Лейтенант поднимается.

— Постойте, еще вот что. Распорядитесь, чтобы летчиков срочно предупредили по радио и предложили им соблюдать величайшую осторожность. А теперь торопитесь. Дорога каждая минута.

Перед директором мюнхенского аэродрома стоит капитан разведки американских военно-воздушных сил.

— Через два-три часа на вашем аэродроме произойдет выдающееся событие. После опасного побега здесь приземлится венгерский пассажирский самолет. Оставьте для него свободную посадочную площадку.

— Нет ничего легче, мистер Томпсон, не извольте беспокоиться, — лебезит человек за письменным столом, — стартовая дорожка номер пять в вашем распоряжении.

— Поставьте наготове двух крепких парней. В самолете несколько венгров, которые прибудут в свободный мир не по своей воле. Во избежание всяких недоразумений имейте в виду: наши люди — музыканты и совершают гастрольную поездку. Естественно, что такая сенсация должна стать находкой для пропаганды. Как только увидите машину, немедленно обзвоните все здешние редакции. О том, что я тут был, конечно, забудьте. Заявите корреспондентам, что вы узнали о венгерском самолете только тогда, когда он уже стоял на летном поле.

Над аэродромом в Сомбатхее моросит дождь. Голос из репродуктора сообщает, что самолет, прибывший из Будапешта, через десять минут вылетает в Залаегерсёг.

Переждав, пока сойдет часть пассажиров, трое мужчин взбираются по приставному трапу и исчезают в самолете. Мужчины разваливаются в удобных креслах с мягкой обивкой. Улыбаясь, они оставляют без всякого внимания совет стюардессы привязаться к сиденьям.

Незадолго перед вылетом один из них обменялся несколькими словами с пилотом и занял место у двери в кабину, второй — в одном из средних кресел, и третий расположился позади двух мужчин, по-видимому музыкантов, судя по футлярам с инструментами, лежащими у них на коленях.

— Смотрите, самолеты! — вдруг кричит один из «музыкантов» и показывает пальцем в окно.

В то время как некоторые пассажиры прижимаются к стеклу, «музыканты» вскакивают со своих мест. В руках у них пистолеты.

— Не шевелиться!

Для острастки один из «музыкантов» стреляет в потолок.

— Руки вверх! — гремит позади чей-то голос…

Пока старший лейтенант Лукас в нескольких словах объяснял испуганным пассажирам, что произошло, предварительно показав удостоверение офицера службы безопасности, младший лейтенант Надь рассказал обо всем летчикам.

Опытный американский разведчик капитан Томпсон напрасно ожидал в этот день звонка с мюнхенского аэродрома. Стартовая дорожка номер 5 осталась пустой.

— Что?

— След!

— Тише, тише, ребят побудишь. Я одеваюсь…

Дежурный прикрыл створку, я повернул шпингалет. Между тем, когда он побарабанил в ставню, и тем, когда я соскочил с постели и подошел к окну, — секунда, а я уже словно и не спал вовсе, нервы напряглись: и была бы сейчас возможность сызнова лечь — не уснешь ни за какие коврижки. Я давно привык к этому — засыпать сразу же и без сновидений, пробуждаться, чуть забарабанят в ставню, и через секунду быть с ясной головой.

Я присел на стул, начал одеваться. Майка здесь, брюки и «кубинка» здесь, вот ботинки, все на своих местах, под рукой. В щелях ставен серели узкие полоски. Уже светает. На этажерке тикал будильник, заведенный на семь часов, пришлось подняться раньше по не зависящим от нас причинам. В полночь проверял наряды на правом фланге, все было спокойно, теперь — тревога.

Кира и ребятки не проснулись, очень хорошо. У меня работенка колготная, поэтому и ложусь с краю, чтобы не потревожить Киру, вставая, поэтому и телефон на квартире отключаю на ночь, чтоб не зуммерил — от заставы до офицерского дома полсотни метров, дежурный добежит вмиг, подымет.

