Ехали долго-долго, Клара уж и не надеялась, что они когда-нибудь куда-нибудь приедут. Сперва она смотрела, как восходит солнце, и лихорадочно, яростно думала: «Теперь никому меня не поймать. Ему меня не поймать». Смотрела вперед, на дорогу, по которой Лаури, спокойный, беззаботный, ровно и уверенно вел машину, и старалась представить себе, что дорога сама убегает из-под колес назад и обращается в прошлое… вон какую даль и сколько времени придется одолеть отцу, чтобы ее догнать! А как он ее колотил! Опять и опять ей виделась его занесенная рука… обрушивается удар, и опять он заносит руку…

— Он мне все лицо раскровянил! — сказала она Лаури тонким голоском обиженного ребенка. Она то плакала, то забывала плакать, взамен ярости вдруг охватывало бессилие, растерянность: теперь она пропала! — Он никогда меня так не бил, других ребят бил, а меня нет. Кровь течет, во рту солоно, а люди смотрят… сволочи, стоят и смотрят… это Нэнси ему натрепала…

Она подавалась вперед, глядела на дорогу. Потом оборачивалась, проверяла — убегает ли дорога по-прежнему назад, затуманиваясь в свете раннего утра; а дорога ускользала так стремительно, что жуть брала. Страшно подумать, вдруг отец ее найдет, и страшно — а вдруг он никогда ее не найдет.

Она засыпала. Во сне сама слышала, что плачет, и просыпалась в ужасе, не понимая, где она. Мерная дрожь несущейся по дороге машины сама по себе ничуть не тревожит, но машина уж слишком маленькая, значит, случилось что-то необычное… тут она разом приходила в себя, видела рядом Лаури и вспоминала, кто он и почему она с ним. Так было несколько раз. Она видела — солнце поднялось, движется по небу и вот уже снова клонится к закату, и все-таки не верилось, что время идет. Вот дни недели всегда важно было помнить, надо же знать, далеко ли до воскресенья. Это и вправду важно. А сейчас, когда они с этим чужим человеком мчались по дороге, она не помнила, что значит время и как его измерить.

Они останавливались в маленьких захолустных или пригородных гостиницах и ресторанчиках. Клара издавна привыкла к переездам и ни на что не обращала внимания, ей и без того было о чем подумать. А Лаури вел машину так, словно ему все уже знакомо, словно он много раз ездил этой дорогой и ему беспокоиться не о чем. Клара давно научилась отличать людей особого склада. Есть такие, кто никогда ничего не делает, а есть другие — они всем распоряжаются, отвозят тебя куда надо, и все это без шума, без суеты. Покуда такой рядом, можно ни о чем не заботиться. Иногда таким бывал отец, и Лаури тоже такой.

Когда они заходили куда-нибудь поесть, Клара начинала осматриваться — напряженно, до боли в глазах: мало ли кого тут встретишь. У Лаури какое-то такое лицо, словно он знает разные секреты, только держит их при себе. И всякий раз, как они где-нибудь останавливались, Клара думала: вдруг тут есть кто-то знакомый, кто передаст Карлтону, что она здесь была… но все, конечно, были чужие, и под конец все чужие стали казаться на одно лицо.

В этих почти безлюдных уголках и захолустьях Лаури распоряжался как хозяин. С ним врывался особый дух: вот он входит усталый, вымотавшийся, но это усталость сильного человека, он вел машину многие часы, и еще многие часы предстоят, но он знает, что делает, и доволен собой. Клара искоса следила за ним, иной раз ловила его отражение в каком-нибудь зеркале и думала — ему есть куда идти, а другие, почти все, кого видишь вокруг, уже остановились и никуда больше не двинутся. Ей и самой идти некуда. И думать не о чем, кроме как о том, что остается позади. Она силилась сосредоточиться мыслями на том последнем поселке во Флориде, надо же знать и помнить, в какой стороне он остался. Но Лаури после Флориды столько раз сворачивал и поворачивал, что в голове у нее все спуталось; и где бы она теперь ни очутилась, ей казалось: родные остались как раз позади, только за много сотен миль. А вот Лаури всегда рядом, и, стало быть, она и вправду больше не дома.

