Кречет подошел. Заглянул в комнату, и даже во рту стало сухо: своя комната в этом доме, комната с пустыми гладкими стенами, а в другом конце — окно, и на окне занавеска. Теперь он будет один. Он будет спать здесь один, и дверь будет закрыта. Если приснится страшный сон, нельзя будет броситься к матери — она уже не с ним.

— А тут что, комната кого-нибудь из ребят? спросила Клара, открывая какую-то дверь. Глянула туда мельком, будто теперь все комнаты ее: куда хочет, туда и заглянет. Ревир шагал по коридору чуть впереди. Постучался в другую дверь и сказал, что тут комната Кларка. В конце коридора он отворил еще одну дверь, и ноги сами понесли Кречета быстрей: надо пройти, пока Ревир о нем не забыл — вдруг закроет дверь, и останешься тут, в коридоре, один.

— А здесь будем мы с тобой? — сказала Клара, очень довольная. Заглянула в комнату и замялась, будто не решается войти, спина напряглась, стала прямая-прямая.

Ревир начал объяснять: все ее вещи сразу вынесли, комнату окрасили заново, теперь тут все новое, чистое. Клара кивала. Кречет стоял в нескольких шагах позади старших и ничего из-за них не видел. Ну и пускай, ему все равно. Они станут жить в этой комнате, дверь станут закрывать, и нельзя будет прибежать сюда, если напугаешься. Ну и пускай. Ревир что-то говорил, а Кречету за этим высоким человеком с темными волосами померещился другой, далекое, смутное лицо вдруг показалось ярче, живей, чем лицо Ревира, словно тень того человека медленными кругами опускалась на дом — неторопливая, грозная, как птица с широко раскинутыми крыльями. Говорил Ревир, говорила Клара. Они разговаривали торопливо, вполголоса, как будто в этой комнате все еще кто-то был и мог их услышать. Кречет прикрыл глаза — кажется, вот сейчас он расслышит голос того, другого человека, того, о ком не должен знать Ревир, кто уехал и не вернется…

На площадке лестницы их ждала какая-то женщина. Кречет ее прежде никогда не видал. Обычно взгляд его пугливо шарахался от взрослых — так животные жмутся и робеют и не смотрят в глаза человеку; а сейчас он почувствовал, что так же неловко, пугливо отводит глаза от него и от его матери эта женщина. Ревир представил ее Кларе, их руки едва коснулись одна другой. Была она старая, гораздо старше Клары, такая старая, что, наверно, смотреть на Клару и то ей было мученье. Женщины о чем-то быстро заговорили. Обе кивали, и Ревир тоже кивнул.

— … твоя тетя Эстер, — сказал он Кречету.

Все улыбались. Кречет тоже улыбнулся. Хорошо бы полюбить ее, эту Эстер, ведь у нее такое лицо, как будто ее никто на свете не любит. Она высокая, тощая, лицом очень похожа на Ревира, только оно постарее, поуже, а волосы белые и редкие, и там, где они разделены надвое, виднеется полоска голой белой кожи. По этой белой полоске и по тому, как она беспокойно опустила глаза, сразу видно: она ничего не может. Она взрослая, но все равно она совсем ничего не может.

— Джуду пора уже приехать, а мальчики… мальчики во дворе, — выговорила она, будто задохнулась.

— Не утомляйся, Эстер, — сказал Ревир.

Руки у этой старухи все время беспокойно шевелились, как листья на ветру. Такие они вялые, слабые, кажется, вот сейчас повиснут неподвижно, но нет, опять они вздрагивают, дергаются, точно против ее воли.

— Дайте-ка я на минутку пройду в комнату, — сказала Клара. — Все подъехали? Они уже здесь? Мне надо поправить волосы…

— Клара, у тебя прекрасный вид…

— Нет-нет, надо поправить волосы, — беспокойно повторила она. Повернулась, и Кречет на миг испугался: забудет его, оставит с этими чужими людьми. Но она глянула через плечо и сказала: — Идем, сынок. Мы с ним сейчас же спустимся.

Она взяла его за руку, и они почти побежали по коридору. Ревир и старуха остались у лестницы, во дворе залаяла собака, значит, кто-то подъехал к дому, но Клара потащила его за собой, и теперь они очутились одни, только вдвоем, как заговорщики.

— Что это у тебя на лице… Фу, черт, и когда ты вымазался? — зашептала Клара. — Вот поросенок!

