— Больше, Ольга Дмитриевна… Но они не прожили с ним пять лет и не знают того, что известно вам.

Женщина налила коньяку в свою опустевшую рюмку, сделала движение в сторону Смолина, но его рюмка оказалась полной. Она смущенно (первая явная эмоция с момента прихода полковника) поставила бутылку обратно.

— Начинать, наверное, полагается со знакомства? Тут все было обыкновенно. Я влюбилась. А кто же не влюбится в человека романтической профессии, симпатичного, открытого, заботливого, щедрого?

— Значит, вот каким он вам показался, — пробормотал Смолин.

— Почему показался? Он и был таким. Поначалу.

Смолин промолчал, ожидая стереотипного женского продолжения: мол, поглядишь — хороший человек, а копнешь — подлец. Но Боровская сказала совсем другое:

— Мне думалось тогда, да и теперь тоже, что Александр был… Не равен себе. Не понимаете? Ну, каждому человеку предназначено занять в жизни определенный объем, каждого ждет своя ячейка. Для одних — больше, для других — меньше. Вот если человек заполняет ячейку собой так, что не остается в ней пустого места, — все, он состоялся, будь он писатель или слесарь. А у другого все устроено, все ему дано, вот как Александру, — а ячейка намного больше его.

Последнюю фразу она выделила так, что Смолин невольно усомнился, заполнила ли свою ячейку сама Ольга Дмитриевна. Она унеслась в какие-то свои неясные мысли, рассеянно чертя огоньком сигареты колечки в воздухе. Смолин несмело кашлянул, напоминая о себе.

— Да, — очнулась женщина. — О чем я? Это состояние мятущейся души, мое состояние с ним…

— Но из-за этого не разводятся, — проговорил Смолин. — Тысячи людей не равны себе, и ничего, живут…

— Да, конечно. — Она вздохнула. — Дело не в этом. Трещина появилась примерно за год до развода. Я не смогла бы в точности утверждать, в чем это заключалось. Мне трудно говорить об этом. Я технарь, психология — не мой конек. Положите передо мной чертеж узла ракеты, и я скажу вам: эта железка туда, эта сюда, все понятно. А тут… Не хотите же вы, чтобы я исповедовалась в грехе иллюзорных предчувствий…

— Нет-нет, — торопливо отказался Смолин, соображая, как переключить разговор в более приемлемое русло. — Не надо. Я не священник и не психоаналитик. Меня занимают проблемы попроще. Вы говорили, что за год до развода Зимин изменился. В чем это проявлялось? Есть такое выражение: «любит пожить». Любил ли Зимин пожить?

Женщина задумчиво провожала взглядом поднимающийся к потолку дымок.

— Любил ли? — повторила она, словно обкатывая эти слова во рту, как леденцы. — Я бы не сказала. Да и что это значит? Рестораны, девочки, загулы? Это у космонавта?

— Я не это имел в виду… Вот вы рассуждали о самодостаточности личности. Примерно туже схему можно применить и к отношению к жизни, к деньгам и благам. Существуют соблазны, инстинкты, тайные побуждения и скрытые мотивы. Каким в этом смысле был Зимин?

Глаза женщины заблестели, румянец окрасил ее щеки, но это скорее была не реакция на тираду Смолина, а действие плохого коньяка. Она налила еще рюмку.

— Нет, — твердо произнесла она. — Если бы он рвался к деньгам и благам, избрал бы другую профессию и, я уверена, преуспел бы в ней. Знаете, он был талантлив во всем. Ему бы ничего не стоило стать директором банка. Но я вас поняла. Соблазны, инстинкты — неудачные слова, они стреляют вхолостую. Ему не давали спокойно жить… призраки, так бы я сказала. Последний год до развода он жил словно в постоянном ожидании чего-то… Такого, чего он жаждал и боялся. Говорил со мной, простите, спал со мной, а сам находился далеко-далеко…

— Но, может быть, он был поглощен работой?

— Нет. Работа никогда не вызывала у него такого… опустошения. Нет, это совершенно иное.

Самое время переходить к реалиям, мелькнуло у Смолина.

— Ольга Дмитриевна, как вы полагаете, эти изменения в поведении Зимина были вызваны внешними причинами? Возможно, в его окружении появился новый знакомый. Или какие-то необычные звонки по телефону, неурочные отлучки из дома? Вспомните, пожалуйста.

