Данька тем временем потащил меня к выходу через толпу людей, которая как раз вышла из вагона.

– Быстрее! – крикнул он, обернувшись. – Нам надо догонять!

Догонять оказалось совсем не так просто. Мы очень стеснялись друг друга. На улице он выпустил мою руку и принялся что-то насвистывать. И почему-то ускорил шаг. Я попыталась идти с ним в ногу. Его рука была совсем рядом, но при одной мысли, что я могу взять его за руку, я чувствовала, что заливаюсь краской.

На светофоре он притормозил. Я тоже, конечно, застыла, пытаясь отдышаться. Вдруг Данька повернул голову и сказал:

– Смотри!

На балконе дома, торцом стоящего к нам, стояла целая стопка тарелок, а на них спала кошка!

– Надо же, как она туда забралась, – удивилась я.

Вдруг по кошке скользнул солнечный луч, она дёрнула головой, открыла глаза, зевнула и… чихнула! Бам! Все тарелки полетели на землю!

На балкон выскочила рассерженная старушка с тряпкой. Мы с Данькой переглянулись и расхохотались.

– Зелёный! – скомандовал он и снова взял меня за руку.

В ЦДХ меня ждал сюрприз. Данька сдал свою куртку, синюю сумку и моё пальто, но тут у него зазвонил телефон, и он, прижав трубку к уху, кивнул мне, мол, дождись номерка, и отошёл. Гардеробщица вынесла мне два.

– Это, – сказала она, – ваш, а этот – вашего жениха.

– Он мне не жених, – фыркнула я.

– Это ваше дело, – сухо ответила гардеробщица.

Мне очень хотелось пересказать эту историю Даньке и вместе посмеяться, но вдруг я поняла, что стесняюсь. Было в слове «жених» что-то неловкое.

– Ну что, пошли картины смотреть? – спросил он, закончив разговаривать.

– Ага, – с облегчением ответила я.

Однако по дороге я заметила стенд с объявлением о другой выставке.

– Погоди, – тихо сказала я и подошла к стенду.

Владимир Ролов. Я слышала эту фамилию! Я быстро просмотрела его биографию, прикреплённую тут же, на стенде, и нашла нужное мне название. Ижевский дом ветеранов. Да, так и знала…

– Даня… Я хочу в этот зал… Ты не против?

Данька не был против. Мы заскочили на фотовыставку и… я пропала. Бродила-бродила, рассматривала чёрно-белые фотографии, вспоминала. Особенно мне приглянулась одна фотография. На ней миловидный старичок хлебал с улыбкой суп, а справа и слева от него сидели старушки в цветастых платочках, одна в светлом, другая в тёмном, и что-то одновременно говорили. Я не отрывала взгляда от бабульки слева. Мне кажется, что в молодости она была невероятной красавицей, у неё такой лукавый и умный взгляд!

– Смешная фотка, – одобрил Данька, внезапно возникнув за моей спиной.

Затылком я ощутила его тёплое дыхание, по шее побежали мурашки.

– Знаешь, если тебя интересуют старички, то в соседнем зальчике небольшая фотовыставка Ксении Егоровой, написано, что она на телевидении работает. Выставка у неё называется «Мои герои», и там есть несколько фоток из дома-интерната «Ромашково».

– «Ромашково»? – громко переспросила я, раскрыв глаза.

На меня обернулся какой-то бородач и сказал сурово:

– Нельзя ли потише? Вы в общественном месте!

– Дорогой, перестань, – сказала его спутница, блондинка с уложенными на голове косами.

– А чего они расшумелись? – продолжал возмущаться бородач.

– Молодым и влюблённым положено шуметь, – кокетливо заметила блондинка, – особенно такой очаровательной паре!

Данька покраснел! Схватил меня за руку и потащил в зал, где были выставлены фото Егоровой. Но покраснел! Покраснел! Я точно видела!

Впрочем, во втором зале я забыла обо всём. Тут мне и вспоминать не надо было, всё, что я знаю и вижу каждую неделю, было у меня перед глазами.

Просто странно было видеть это на таких красивых чёрно-белых фотографиях. Потому что там в принципе были обычные вещи, ряд кресел перед телевизором, стишок в рамочке на тумбочке одной из старушек, старое, шестидесятых годов, пальто на гвоздике. Я видела эти вещи тысячу раз и не находила в них ничего особенного. Но девушка-фотограф как-то смогла их сфотографировать так, чтобы они казались уникальными, удивительными, заслуживающими того, чтобы ты застыл перед фотографией, задумался о чём-то.