Она отворила дверь в ту самую комнату и вошла. Так прямо и вошла, втащила за собой Кречета и закрыла дверь, будто весь век тут распоряжалась. Просторно, солнечно. На стенах светло-зеленые обои, по светло-зеленому серебряные полоски. У Кречета даже в глазах зарябило.

— Шелковые обои, надо же! — сказала Клара.

В комнате четыре огромных окна, а на окнах белые прозрачные занавески, за ними все сквозит странно и смутно, как будто там не простая земля, а страна, которая только снится; занавески тихо колышутся от ветра. Клара постояла минуту посреди комнаты, дышала быстро, прерывисто. Потом сказала:

— Где же это щетка для волос? Черт ее подери…

Подхватила чемоданчик, что стоял на полу у самой двери, кинула на кровать, открыла. Кречет бродил по комнате, глядел во все глаза. Первым делом подошел к окнам. В их старом доме окно его комнатки выходило на задворки, только всего и видно было: двор полого спускается с пригорка, за ним заброшенное, заросшее сорняками поле — и все. Никакой дали не видать. А отсюда, с вышины, видно поля и далекий-далекий большой лес. Здесь не так высоко, чтобы увидать еще и горы на краю неба, но в этом доме понимаешь: там, дальше, и горы есть… впервые Кречету стало приятно оттого, что он об этом знает. Он прислонился к стеклу и поглядел вниз. К дому только что подъехала машина. Из нее вылезали люди. К ним бежали две собаки и радостно лаяли.

— Ага, вот она, — сердито сказала Клара.

Кречет не обернулся. Потрогал подоконник; он немножко покоробился от дождя. Если посмотреть на комнату внимательно, такое замечаешь. Потолок, верно, протекал, виднеются коричневые пятнышки, точно облачка… никто на них и не поглядел бы, один Кречет. Большой комод с зеркалом вроде очень хороший, лакированный, а все-таки на нем есть царапины; он и их тоже углядел.

— Поди сюда, слышишь? Ты что, хочешь вывалиться из окна? — сказала Клара. Вывалиться из окна он никак не может, с негодованием подумал Кречет, сама и не смотрит, а говорит. — Надо привести тебя в порядок. Ты же сам хочешь, чтоб на тебя приятней было поглядеть, чем на его мальчишек, верно?

Она послюнила палец и потерла ему лоб. Кречет покорно терпел. Эта комната вся свежая, солнечная, не то что коридор за дверью и гостиная внизу; мельком он и кухню видел, там железная плита, деревянный стол — и тоже мрачно, темно. А здесь, в комнате, где теперь будут мать и Ревир, все светлое, свежее. В вазе на комоде даже стоят желтые цветы.

— Тут кто-то умер? — спросил он.

— Тут месяц назад умерла его жена, — сказала Клара. — А теперь тут мы. — Она насмешливо и немножко сердито улыбнулась Кречету. — Да ты не беспокойся. Делай все, как я велю. Если тебя кто обидит, скажи сперва мне, ему не говори… мужчины этого не любят.

Если эти паршивцы станут к тебе приставать, ты скажи мне. Я-то знаю, что за народ мальчишки, у меня свои братья были. Мальчишки все одинаковы. А вот ты — другое дело. Когда-нибудь ты все у них отберешь и выставишь их из этого дома, а покуда плевать на ихние тычки да щелчки — подумаешь! Ты это запомни. Когда-нибудь ты станешь ему ровня… будешь самый лучший его сын.

— А я не хочу, — угрюмо сказал Кречет.

— Еще чего! — Клара дернула его за волосы. — Делай, что я велю, черт подери. Да помалкивай. Ты думаешь, я здесь зачем? Только ради тебя!

Кречет посмотрел на нее с ужасом. Вот сейчас она скажет какие-то страшные, непоправимые слова и уже не сможет взять их обратно. Он вдруг до смерти испугался за мать. Как она пробилась сюда, ко всем этим людям, неужели ей не было страшно? Так далеко зашла — а вдруг теперь все потеряет?

— Кой черт, чего ты уставился? — спросила Клара и отодвинулась от него.

Она подошла к комоду, погляделась в зеркало. Сама собой поднялась рука, потрогала затылок, пригладила волосы — ласково, как будто они стеклянные и могут разбиться. Отражение в зеркале словно наклонилось навстречу Кларе. Светлые волосы, загорелая гладкая кожа, глаза в густых ресницах затуманились. Губы приоткрылись, сейчас что-то скажут… сердце Кречета заколотилось от неодолимого страха за мать.