Не приходилось опасаться и настоящего владельца камня, рассудок его помрачился. Его пришлось отправить в одну из самых дорогостоящих психиатрических клиник, о которых мало что известно широкой публике. Там, среди своего обожаемого нефрита, он и будет жить, пока не выздоровеет – что очень маловероятно, – или пока господь бог не смилостивится и не призовет его к себе... Состояние его будет находиться под государственной опекой.

– Олд-Бэйли потерял в нем великого адвоката, – подвел итог Гордон Уоррен, согревая ладонями хрусталь, в котором золотился выдержанный душистый коньяк. – Надеюсь, что перед отъездом леди Фэррэлс позаботилась выплатить ему гонорар.

– Даже если нет, не так далеко она уехала, – сказал Альдо, щедро наливая себе коньяк. – Девон не на краю света.

Желтые глаза птеродактиля сузились: он с наслаждением вдыхал аромат согретого коньяка.

– Девон не край света, но когда речь идет о том, чтобы пересечь Атлантический океан, то можно уже говорить о довольно далеком расстоянии...

– Атлантический океан? Она отбыла в Америку?

– Да, пожелала познакомиться со своей невесткой. Только не говорите мне, что она не позвонила вам или не прислала прощальную записку. Это было бы просто невежливо, зная, сколько сил вы потратили на нее...

Альдо отыскал сигарету и зажег ее, постаравшись, чтобы друзья не заметили, что руки у него слегка дрожат. Зато голос князя был спокоен и ровен:

– И тем не менее это так. Вы первый сообщили мне о ее отъезде. Разумеется, мне это не слишком приятно, но, поверьте, ни на какую благодарность я не рассчитывал.

– Даже на спасибо? Хорошо, однако, быть аристократом! Служить даме, как рыцарь прошлых времен, только ради красивого жеста – такое не часто встречается!

– Будет вам, Уоррен! Но вот такая спешка мне все-таки непонятна. Почему она так торопилась покинуть Англию? Познакомиться с новой невесткой, безусловно, важно, но плыть через океан в декабре месяце просто опасно. Почему она не могла дождаться весны?

– Весенние бури бывают похуже зимних, – задумчиво заметил Адальбер. – Но может быть, спешил граф Солманский? Может быть, ему казалось, что Девон слишком уж близко к Лондону? Особенно после самоубийства юной Салли?

В самом деле, на следующий день после освобождения своей хозяйки Салли Пенковская покончила с собой, приняв смертельную дозу веронала. В письме, которое оставила бедная девушка – простенькая горничная богатого дома, – она написала, что не хочет жить после смерти Владислава Возинского, которого полюбила от всего сердца. Она признавалась также, что сказала на суде неправду, надеясь избавить возлюбленного от преследований полиции, и просила за это у бога прощения. Общественное мнение, подогретое газетами, становилось все менее благосклонным к леди Фэррэлс – пусть не повинная в конкретном преступлении, она приобрела репутацию роковой женщины, которая сеет вокруг себя смерть. Даже на Альдо самоубийство Салли произвело тягостное впечатление.

– Вы недалеки от истины, – сказал шеф полиции с тонкой улыбкой, обращаясь к Адальберу, – но я склонен думать, что граф скорее хотел удалить свою дочь подальше от покончившего с собой поляка.

– Так, значит, Ванда была права? Анелька по-прежнему продолжала его любить? – спросил Альдо, у которого невольно защемило сердце.

– О любви я ничего не знаю, – ответил Уоррен, – но не скрою от вас, что столь своевременная смерть вызывает у меня немало вопросов. О-о, в комнате в Уайтчепле было все в порядке, и признание молодого человека было написано его рукой. И на теле не было признаков насилия. И все же...

– Если у вас были сомнения, то почему вы поспешили сообщить о его признании в Олд-Бэйли? – спросил Адальбер.

– В тот момент у меня не было подозрений. Они появились у меня потом, по зрелом размышлении. Кроме того, меня очень смутило, что граф Солманский, как мне сообщили, два или три раза навещал еврейский квартал.

