Борис тронул свой раскрашенный «пикап». Стоя на порожке открытой дверцы машины, Алексей через плечо спросил у сидевших внутри музыкантов, которые держали окровавленного Федора: – Как он?

– Плечо! Плечо он ему разбил, сволочь! – сказал один из музыкантов.

«Пикап» со стоящим на подножке вооруженным Алексеем промчался по темной аллее парка. По сторонам были следы недавнего побоища – чья-то разорванная одежда, валенки, ботинки, женские сапожки, пятна крови на снегу. Выкатив за ворота парка, Борис крикнул:

– Куда ехать?

– В больницу! «Куда»! – передразнил его Алексей, влезая в «пикап» и закрывая дверцу.

– Но там же милиция вас захомутает! – Борис гнал машину по темной заснеженной улице.

– Гони!

– Алеша, вам в такси нужно пересесть… – вдруг негромко произнес Федор, не открывая глаз. Удар стального штыря пришелся ему по правому плечу. Из-под разорванной и окровавленной кожаной куртки вывалился нательный крестик и повис на тонкой стальной цепочке.

Алексей положил крестик на грудь Федору и склонился над ним.

– Мы пересядем, лежи спокойно…

– Такси – это лучше всего… – снова сказал Федор и попросил: – Нагнись ко мне, ближе…

Алексей стал возле него на колени, Федор открыл глаза и сказал уже совсем тихо, чтобы не слышали на Джуди, ни остальные музыканты:

– Я знаю, что ты обещал Улиме…

– Ты знаешь? Откуда? – громко удивился Алексей.

– Тихо… Я… я… тоже ей это обещал…

– Ты??! Ты был с ней после меня???!

– Тихо… Не кричи… Ну, был. Не в этом дело… – с какой-то вынужденной мукой терпеливости произнес Федор. – А в том, что я… я в госпитале лежал с летчиками… ну, с теми, которые афганских детей в Союз вывозили… И они мне сказали – куда… В 82-м и 83-м году – в интернат под Алма-Атой… В 84-м – под Пермь… В 85-м – под Хабаровск… Ее сына взяли в 84-м. Значит, он в Перми… Только мне теперь уж куда соваться!.. – Федор мучительно улыбнулся.

– Та-ак… – Алексей скривил рот в своей злой ухмылке. – Значит, мы это… «побратимы» с тобой? А после тебя кто теперь с этой проституткой?

– Подожди… – почти беззвучно, но терпеливо произнес Федор, закрыв глаза и кривясь от боли при каждом толчке машины на неровной дороге. – Она не проститутка. Наоборот, наверно… Ты в судьбу веришь?… Подумай – ты был с ней, тебя ранило, но ты жив… Я был с ней, меня ранило, и сейчас вот могли убить, а я жив… Что-то же нас спасает. А знаешь что?… То, что она за нас молится. Ведь мы ей сына вернуть обещали… Тебя даже от КГБ Бог бережет – за ее молитвы…

Федор открыл глаза и посмотрел на Алексея.

– Такси! Такси! – вдруг обрадованно закричал с водительского места Борис, увидев впереди зеленый огонек.

– Гони в больницу! – приказал ему Алексей.

– Нет. Вы уходите. Я за вас молиться буду, – сказал Федор и чуть усмехнулся обескровленными губами. – Молитвы инвалидов быстрее доходят…

Борис остановил «пикап» на стоянке такси, крикнул топтавшемуся у машины водителю:

– Эй, где здесь больница?

– Идите!.. – сказал Алексею Федор и, с явным напряжением подняв левую руку, медленно перекрестил его.

– Проснись! Уже пять тридцать! Проснись! – Джуди трясла Алексея за плечо.

Он открыл глаза. Не узнавая, посмотрел на нее.

– Ты просил разбудить в пять десять! Уже двадцать минут я тебя бужу! Вставай!

– Угу… – пробормотал Алексей, засыпая снова.

Поезд, тяжело громыхая колесами, заскрипел, истошно взвизгнули тормоза. Медленно, как больное животное, остановился. Стало тихо, только на верхней полке громко храпел пожилой мужчина, подсевший к ним поздно вечером. В тесном купе, где вдоль стен тянулись узкие спальные полки, – по две с каждой стороны, – дышать было нечем.

Джуди одним движением сдернула с Алексея одеяло. Но он спал одетый и никак на это не отреагировал. Тогда, окончательно разозлившись, она схватила его за плечи, рванула на себя и столкнула на пол. Раздался глухой стук.