На письменном столе я нашарил портупею, кобуру с пистолетом — они покоились на Аленкином альбоме с марками, рядом — Генкин заводной автомобиль. Чертенята, валят свое, хотя над столом я приколол кнопками бумажку: «Стол мой — и никаких гвоздей!» Стараясь не скрипнуть половицей, я повернулся к двери и услышал за спиной шепот Киры:

— Ваня, уходишь? Тревога?

— Тревога. Ты спи, спи.

— Провожу.

Она села на кровати, накинула халатик. Вместе мы прошли в соседнюю комнату, где спали дети. Генка, разметавшись, пускал на подушке пузыри, на тонкой шее — косичка выгоревших волос. Аленка одну руку подложила под щеку, другой обнимала куклу-матрешку.

В прихожей я взял с холодильника панаму, надел. Кира сказала:

— Возвращайся скорее.

Я поцеловал ее в подбородок, в шрамы пендинки, быстрым шагом спустился с террасы.

Было совсем светло, у заставы строились пограничники, повизгивали розыскные собаки, ржали лошади кавалерийского отделения, постукивали моторами подкатившие к крыльцу автомашины, и среди этих привычных моим ушам тревожных и деловитых звуков прорезался разбитной тенорок:

— Сильва, ты меня не любишь, Сильва, ты меня погубишь… Ну чего ты рычишь, скалишься?

Сильва — это розыскная собака Владимирова, тенорок — Стернина. Словоохотливый юноша и на построении не помолчит. Проходя вблизи, я сказал:

— Стернин, не суесловь, на заставе тревога.

— Есть, товарищ капитан! — отчеканил он, а в глазах смешок.

Такой смешливый юноша.

В канцелярии навстречу поднялся замполит:

— Товарищ капитан, новые данные. Только что звонил сержант Волков. Его наряд также обнаружил след. За проволочным заграждением, у развилки дорог.

— След тот же?

— Так точно, со скошенным каблуком, носок вдавлен сильнее, чем каблук.

«Это если идти задом наперед, довольно примитивная уловка», — подумал я, закуривая.

— Но через сорок метров Волков уточнил…

— Ну?

— След раздвоился. Первый со скошенным левым каблуком, второй без характерных примет. Движутся параллельно, на расстоянии трех — пяти метров.

Выходит, КСП преодолевали след в след, тоже не ахти как тонко задумано. Вероятно, им не до тонкостей при нарушении границы, главное для них — поскорее уйти в тыл. Я вдавил недокуренную сигарету в пепельницу, надел на плечо автомат, расправил ремень.

— Ашхабад Джумадурдыевич, остаешься за меня.

Замполит наклонил лобастую голову, шевельнул бровями:

— Ясно. Ни пуха ни пера, Иван Александрович!

Бочком, поправляя красную повязку на рукаве, протиснулся дежурный.

— Товарищ капитан, застава построена.

Хорошо. На все про все три минуты. Молодцы.

— Иду, — сказал я, и в этот момент связист крикнул из дежурки:

— Товарищ капитан, вас вызывает «Уран»!

Я взял трубку и услышал далекий, разрываемый километрами и ветрищем бас:

— Дежурный майор Клобуков… Чтой-то там у тебя стряслось, Долгов?

— Вам уже докладывал мой заместитель, товарищ майор.

— Ну и что? Я должен уточнить из первоисточника.

Я докладывал дежурному и слышал, как он судорожно, с хряском зевает.

— Товарищ майор, у меня все, некогда, люди выстроены.

Клобуков зевнул в последний раз и пробасил:

— Ну, действуй, Долгов…

Ощущая силу и легкость в теле, я сбежал с крыльца.

— Смирно! Товарищ капитан, застава построена по боевой тревоге!

Я прошелся вдоль строя: автоматы, ракетницы, телефонные трубки, следовые фонари, фляги — все в порядке, радист с рацией, кавалеристы держали лошадей под уздцы, на земле возле инструктора и вожатых, натягивая поводки, ерзали собаки. Я вглядывался в лица пограничников, и мне хотелось, чтоб моя собранность, воля, жажда действовать передались каждому из них.

— Обстановка на участке заставы следующая, — сказал я, остановившись и откашлявшись: несносный песок, в глотке першит.