Я и застыла перед фотографией рук. Крепких рук, сплетённых в узел.

– «Руки повара Никитичны», – прочёл Данька, который не отходил от меня ни на шаг.

– Никитичны? – переспросила я. – Так это Полина Никитична Бахтина! Она же бывший повар! Послушай, я её знаю! Знаю!

Я схватила Даньку за руку и зачем-то прижала её к подбородку. Точно жест в стиле Стил, выражающий: «Ах, какое чудо!»

– Откуда? – спросил Данька.

Я вздрогнула, отпустила его руку. Отвернулась. И сказала:

– Как-нибудь расскажу. Но не сейчас. А пойдём на ту выставку, куда ты меня позвал?

Через несколько часов, когда картины уже слились в один пёстрый разноцветный ряд, а в голове приятно гудело, мы вернулись в гардероб за курткой, сумкой и пальто. Там на столбе было зеркало в пол. Когда мы проходили мимо него, я поймала наше отражение. Блондинка была права, мы действительно хорошо смотрелись друг с другом.

– Догнали? – спросил Данька, поймав мой взгляд в зеркале.

Ответить я не успела. Его карман сказал «би-ип», словно его телефону нравилось трезвонить именно в гардеробе. Я протянула гардеробщице номерки. К счастью, это была уже не та, что назвала Даньку моим женихом. Она быстро принесла наши вещи.

Данька тем временем достал телефон, бросил взгляд на экран и сказал:

– Мне надо поговорить. Но тут плохо слышно. Я тебя на улице подожду, на ступеньках.

– Давай, – обрадовалась я.

Мне надо было забежать в одно место, но я так и не придумала ни одной нормальной фразы, чтобы сказать ему об этом без смущения. Да и расчесаться не мешало бы. Волосы, которые я с таким трудом распрямила, опять начинали кудрявиться, а зачем ему видеть меня лохматой?

Данька накинул куртку, взял сумку и вышел.

Я заскочила в «одно место», а потом вернулась к большому зеркалу в холле и привела в порядок волосы. Ну что ж, теперь можно было возвращаться. Интересно, он пригласит меня в кафе?

– Это не моя сумка, – сказали у меня за спиной.

Я глянула в зеркало. Толстый парень лет двадцати, в свитере и джинсах хмуро смотрел на гардеробщицу.

– А чья же? – растерялась она.

– Не знаю, – сердито сказал он, – точно не моя. Верните мою.

– Девушка, – обратилась ко мне гардеробщица, – а это не вашего жениха сумка?

Опять «жениха»? Это что, заговор?!

Подавив негодование, смешанное с потаённой радостью, я глянула на сумку. Синяя с замочками, точно, Данькина. Кивнула и только хотела справедливости ради объяснить, что Данька мне не жених, как гардеробщица, видимо, испуганная суровым видом толстяка, сказала:

– Не волнуйтесь, вашу сумку жених этой девушки забрал, он только что вышел…

– Он мне не… – начала я.

– Где он? – сердито сказал парень. – Где ваш жених?

Мне стало не по себе. Настоящий псих. Тут уже неважно, жених мне Данька или сын… Да хоть бы и внук! Только надо поскорее вернуть её психованному владельцу.

Я выскочила из здания.

– Эй, – позвала я Даньку.

Он не услышал. Ходил туда-сюда возле автобуса «Бампера», торгующего книгами, зажав трубку между плечом и ухом.

– Даня!

Я подошла поближе. Смешно всё-таки. Этот толстяк настоящий псих. Чуть не прирезал бедную гардеробщицу из-за своей сумки. Сейчас разберёмся с этим вопросом, и я расскажу Даньке про то, что его целый день моим мужем называют. Может, пронеслась у меня шальная мысль, он скажет, что не против, чтобы его так называли? Нет, это глупость, но посмеёмся над этим обязательно.

Я протянула руку, чтобы тронуть Даньку за плечо.

– Нет, детка, я с тобой, – сказал он в трубку, – вечером обязательно увидимся.

Я отдёрнула руку.

– Детка, дорогая, ты не так всё поняла! – снова сказал Данька. – Я объясню тебе вечером.