— Вы его в чем-то подозреваете? Полковник слегка улыбнулся:

— Прямой вопрос заслуживает прямого ответа. Конечно, я заглянул к вам не из чистого любопытства. Предполагается, что катастрофа «Магеллана» явилась следствием ошибочных действий одного из членов экипажа — пока неизвестно кого. Проверяются все. И мы не исключаем, что на эти действия космонавта могло спровоцировать некое лицо или группа лиц. Вот вам честно и откровенно причина моей заинтересованности.

Она была ошеломлена:

— Вы что, всерьез считаете, что Саша мог подстроить крушение корабля?! Убить себя и шестерых товарищей?

— Я сказал «ошибочные действия». А ошибки могут быть отзвуками добросовестных заблуждений… Или чьей-то злой воли.,

Боровская наклонила голову то ли в знак согласия, то ли оттого, что ее потянуло в сон.

— Так я о знакомых Александра, — напомнил полковник.

— Да, — встрепенулась она. — Знакомые… Как будто всех я знала. Отряд космонавтов, ребята из нашей лаборатории. У него были ровные, спокойные отношения с людьми. Ни близких друзей, ни явных недоброжелателей. И вроде бы никого нового не возникало. Хотя постойте…

Смолин обратился в слух и мысленно взмолился, чтобы пленка в его карманном диктофоне не кончилась как раз сейчас.

— Был один случай, перед самым разводом… Мы вышли прогуляться по аллее и обсудить наши невеселые дела… Саша увидел на углу незнакомого мне человека. Попросил меня посидеть на лавочке, а сам направился к нему. Они свернули за угол… Я ждала минут двадцать. Саша вернулся один. Ни до этого, ни после я никогда не видела того человека. Я спросила, но Александр отделался какой-то ничего не значащей фразой.

— Ну хорошо. — Смолин беспокоился о пленке. — А описать незнакомца вы можете?

— Я видела его издали, недолго, да и не присматривалась особенно. — Она наморщила лоб. — У меня не очень хорошее зрение… Средних лет, хотя скорее пожилой… В общем, — не мальчик… Одет был обыкновенно, в темный костюм… По-моему, лысый. Ну не совсем, а с залысинами. Знаете, перед разводом не до того мне было…

Исчерпывающая информация, грустно усмехнулся про себя Смолин. Стоило волноваться из-за диктофона.

— А когда это произошло? Дату не припомните?

— Через три года?! Разве что приблизительно… Это было летом… Разошлись мы девятого июня, ну, а это произошло примерно за неделю… Второго или третьего.

— Так. — Смолин уловил сухой щелчок в кармане — это сработал автостоп диктофона. — Значит, ни до, ни после этого вы того человека не видели…

— Я же сказала… Впрочем, после развода я и Зимина не видела ни разу. Квартиру менял он сам, сам и мебель перевозил, пока я жила у мамы. Он позвонил, и я переехала сюда. Но если вы этого незнакомца подозреваете в чем-то, уверяю вас, напрасно.

— Почему?

— Потому что если бы он замышлял недоброе, прятался бы от свидетелей, нет? От меня хотя бы…

— Пожалуй, вам следует сменить работу и перейти к нам, — отшутился Смолин.

Боровская снова потянулась к бутылке, но, виновато взглянув на гостя, отвела руку. Смолин поднялся, поблагодарил за гостеприимство и двинулся к двери. Женщина окликнула его:

— Скажите мне только одно, полковник… Александр жив?

— Нет, — произнес Смолин и вышел, захлопнув дверь.

Тучи, клубившиеся едва ли не над самой головой, опять разродились хилым дождиком. Смолин шагал с поднятым воротником, засунув руки в карманы. Он направлялся в ресторан, куда должен был подойти Табачников, взявший на себя проверку Шевцова и Рассонова.

Собрав доступные сведения о Шевцове, Табачников встретился с доктором Котельниковым.

— Типичнейший грипп, — говорил пожилой доктор, — поверьте мне, уважаемый Леонид Савельевич. Неужели наши спецслужбы продвидулись в медицине так далеко, что вы ставите под сомнение диагноз врача?

— Ни в коем случае, — обеими руками отмахнулся Табачников. — Я понимаю, что это не могло быть, скажем, пищевое отравление.