это стало огромным подспорьем для моей уверенности. Открывались глаза на всё. Перед каждым шоу я не топил бабочек своей души в бухле. Теперь я многое начал замечать в публике вместо того, чтобы просто слепо играть. Я стал проще. И мне стало проще. Я стал жить сегодняшним днем.
Однажды вечером в Теннесси Кит позвонил мне, чтобы объявить: «Я сейчас приду». Он прибыл с сумкой продуктов и «Фантой», что означало, что он задержится у меня. Мы начали вместе джэмовать. Я хихикал, а он не уставал удивляться, что же меня так развеселило, и в конце-концов я сказал ему, что гитара, на которой он играл — «Микова. Я взял её у него».
Что-то задело Кита: «Чего-чего?» Он схватил гитару, прислонил её к стенке, взял подушки с кровати, положил их на гитару, вытащил пушку из своей докторской сумки, и прямо в нашей комнате расстрелял гитару. Мы с Джо просто не могли в это поверить — повсюду летали перья. На следующий день Джо пошла к нашему главному по «топорам» Пьеру и сказала ему: «У меня реально плохие новости. Кит был в нашей комнате прошлым вечером и расстрелял гитару Мика». Но Пьер не повел и бровью: «Не волнуйся по этому поводу». Джо спросила: «Почему же?» Пьер объяснил: «Потому что на самом деле она не Микова. Он взял её у Кита». Теперь эта освященная «гибсоновская» акустическая реликвия — ни у того, ни у другого. Она лежит в безопасности в моем гитарном музее.
Когда мы играли в Сан-Франциско, Руперт Лоувенстайн подсел ко мне в гримерке и сказал: «У тебя большие неприятности».
Я не понял: «Что ты имеешь в виду?»
Он сказал: «Ты этого не перенесешь: тебе нужно продать твои дома. «Стоунз» в курсе твоих долгов, они все знают, насколько это серьезно».
Я знал, что они знают, потому что они помогли мне авансом перед турне, и адвокат «Стоунз» Джойс Смит, абсолютно замечательный человек, помог мне в переговорах по поводу того, чтобы выудить свои деньги у «Харрингтона».
Теперь Руперт предупреждал меня: «Тебе нужно снизить размах». Это было решительное напоминание о том, какие большие у меня неприятности. Я снова приступил к работе. Моё решение снова построить свою империю возымело действие. Я стряхнул с себя пыль и положился на благоразумие и бережливость. Этого так долго мне не хватало…
Пока мы еще были в турне, весной 2003-го в Торонто вспыхнула эпидемия тяжелого острого респираторного синдрома (SARS). Сотни людей заболели, и 43 человека скончались. Всемирная Организация Здравоохранения предупредила всех о возможности заболеть во время поездки в Торонто, и в городе наступил резкий спад экономики. Поток туристов приостановился.
В июле было предупреждение для туристов было снято, но они не торопились уезжать отсюда, и в городе решили организовать грандиозный концерт, который бы возвестил миру о том, что Торонто освободилось от SARS. Мы провели там так много времени, что когда нам позвонили и попросили сыграть, мы сразу же сказали «да». Мы были очень рады ответить на гостеприимство.
Концерт для Торонто «The Molson Canadian Rocks» прошел в парке «Даунсвью» — между центром Торонто и аэропортом — в среду 30 июля 2003-го. Парк кишмя кишел людьми. Многие из них были одеты в футболки с надписями: «Я пришел. Я SARS. Я победил».
Никто не уверен, сколько народу собрались в парке в тот день, но Мик сказал, что у него пронеслась мысль, что это — самая большая толпа, которую мы когда-либо видели к тому времени. Некоторые газеты посчитали, что там было от 450 до 500 тыс. зрителей. Папа Иоганн Павел II провел как-то в парке открытую мессу, и собрал 800 тысяч. Так что рекорд, наверное, за ним. Зато мы продали больше альбомов, чем он.