Время шло, а они все ехали и ехали. Хорошо было, когда останавливались поесть, приятно смотреть, как быстро ест Лаури, можно порадоваться: значит, все-таки он такой же человек, как все. А вот ей есть неохота. Она так устала, совсем выдохлась, хотя делать ничего не делала, только сидела в машине да глядела на дорогу. И вот она поднесет ложку или вилку ко рту и словно забудет про нее, сидит и смотрит невидящими глазами не на еду, не на стол, а куда-то в пространство. Тогда Лаури говорит:

— Доедай-ка, я за это заплатил.

Один раз они остановились в загородной гостинице, что стояла в глубине усыпанного золой участка. С виду гостиница Кларе понравилась: когда-то это был просто дом, в задней половине и наверху можно было жить. Пришлось войти туда с Лаури, и она немного оробела. Но все оказалось знакомо, в таких местах они останавливались и прежде. Так же пахло табачным дымом, пивом, сыростью.

Лаури молча ел; и вдруг Клара сказала:

— Не хочу умирать. Я боюсь умереть.

Он так долго вел машину, что весь взмок, и лицо стало сонное, вялое. Клара облокотилась на столик, прижала пальцы к глазам. У стойки разговаривали двое — да как-то бестолково, прямо досада брала. Один что-то скажет, а другой медлит, отвечает не сразу. И так без конца. Сквозь пальцы Клара глядела на Лаури. До чего же она его любит и какая она от этого беспомощная!

— Что ты сказала? — спросил Лаури.

Он все еще ел. Приятно на него смотреть, чувство такое, словно это она дала ему поесть.

— Я говорю — куда мы едем? — сказала она.

— Кто, ты или я?

— Мы оба.

— Придется тебе решать, что ты будешь делать дальше, — сказал он. — Я завтра уже приеду, куда мне надо.

Клара оттолкнула свою тарелку.

— Я тебе за все это заплачу.

— Ерунда, не думай об этом.

— Наймусь на работу и отдам тебе долг.

— Да кто тебя наймет? Что ты умеешь?

Клара удивилась: может, это он шутит? И через силу засмеялась. Ее чувство к нему понемногу менялось, в ней росла ярость. Он покорил ее своим лицом, сильными руками, тем, как он взял и увез ее с собой, он ее спас, но она и ненавидит его: почему он то и дело глядит по сторонам и забывает, что она сидит тут, напротив? Сразу видно, он про нее забыл. Как будто на том месте, где она сидит и украдкой сквозь пальцы глядит на него, просто дырка в воздухе, он даже глаза не отводит, просто не замечает, что она здесь, перед ним… Лаури покончил с едой, тоже отодвинул тарелку и, отдыхая, откинулся на стуле. Взгляд его непрестанно блуждал по комнате. Как будто никогда и ни на что не стоит поглядеть подольше.

— А там, куда ты едешь, у тебя какая работа? — спросила она.

Лаури пожал плечами.

— Не можешь, что ли, мне сказать?

— Ну-ка повтори.

— Чего повторить?

— Что сейчас сказала.

— А… а что я сказала? Ага: не можешь, что ли, мне сказать?

Лаури улыбнулся:

— Мне нравится, как ты говоришь.

Клара покраснела и отвела глаза.

— Может, я не такая… ну, что ли, говорю не так?.. Я ж в школу не ходила, не училась ничему. Ничего я не знаю…

— Ты как раз такая, как надо.

Но ее обозлило, как он это сказал, обозлила его улыбка. Вот оно что, слова не просто сами по себе — скажешь, и все понятно, оказывается, в них есть еще тайный смысл, они могут прозвучать по-особенному, и тогда поймешь такое, чего вовсе не надо бы знать… Ладно, она будет слушать, как говорит Лаури, и сама тоже станет так говорить.

За рулем, когда его начинал одолевать сон, Лаури, чтоб не уснуть, принимался болтать:

— Люблю водить машину, всегда любил. Люблю дороги, даже ухабистые люблю, даже грязные… Надо ж куда-то девать силы. Всюду одно и то же, но все равно нельзя сидеть на одном месте.

«Всюду одно и то же, но все равно нельзя сидеть на одном месте», — повторила про себя Клара.

— Я никогда ничего не ищу. Чего искать? Здорово, что я могу так долго не спать… А спать хочется, голова трещит… Вести машину — это тоже моя работа, здорово, что я могу так долго обходиться без сна. Хотя, если б ты могла меня сменить, я бы не отказался.