Ещё удар в лицо… Искры из глаз… Падаю на пол… Меня пинают сапогами… Темнота…

Да что ж за проклятие такое? Чуть что, и я уже без сознания… Слабая у меня голова на удары… А потом сушняк меня мучает…

Кажется, что болит всё у меня… Наверно только волосы не болят одни…

Я снова в камере. На нарах валяюсь. Очнулась я там.

Кое-как села… Кожу на лице всю стянуло. Губы-вареники. Один глаз заплыл. Хорошо, хоть нос не сломали. И зубы целые. Все это я осторожно обследовала руками. Гимнастёрка вся грязная и в крови. Штаны тоже. На вороте и левом рукаве не хватает пуговиц. Хорошо, что хоть не убил, козел… Интересно, я сколько здесь уже? За окошком день… Замечаю стоящую на грязном полу кружку. Вода…

Хоть и теплая, и противная на вкус, но это вода. Стало немного полегче… Слегка мутит, но терпеть можно.

Проковыляла до параши. Кое-как примостилась. Все тело болит, сука…

Пописала, заглянула в ведро. Вроде крови не видно… Уже легче…

Харкнула себе на ладонь. Тоже без крови… Похоже, что ничего критического… Жить, значит, буду… Вот только насколько долго? Это уже вопрос…

Вытерев руку о штаны, поднялась и натянула их. Все равно вытираться нечем.

Поесть мне не приносили. Только воду. Да и не хотелось есть, если честно. На допросы не таскали тоже.

Я отлеживалась.

Спала ночью не очень. В камере прохладно, а я в одной гимнастерке здесь. Хорошо хоть не х/б, а полушерстяная. В Саратове форму себе новую пошила.

… Светает. Мне уже полегче сейчас. И глаз второй видеть начал. Небо за окном розовое.

Утро красит нежным светом стены древнего Кремля… И мою камеру…

Просыпается с рассветом вся Советская земля… И я тоже проснулась…

Холодок бежит за ворот. Шум на улицах сильней… Ну да, прохладненько у меня в камере…

С добрым утром, милый город! Сердце Родины моей… Только вот утро не совсем доброе…

Мне принесли кусок хлеба и воды… Спасибо! Съедаю и выпиваю все…

Никому я больше не нужна… Валяюсь на нарах дальше…

Из дремоты вырывает скрежет ключа в замке.

— С вещами на выход!

Какие у меня вещи-то? Все на мне…

Ведут в тот же кабинет. Опять на допрос???

За столом сидит лысоватый человек с ромбами в петлицах и звёздами на рукавах. На столе лежит фуражка.

Хозяин кабинета стоит рядом.

— Задержанная Стирлец доставлена, — докладывает конвоир.

И после кивка ромбоносителя выходит.

— Это ЧТО?

— Оказывала сопротивление при задержании, товарищ…

Ромбоноситель перебивает капитана:

— Правильно оказывала! Я б тебя вообще пристрелил, дурака!.. Ты что творишь?.. Она кто? Она летчик! А к лётчикам НЕЛЬЗЯ применять физическое воздействие! Сам на нары хочешь? Освободить немедленно!..

Мне возвращают ремень, оружие, награды… Часов нет… Я спрашиваю. Капитан мнется, но под взглядом начальства, достает мои часы из сейфа…

Лечу обратно в полк на своем шторьхе. Пассажиром. Рулит самолётом дядя Ваня.

А было так…

Когда я не вернулась ко времени, меня начали искать. Дозвонились до штаба дивизии. Да, прилетела. Где сейчас, не знают. Да, самолёт стоит здесь. Загружен давно…

Начался кипеж. Как так, летчик пропал прямо в штабе дивизии. Искали долго. Дошло до штаба фронта. Меня нигде нет. Потом кто-то вспомнил, что видел, как меня куда-то вели. Кинулись в отдел. Там и нашли. На третий день…

Осмотр у медика показал только многочисленные гематомы и ссадины. Но ничего непоправимого. Отлежаться и всё. Я упросила отпустить меня в полк. Там отлежусь. И вот лечу теперь…

А началось все с доноса нашего нового особиста на меня. Типа есть подозрительная личность, которая втерлась в доверие к командованию, имеет допуск к документам, а сама немка и была на оккупированной территории. Не враг ли она скрытый?

Вот и взяли меня…

Отлеживалась я неделю. Мылась, стиралась, спала…

Дело спустили на тормозах. Капитана этого из дивизии куда-то убрали. А нашего особиста дядя Ваня пообещал лично пристрелить… Сам перевелся…

А мне он, дядя Ваня, персональную головомойку устроил потом. Когда я в себя нормально пришла. И за дерзость мою, и за вызывающее поведение… Обнаглела я немного… Борзеть начала…

А потом наш полк перебросили на юг. Теперь мы не только в составе другой дивизии, но и фронт другой. Похоже, наши наступать здесь собираются.

