— Так кто здесь быдло? — усмехнулся Карлтон.

Слова были невесомы, как воздух. И очень хотелось смеяться…

— Ладно, брось, — повторил Рейф. — Эдак можно и руку сломать, а тогда много не наработаешь.

Карлтон снова щелкнул пальцами у него перед носом.

И увидел: сейчас на него обрушится удар. Рейф размахнулся и ударил его по уху. В мозгу что-то взорвалось, и еще что-то ударило его — то ли пол, то ли край стойки. Девицы визжали.

Кто-то крикнул:

— Берегись!

Карлтон кое-как поднялся на ноги и рванулся — вперед, куда попало, лишь бы подальше от Рейфа. Но Рейф догнал его и снова ударил — по спине. Он молотил кулаками по спине Карлтона и чуть не плакал. Карлтону удалось вывернуться. Он кого-то оттолкнул. И когда туман перед глазами рассеялся, опять увидел Рейфа: Рейф шел прямо на него, сжимая в кулаке что-то длинное, тонкое — то ли какой-то стержень, то ли короткий шест, не разобрать…

Кроме них двоих, никто не шелохнулся. Карлтон чувствовал: все эти, чужие, смотрят словно откуда-то издалека, для них он плоский, будто нарисованный. Если бы вырваться из плоскости, если бы стать для них живым человеком! Шумят одни девчонки, но ведь они не в счет. Они только женщины. А важно завоевать мужчин. Рейф будто не замечает, что все на них смотрят, идет на Карлтона, шатается как пьяный, почти падает, лицо его, такое знакомое, сейчас все в грязи и в крови — лицо умирающего, и он нелепо размахивает руками, точно помешанный…

— Быдло поганое… стервец вонючий… распросукин сын… — хрипит он.

Карлтон отпрянул, наткнулся на стол. Что-то с грохотом опрокинулось. Его ужаснула тишина, что захлопнулась вокруг них с Рейфом, точно капкан… а Рейф, видно, не понимает, что в этой тишине они — вместе. У Рейфа что-то зажато в руке, и он замахивается. Карлтон выхватил нож, раскрыл, Рейф надвинулся на него, Карлтон пригнулся, уклоняясь от удара, и всадил нож ему в грудь.

И метнулся мимо. Он знал: лезвие вошло Рейфу в грудь, но Рейф этого еще не знал. Все неотступно смотрели на них, тишина стала еще пронзительней. Рейф с маху опустил свое оружие, удар пришелся Карлтону по плечу, и плечо онемело; невозможно было поверить, что его ударили так сильно. Карлтон перехватил нож в другую руку и снизу всадил лезвие Рейфу в бедро. На этот раз Рейф закричал от боли. Кочерга с грохотом упала на пол. Рейф очертя голову ринулся на Карлтона, обхватил его. И завопил Карлтону прямо в ухо, будто пытался что-то объяснить. Карлтон попробовал вывернуться, но Рейф стиснул его крепче, и они продолжали бороться, их откачнуло к стене, возле которой никого не было. Карлтон опять и опять ударял ножом. Узкое короткое лезвие входило в живую плоть, цеплялось за одежду, вновь высвобождалось, вновь поднималось и вонзалось в тело, а Рейф все не отступался. Рейф цеплялся за него, будто хотел укрыться от ножа, спрятаться у Карлтона в объятиях. Карлтон всхлипнул, рванулся и с маху резнул ножом по шее Рейфа, сзади. Сейчас же, словно из-под лезвия бритвы, проступила кровь — тонкая размытая полоска. Рейф ухватил Карлтона за голову. Он кричал все громче, пронзительней, исходил криком боли и ужаса. Стиснул голову Карлтона, сдавил огромными ручищами, большой палец ненароком пришелся на глаз и тоже надавил, Карлтон задыхался, он чувствовал — грудь вот-вот разорвется…

— Пусти! — всхлипывал он. — Пусти!

Казалось, череп его медленно сминается в бесформенный ком. Ладони Рейфа тискают голову, это как неистовая ласка обезумевшего любовника, и тут нож Карлтона нечаянно наткнулся на что-то — и погружается опять и опять, уходит вглубь совсем мягко, Карлтон наносит удар одной лишь кистью, легко, почти неторопливо, и вдруг руки Рейфа разжимаются…

Карлтон ловко отскочил вбок. Каждая жилка его, каждый мускул трепетал, словно под током. Рейф низко нагнулся, схватился за окровавленный живот, сейчас упадет…

— Попомнишь, как звать меня быдлом! — бешено крикнул Карлтон.

Он ударил Рейфа кулаком по голове, точно по столу, и Рейф тяжело рухнул на пол.

— Пускай кто еще попробует обозвать меня быдлом! Уолполы вам не быдло! — заорал Карлтон в лицо всем, кто на него глазел.