– Е…а мать! Ты что? Ох…а?! – Алексей растерянно сидел на полу и потирал ушибленный бок.

– Поезд остановился. Ты просил… – начала Джуди, но Алексей не дал ей договорить, вскочил и выбежал в коридор.

Через несколько секунд он вернулся.

– Одевайся! Выходим! Быстрей! – он торопливо накинул свой полушубок, схватил их рюкзак и вышел из купе.

Джуди двинулась за ним.

В полутемном коридоре было пусто. Все двери в купе были закрыты, только в конце вагона из открытого купе проводника падал слабый желтый свет. Из туалета резко пахло хлоркой.

– Куда вы? – удивился проводник, носатый, восточного типа молодой парень. – Я ж тебе сказал, это Пермь. А у вас билеты до Свердловска. Иди, дорогой, спи!

– Нет, мы передумали, – Алексей протянул руку Джуди, помогая спрыгнуть со ступенек вагона.

– Во народ! – не унимался проводник. – До Свердловска, понимаешь, еще день ходу, а они выходят!

Алексей, не останавливаясь, потащил Джуди вдоль по перрону.

– Сколько времени? – спросил он.

– Двадцать минут к шести! – Джуди никак не могла запомнить, как правильно называть время, и всегда делала ошибки. Обычно Алексей смеялся над этим, часто спрашивал время, когда было не нужно, но теперь он даже не улыбнулся. – Почему мы здесь вышли?

– Надо. Дело у меня в этом городе, – он не выпускал ее руки из своей, больно сжимая пальцы.

Джуди тоскливо осмотрела пустой перрон. Редкие пассажиры, которые вышли из поезда, сосредоточенно тащили свои пожитки к вокзалу. Было холодно, тяжело пахло горелым углем, над паровозом поднимались густые серые клубы дыма.

Шестой день они пересаживались с поезда на поезд. Садились поздно вечером, выходили до рассвета. Алексей объяснял, что так меньше шансов встретить железнодорожную милицию, которая часто ходит по вагонам и в любой момент может их опознать.

Но шанс быть опознанными по их фотографиям, висевшим на станциях на стендах «Разыскиваются преступники», был весьма невелик. Потому что, кроме их фотографий, на этих стендах было еще с десяток других, и толпы людей, занятых своими заботами, проходили мимо таких стендов совершенно безучастно, даже не вскинув глаза на портреты разыскиваемых по всей стране преступников. А если бы кто и взглянул, и присмотрелся, и – что еще трудней – запомнил лица, отпечатанные на плохой желтой бумаге, из которой в США делают магазинные пакеты, то все равно опознать по этим фото Джуди и Алексея было почти невозможно. Джуди сама себя узнавала с трудом. Ее фото было увеличено с карточки в паспорте, и со стенда на нее смотрела юная, симпатичная, длинноволосая, чистая американка в легкой кофточке, с глазами, хорошо оттененными умелой косметикой, с улыбкой, открывающей хорошие, сияющие белизной зубы… А теперь она уже не помнила, когда в последний раз чистила зубы. Она стояла перед стендом в валенках и какой-то ужасной куртке, бритоголовая под платком, с запавшими ненакрашенными глазами – Золушка перед портретом принцессы. А узнать Алексея было еще трудней – он перестал бриться и быстро оброс короткой бородкой-щетиной и усами.

А кроме того, вокруг них были тысячи и тысячи таких же кочующих по стране молодых пар, демобилизованных солдат, рабочих, шабашников, «бичей», спешащих на заработки в Сибирь или бегущих из Сибири. В ватниках, телогрейках, брезентовых армейских полушубках, в тяжелых пальто или нейлоновых куртках. От них пахло потом, луком, чесноком, водочным перегаром. В поездах они ели крутые яйца, свиное сало, кислый хлеб и пили водку или дешевое красное вино «Алжирское», которое называли «чернилами». У половины из них – у мужчин и у женщин – было во рту по несколько металлических зубов – от авитаминоза. Даже Москва с ее более или менее прилично одетыми жителями казалась отсюда, с расстояния нескольких сот километров, далекой планетой, почти западной цивилизацией… Поразительно, думала Джуди, как эта нищая, убогая, полуголодная страна, пребывающая по уровню быта где-то в 16-м веке, сумела подчинить себе полмира?! И если ей подчинено полмира, то почему она такая нищая? Византия, Рим, Британия во время расцвета их империй были чудовищно богаты, а эти… Почему мы в Америке их боимся?…