– Мы тоже его там видели. Он приехал туда вместе с польским священником, что само по себе не внушало никаких подозрений. В любом случае я плохо себе представляю, как можно повесить против воли молодого и сильного человека? По-моему, его нужно разве что усыпить или мощным ударом лишить сознания.

– Как – я пока не знаю. Но будьте уверены, что рано или поздно узнаю. Я точь-в-точь английский дог: если во что-то вцепился, ни за что не выпущу.

– Я нисколько не сомневаюсь в причастности к этому самоубийству Солманского, – заметил Альдо. – Человек, который принимал участие в погроме в Нижнем Новгороде в 1882 году, я думаю, способен на все...

– Откуда вы знаете о погроме?

Морозини неопределенно махнул рукой, как бы отметая любые вопросы на эту тему, но прибавил:

– В те времена его звали еще не Солманский, а Орчаков.

– Но это же самое интересное! Особенно если учесть, что наши розыски связаны с еврейским кварталом! – разгорячился Уоррен. – А больше вы ничего не знаете?

– Нет. Но если в один прекрасный день вы сотрете этого человека в порошок, то я плакать не буду, точно так же, как кое-кто из моих друзей, – заключил Альдо, думая о Симоне Аронове.

– Я присоединяюсь, – прибавил Адальбер.

Шеф полиции допил коньяк и отказался от предложения выпить еще. Он встал и взглянул на часы.

– Пора вам ложиться спать, – сказал он. – Ведь завтра вы уезжаете?

– Да. Завтра в это время мы будем во Франции, на пути в Венецию.

– Вы предполагаете когда-нибудь вернуться? – с небольшой заминкой спросил Уоррен.

– Почему бы и нет? – ответил Адальбер. – Мне нравится наша квартира. И потом, я с большим интересом посмотрел бы на новые экспонаты в Британском музее. Хотя, впрочем, сначала я скорее всего заеду в Египет, но потом... В общем, было бы весьма странно, если бы вы меня больше не увидели. А если я буду здесь, то наверняка неподалеку окажется и Морозини.

Впервые за все время их знакомства широкая улыбка смягчила острые черты птеродактиля.

– Приезжайте, – сказал он, – я буду рад вас увидеть.

И он крепко пожал руки обоим иностранцам, которые сумели стать его друзьями.

Уоррен ушел. Альдо, приподняв занавеску, проводил его взглядом, а потом спросил:

– Может, я напрасно рассказал ему о Солманском?

– Попытка устранить такого опасного врага никогда не может быть напрасной. А он опасен и для Симона, и для того непростого дела, которое нам еще предстоит выполнить. Меня весьма радует возможность пустить по следам этого негодяя такого упорного и настойчивого человека, как Уоррен... Думаю, что впоследствии это нам очень облегчит жизнь.

– Так-то оно так, но что об этом подумает Анелька?

– Чем быстрее ты перестанешь думать об Анельке, тем и тебе, и нам всем будет лучше!

После этих резких слов Адальбер налил себе и своему другу по новой порции ароматного коньяку.

– Чокнемся за нашу удачу! Как только мы приедем во Францию, мы тут же отправим этот проклятый алмаз в швейцарский банк Аронову. Мне просто не терпится как можно скорее от него избавиться!

Утром 24 декабря Морозини и Видаль-Пеликорн без всяких приключений прибыли на вокзал Санта-Лючия. Они благополучно переплыли Ла-Манш и оценили по достоинству безупречный комфорт спальных вагонов Международной железнодорожной компании.

Адальбер находился в прекрасном расположении духа. Предстоящие праздники в Венеции, в которой он давно не был, и, главное, возможность пожить в роскошном, словно бы плавучем, дворце – об этом он мечтал еще в детстве – наполняли душу археолога восторгом. А то, что такой дворец к тому же принадлежит его доброму другу, доставляло ему особую радость.

– Давно ли мы с тобой знакомы? – спросил он, когда поезд, пройдя Местре, медленно приближался к Венеции.

Они уже пересекли мол, отделяющий город от суши, уже показались в белой утренней дымке очертания жемчужины Адриатики, и все пассажиры прильнули к окнам.

– Мы познакомились минувшей весной. Кажется, в апреле.