В ушах шумело так, словно надвигалась буря, — и как знать, выберется ли он когда-нибудь туда, где снова станет тихо.

Штат Южная Каролина, весна. Женщина в темном платье стоит у порога и ждет, чтобы все вошли и сели по местам. Жара. В классе приятно пахнет деревом, мелом и чем-то еще, Кларе незнакомым. Женщина — широкоплечая, кряжистая, плотная, ни дать ни взять — ствол старого дерева; она стоит и смотрит, как ученики бегут в класс, изредка придержит не в меру торопливого за шиворот, не верится, что она и сама оживет, сдвинется с места, пройдет и станет перед классом. У нее большие жилистые руки, и шея жилистая, а лицо по-зимнему бледное, совсем не такое, как у всех, кого изо дня в день видит Клара. И не поймешь, сколько этой женщине лет. Предыдущая Кларина учительница — месяца два назад, в другом штате, — тоже была такая, ничуть не похожа на женщин из поселка сезонников. И слова выбирала куда осторожнее. Клара никогда не слыхала, чтобы кто-нибудь еще говорил так много, как учительницы, и только диву давалась.

Впрочем, сторонние люди, не из поселка, вообще куда разговорчивей. И если встретишь кого из сезонников где-нибудь в городе, сразу отличишь: эти из поселка; есть в них что-то такое, даже в самых непохожих, таких, как Кларин отец и Нэнси или лучшая Кларина подружка Роза и все Розины родные.

— Перестань! Перестань, я сказала!

Опять учительница на кого-то накинулась. Клара хихикнула и зажала рот рукой, Роза тоже. До них доносилась какая-то возня, приглушенный смех. Их так и подмывало обернуться и поглядеть, другие все оборачивались, но они удержались: они тут были новенькие и старались вести себя смирно.

— Он меня первый двинул, черт такой, — сказал какой-то мальчишка.

— Поди вон туда и сядь!

Через минуту учительница вышла вперед и обернулась к классу. Взгляд ее скользнул по Кларе и Розе и по другим ребятам из поселка: они сидели все вместе, в первых рядах, там же, где самые маленькие. Роза была годом старше Клары, ей уже минуло одиннадцать, но и она, и Клара, и мальчишка с пятнистой от грязи шеей сидели среди мелюзги. Пока учительница занималась со старшими классами, они хихикали, пересмеивались, уткнувшись в книжку. Коленки Клары упирались в край парты. Она становилась большая. И сама чувствовала, что растет. Она догнала ростом Розу, а будет еще выше, будет высокая, как иные девушки, что живут на фермах. Очутившись среди шести— и семилетних ребятишек, Клара готова была нянчиться с ними, как нянчилась она с двумя меньшими братишками. Но здешние малыши ее не любили. И она не могла понять, для чего учительница посадила их троих — ее, Розу и того мальчишку — впереди, с такими маленькими.

В первый день учительница поднесла книжку чуть не под нос Кларе и сказала: «Читай вот здесь». Клара беспокойно замигала, глядя на печатные буквы. У Розы была отдельная книжка, она прижала ее к животу, низко наклонила голову, но преуспела не лучше Клары. «Вы обе отстали. Очень отстали», — сказала учительница, не глядя на них. Тут Розу разобрал смех. Клара тоже захихикала, и учительница разозлилась на них обеих. Потом на них наорала мать Розы, которая привела их в школу: хорошенькое начало, орала она, сдурели они, что ли, черт их дери?.. В тот день мать Розы надела туфли с черными бантами, нарочно для того, чтоб отвести их в школу.

Сейчас учительница опять подходит к первому классу. Только девять утра, но уже стало жарко. Клара любит жару — кажется, жара входит в тебя, вливается внутрь, и хочется спать; так приятно закрыть глаза и уснуть на солнышке, совсем как кошка — такие чистенькие, довольные кошки бывают иногда на фермах. Сколько раз она их видела из окна автобуса или из грузовика; иногда кошка спала на каменной ограде у самой дороги, и ветер ерошил ее шерсть. Луч солнца скользнул в окно, солнечный блик лег на руку учительницы повыше локтя. Клара смотрит. Рука бледная, точно сало, но вся в темных волосках, совсем как у мужчины. В талии учительница толстая, плотная. Тонкий поясок на ней в одном месте вывернулся, видна картонная подкладка. Клара сонно глядит сквозь ресницы. Учительницу все терпеть не могут, кроме Клары; а Кларе нравится такая кожа, и нравится большая круглая булавка на вороте этой женщины — круглая золотая булавка, прямо как солнышко. Она и себе когда-нибудь купит такую булавку, на свои деньги купит, и, может, когда-нибудь она тоже станет учить ребят в школе…