— Никлас, — спросила она, — в чем дело? Что произошло?

Он неотрывно смотрел на огонь, превращающий бумаги в серый пепел.

— Ничего такого, что имело бы отношение к вам.

— Возможно, причина, заставившая вас так разъяриться, меня и не касается, но сам ваш гнев касается наверняка, — спокойно ответила она, — Разве хорошей любовнице не полагается делать все, чтобы вы облегчили душу, сказав, что именно вас тревожит?

— Вероятно, любовница и должна задать такой вопрос, но это вовсе не означает, что я обязан дать на него ответ, — огрызнулся он. Потом, по-видимому, пожалев о своей резкости, более мягко добавил: — Я ценю ваши добрые намерения.

Клер решила, что уж лучше его капризы, чем такая вот глухая стена. Подавив вздох, она положила две оставшиеся бумаги обратно в Библию и поставила ее на полку. Никлас продолжал игнорировать девушку, с каменным лицом помешивая угли в камине.

— Завтра воскресенье, и я с утра пойду в молельню, так что мне уже пора спать. Спокойной ночи. — Клер произнесла эти слова только из вежливости, вовсе не рассчитывая на ответ, однако Никлас поднял голову и посмотрел на нее.

— Жаль, что на сегодня я уже выбрал свою квоту поцелуев, — сказал он с невеселой усмешкой. — С моей стороны было весьма недальновидно исчерпать ее, когда мы были в шахте.

Его ярость прошла, оставив после себя что-то опасно близкое к полному отчаянию. Одному Богу было известно, отчего вид тех бумаг так на него подействовал, но сейчас Клер не могла вынести этого выражения безысходного горя на его лице. С дерзостью, о которой всего четыре дня назад она не смогла бы и помыслить, она прошла через всю библиотеку, положила руки ему на плечи и робко сказала:

— Свой поцелуй вы уже использовали, но ведь я могу поцеловать вас сама, не так ли?

Никлас заглянул ей в глаза; взгляд у него был затравленный.

— Вы можете поцеловать меня, когда пожелаете, Клариссима, — хрипло вымолвил он.

Она почувствовала, как напряглись его мышцы, однако он не двигался, ожидая, чтобы она взяла на себя инициативу. Клер встала на цыпочки и прикоснулась губами к его губам.

Его руки тут же жадно сомкнулись вокруг нее.

— О Господи, как же хорошо вас обнимать!

Их уста слились в глубоком пылком лобзании. Тот спокойный, невинный поцелуй, которого желала Клер, перешел в нечто гораздо большее.

Когда они целовались в шахте, ей не надо было смотреть ему в глаза — по крайней мере от этого потрясения она была избавлена. Смущенная его пристальным взглядом, девушка опустила веки — и тотчас же обнаружила, что все остальные чувства необычайно усилились. Стук дождя по оконному стеклу, бархат-нос прикосновение его языка к ее языку. Острый аромат, в котором слились дым, хвойное мыло и запах кожи Никласа; его тяжелое жаркое дыхание — или это ее дыхание стало таким же?.. Треск угольков, выпадающих из камина на плиты пола; легкое трение ладоней о ткань, когда он гладит ее по спине. Звук открывающейся двери!..

Мигом вернувшись к реальности, она оборвала поцелуй и посмотрела поверх плеча Никласа. На пороге стояла одна из новых служанок, Тегвен Илайес. Эта девушка принадлежала к пенритской методистской общине, придерживалась самых строгих правил, и что было у нее на уме, то неизменно оказывалось и на языке.

Две женщины онемело уставились друг на друга; лицо Тегвен выражало потрясение и ужас.

Это зрелище заставило Клер опомниться и осознать всю греховность своего поведения. То, что она делала, было неправильно, порочно, и ее ничто не могло оправдать.

Служанка между тем вышла из остолбенения, торопливо повернулась и закрыла за собою дверь.

Поскольку все внимание Никласа было сосредоточено на Клер, эта немая сцена прошла для него незамеченной.

— Если вы уже перевели дух, — промурлыкал он, нежно проводя рукой по се бедру, — то не согласитесь ли начать все сызнова?

Клер подняла па него взгляд, разрываемая жестоким контрастом между тем. что она чувствовала в его объятиях, и тем, что увидела в глазах Тегвен.