А мы разве наступали в сорок втором на юге? Немцы да, те наступали. До Сталинграда аж дошли.

Или история изменилась, или я чего-то не знаю… Ну не изучал я историю войны специально! Лишь то, что давали в школе, да из книг знаю…

Я усиленно учу карты и ориентиры. Вокруг сплошная степь, редкие лесочки, овраги, речки. Трудно здесь ориентироваться. Другим то немного полегче. Они в основном в группе летают. А я одна. Вот и учу. Наши правда тоже учат, летают…

Здесь уже жара. Я летаю в хэбэшке старой. А награды оставила только на отстиранной и выглаженной пэша. В хате она висит на самодельных плечиках. В полет я с собой немецкую фляжку с морсом беру. Хозяйка хаты его очень вкусно делает. Делимся с ней по честному. С нее ягоды, с меня сахар. У нее дочка моих лет, спим с ней в одной комнате. А хозяин на фронте… Настя, дочка, моя подружка. Я ж городская считаюсь. Ей все интересно. А как она удивилась, увидев в бане у меня стриженный лобок! У нее то богатые уже заросли. Да и жопа с сиськами уже такие… Взрослые такие… Кое-как, краснея, смогла ей всё объяснить… Типа для гигиены и прочее. Теперь и она там стриженная…

Я уговорила дядю Ваню и прокатила Настю на самолёте… Радости потом было! Весь колхоз ей завидовал. Я про его юное население говорю.

Петрович же голову себе ломает, как бы меня вооружить. Ну очень мне не понравилось, как меня охотники тогда гоняли. Вот Петрович и думает. Вообще то, сами немцы шторьхи свои вооружают. Но мой изначально был безоружным почему-то. А ещё фрицы летают вдвоем, а я одна. Как теперь прикажете мне летать и стрелять еще? Тем более назад.

Мы отметили Первомай. Был небольшой концерт. Девки колхозные потом за околицей песни пели вечером. Почти все молодые лётчики там были. Я же не ходила. Устала. Летала весь день, как свадебная лошадь. Голова в цветах, а жопа вся в мыле. Самолёт у меня такой. Всем нужен…

Петрович всё-таки меня вооружил! Ну не совсем один конечно. Там и оружейник, и инженер отметились.

По углам кабины сзади закрепили два шкаса и вывели все управление мне под руку. Стрелять они будут вдоль руля с двух сторон от него. Правда только строго назад. Поставили зеркало заднего вида. Вижу врага в зеркале, стреляю. Попаду, не попаду, но два пулемета, это ого как!

Суммарно четыре тыщи пуль в минуту…

Все установили, выкатили мой шторьх за аэродром. Установили на ста метрах от него мишень. Настроили. Я постреляла! Я просто в экстазе! Почти оргазм у меня от стрельбы! Мишень вся в дрова! Правда и по башке я потом получила… Ну нельзя из этих пулеметов длинными очередями лупить. Могут перегреться и заклинить. Потом я ещё нарисовала на зеркале кольца черной краской. Типа прицел такой. Всё! Теперь я гроза всех охотников!

Наши накапливают войска. Точно, наступление готовят. Если присмотреться внимательно, сверху заметны танки, пехота. Хоть и прячутся они.

Лехина эскадрилья за линией фронта перехватила немецкий шторьх и заставила его перелететь на нашу сторону. Прилетевших ему на помощь мессеров отгоняли от себя очередями. Шторьх этот посадили у нас на аэродроме. Летчиков увезли потом, а самолёт остался у нас. Пригодится.

А потом началось советское наступление. Наши войска успешно теснили врага. Бои были ожесточённые. И на земле и в воздухе.

У нас в полку опять появились потери. Подбили и Лёху. Он сел на вынужденную. Но далеко от аэродрома, хоть и на нашей территории сел. Я как раз в это время находилась в штабе. Сидела, печатала. Начштаба диктовал, а я печатала. Хоть я всегда и пыталась отмазаться от такого счастья. Эх! Мне бы саблю, да коня! Да на линию огня!.. Шутка… Грустная… Но не всегда мне получалось отмазаться, правда. Я всё таки считаюсь не вполне боевым лётчиком. Хотя и имею воинское звание и мне платят фронтовые. Я не тыловой лётчик. Но и не вполне боевой. Не истребитель я и не штурмовик. И не бомбардировщик. Я пилот связного самолёта. Поэтому и припахивают меня постоянно. Мне же в бой не идти.