— Нет, — сказала она срывающимся голосом. — Нет. Мне надо идти.

Он поднял руку, словно для того, чтобы удержать ее, но она поспешно проскользнула мимо и вышла из комнаты, едва видя то, что ее окружает.

Ах, если бы она ушла на десять минут раньше!

Без Клер комната сразу стала пустой. Никлас смотрел на огонь и думал о том, что же нужно сделать, чтобы ее разум наконец прекратил бороться с телом. Это случалось каждый раз, когда они оказывались вместе. Поначалу она робела и сомневалась. Потом начинала мало-помалу отвечать на его ласку, раскрываясь, как раскрывается цветок на рассвете. И наконец с сокрушительной внезапностью вспоминала, что ей не позволено наслаждаться тем, что так нормально и естественно.

Он с досадой ударил кулаком по каминной полке. Когда она наконец преодолеет свое глупое религиозное педантство, из нее получится великолепная любовница: пылкая, умная, чуткая. Конечно, ее страсть к благотворительности временами бывает утомительной, но это ничто по сравнению с блаженством иметь ее в своей постели.

Он не сомневался, что, став его любовницей, Клер согласится остаться с ним и после того, как истекут три месяца. Во-первых, она сама этого захочет, а во-вторых., для нее станет совершенно невозможно возвратиться к своей прежней жизни в Пенрите. Главное — это все-таки заманить ее в кровать.

Он уже чертовски устал от того, что всякий раз, когда Клер начинает испытывать угрызения совести, она скрывается от него, как кролик в норе.

Этой ночью Клер спала плохо. Когда она подпадала под чары Никласа, ей было легко оправдать свое поведение. Ведь поцелуй — это всего-навсего поцелуй, штука щекотливая, но не греховная. Однако увидев себя глазами Тегвен, девушка была вынуждена взглянуть на свое поведение в ином, правдивом свете. Она не могла больше отрицать свою слабость и свое похотливое плотское желание.

Лежа без сна, она услыхала манящие, зовущие звуки арфы Никласа. Больше всего на свете ей хотелось броситься туда, откуда доносилась эта песня сирены, и забыть свою боль в тепле его объятий. Но тогда она уподобилась бы мотыльку, который, чтобы излечиться от тяги к свету, бросается прямо в пламя свечи…

Надевая свое строгое серое воскресное платье. Клер начала было гадать, будет ли на богослужении Тегвен и расскажет ли она другим о том, что видела. Однако гадать не имело смысла — вопрос состоял только в том, когда Тегвен раззвонит скандальную новость всем и вся. Она обожала быть центром внимания, а история о том, как школьная учительница целовала графа-демона, не имела себе равных. Если все еще не узнали об этом, то очень скоро узнают. По пути в Пенрит Клер догнала миссис Хауэлл, которая тоже направлялась в молельню. Когда Клер предложила подвезти ее, она с радостью согласилась и всю дорогу только и делала, что благодарила девушку за то, что та нашла ей работу в Эбердэрс. По всей видимости, до нее еще не дошла весть, ставящая под сомнение нравственность ее благодетельницы.

Они вошли в молельню, когда прихожане только что начали рассаживаться. Будь все как прежде. Клер обрела бы успокоение, увидев знакомые скамьи, выбеленные известью стены и любовно натертые воском деревянные полы. Но сегодня ее занимало другое: она пыталась определить, не бросает ли на нее кто-нибудь из прихожан странные взгляды.

Тегвен нигде не было видно. Когда Клер села на свое место рядом с Маргед, ее подруга тепло улыбнулась и кивнула в сторону Хью, который сидел между Оуэном и Тревором, старшим из сыновей Моррисов. Узкое личико Хью излучало счастье, а его маленькое тело согревала теплая, на совесть сшитая одежда, из которой вырос один из его приемных братьев. Когда Клер подумала о том, что этот мальчик, у которого впервые за его короткую жизнь появился настоящий дом, пережил в шахте и что вытерпел от своего жестокого отца, се собственные проблемы показались ей менее важными. Дьякон на амвоне объявил название сегодняшнего религиозного гимна, и все запели. Музыка была неотъемлемой частью методистского богослужения, и Клер всегда чувствовала, что пение приближает ее к Богу больше, чем молитва. Когда она запела, напряжение в ее душе начало понемногу спадать.